Возвращение в Москву - 4

Осенью я вплотную взялась за поиски работы. Я понимала, что най­ти ее мне будет нелегко - ну кому, в самом деле, в воюющей и жестоко пострадавшей стране мог понадобиться специалист по итальянскому Возрождению? Да и вообще медиевист? Учителя в школы не требова­лись - много детей было еще в эвакуации. Подростки вообще не учи­лись, а работали в промышленности и на транспорте.

Слабая надежда оставалась только на знание языков, но основным моим языком был мало спрашиваемый французский да еще латынь - в ней нуждались еще меньше. Мне где-то что-то обещали, но один вари­ант за другим рассеивался безнадежно.

В ноябре 1944 года мою работу обсудили на кафедре, рекомендовали к защите, а я тут же была отчислена за окончанием срока аспирантуры. Защиту назначили на март. А распределили меня в пединститут в Переславле-Залесском: недавно освобожденные районы нуждались в кадрах. Ехать туда у меня намерения не было: в Москве семья и заставить меня не могли. Но потребовались месяца два хождений по инстанциям и вол­нений, ворох справок и бумаг, чтобы освободиться.

Я стала безработной — без денег и с «иждивенческой» хлебной кар­точкой. Папа был в длительной командировке на юге — участвовал в вос­становлении пострадавшего во время немецкой оккупации Донбасса. Павлик мало появлялся дома — после возвращения родителей в Москву обстановка у нас опять к этому не располагала. Мне же осенью при­шлось сделать аборт. Аборты были, как известно, запрещены, но мне его сделали по медицинским показаниям: такая дистрофия образовалась у меня за военные годы. Сработала и старая медицинская справка о моей болезни и угрозе эклампсии во время родов. Но после этого меня во­обще качало, как былинку. И мама, конечно, обвиняла Павлика — муж­чину, не умеющего обеспечить семью. А что он мог, младший научный сотрудник с жалкой зарплатой? Мы были тридцатилетние, семейные люди, но все еще не имели ни своего угла, ни мало-мальского достатка, ни перспектив на него.

Помню, как во время одной из беспрестанных болезней нашего сына, еще до возвращения родителей из Свердловска (удивительно ли, что ребенок, забывший даже внешний вид молока и все раннее детство не знавший, что такое фрукты, постоянно болел?), детская докторша, вызванная нами, с презрением сказала, уже стоя в дверях:

— Молодые, здоровые, одного ребенка не можете прокормить! Что вы за люди?!

Мы были убиты ее несомненной правотой. Но ничего не могли из­менить.