А мы в новом нашем жилье оставались десять лет, до 1956 года. Дом наш на Малой Никитской был угловым. Через дорогу слева находился построенный архитектором Шехтелем знаменитый особняк Рябушинских, в котором власти в 1928 году поселили Горького, а потом рядом жил со своей последней женой Алексей Толстой. На другой стороне Малой Никитской — бывшая церковь Вознесения, где когда-то венчался Пушкин. Не знаю, что в ней сейчас — может быть, восстановлен храм. Но тогда там были какие-то законспирированные конторы. Рядом — керосинная лавка. Исчезнувший мир! Прямо же под нашими окнами, там, где потом разбили сквер с памятником Алексею Толстому, был дровяной склад. А сквер возник на его месте к празднованию 800-летия Москвы в 1947 году, и спустя несколько лет я уже гуляла там с новорожденной Машей.
Квартира наша находилась на третьем этаже, и окна выходили на улицу. В отличие от огромной коммуналки на Ржевском, это была когда-то небольшая четырехкомнатная квартира, в 1920-х — 1930-х годах принадлежавшая писателю В. Лидину. Когда он уехал оттуда - вероятно, получив нечто лучшее в строившихся перед войной писательских домах, — ее превратили в коммунальную, уничтожив при этом ванную комнату и сделав из нее жилую. Именно в ней осталась домработница Лидиных Нюра. Так образовалась коммуналка из пяти комнат.
При входе в квартиру первой и была бывшая ванная — комнатка размером примерно 10 метров. Но в ней жила уже не одна Нюра. Обычная история: сперва Нюра выписала из деревни младшую сестру, хорошенькую Марусю. Маруся устроилась на швейную фабрику и вскоре вышла замуж за шофера Александра Ивановича Поликашкина. Их стало трое. Перед войной один за другим родились двое детей, Вова и Ира. Их стало пятеро. Тем не менее все они там помещались. Меня всегда поражала способность людей привыкать к любым условиям. В комнатке были только две кровати по стенам, столик между ними у окна и шкаф. Днем на полу между кроватями играла маленькая Ира (ей было лет пять, когда мы там поселились), за столиком Вовка делал уроки и поочередно ела вся семья. Ночью родители спали на одной кровати, дети на другой, а когда все ложились, в узкое пространство между кроватями вдвигалась раскладушка для Нюры. Она работала поварихой в детском саду, глава семьи в каком-то «ящике» (так называли тогда любые засекреченные организации, не имевшие адресов, а только номер почтового ящика), а Маруся вела хозяйство и воспитывала детей. Мы с ней подружились и часто оставляли детей на попечение друг друга.
В следующей, самой большой комнате жило семейство Шпилевых. Павел Устинович, большой, грубый мужик, занимался делом, совершенно не подходившим к его внешнему облику и личности: преподавал английский язык в Историко-архивном институте. Преподавала английский и его жена Полина Карловна. Мальчик Женя был ровесником моему Юре. Глава семьи играл на пианино, и вся квартира каждый вечер вынуждена была слушать его небогатый репертуар, главным образом полонез Огинского.
Супруги постоянно ссорились и даже дрались. Все это выплескивалось на общую квартирную территорию: прихожую и маленький коридор. Случалось их и разнимать. Потом они развелись, но не могли разъехаться, и теперь ссоры иной раз кончались появлением милиции. Кончилось это так: подросший сын во время стычки одолел отца, связал его, уложил на пол и предупредил, что в следующий раз изобьет до смерти. Разъезжались они по решению суда, когда мы уже не жили там, — но меня пригласили в суд как свидетеля.
Свободное копирование
