Родных отца я никогда не знал и не видел. Как-то роясь в старых папиных бумагах /мама хранила их завязанными в белом платке в шкафу среди белья/ среди старых метрик и квитанций многолетней давности, вышедших в тираж лотерейных билетов, писем и прочих реликвий, я наткнулся на пожелтевшую от времени визитную карточку. Верхний правый уголок был для изящества загнут. На карточке тремя затейливыми шрифтами разной величины и жирности было отпечатано:
Абрам Соломонович
ПШИЯЦЕЛЬ-ПРИБЛУДА
м. Хащевата
"Это, - объяснил папа,- твой дедушка. Прозвали его по-польски ПШИЯЦЕЛЬ, т.е. приятель, за его добродушие и приветливый характер."
Странная была у Хащеватовского деда причуда напечатать себе визитные карточки на русском языке в восьмидесятые годы прошлого столетия в глухом еврейском местечке, где подозрительно и ревниво относились ко всему нееврейскому: к пище, одежде, обычаям, языку.
О своей маме отец никогда не рассказывал. Из скудных рассказов его мы знали, что в семье было шестеро детей от двух мам, что жилось трудно, что младший брат Лейзер потерял ногу в русско-японскую войну и приделал себе взамен нее березовую. Была у них старшая сестра Ента, умная и энергичная девушка. Она уехала с другим братом от мачехи и нужды в Аргентину и скоро перетащила остальных детей. Жили они вначале в колонии с испанским названием Кордова, затем брат Исаак переехал в Буэнос-Айрес, обзавелся там бакалейной лавкой и семьей, а впоследствии и собственным домом. В общем преуспели и сына своего тоже вывел в адвокаты республики Аргентины.
Из всех родных у отца остался в России какой-то двоюродный дядька Фраерман. Жил он в Умани, но папа с ним, как и с аргентинцами не переписывался.
Почему дядька Фраерман, а мы - Приблуды? Оказывается, что и он, папа, точнее, не он сам, а его дед или прадед был Фраерман. Но... и тут папа рассказал нам занятную историю, откуда есть пошла наша странно звучащая фамилия.
Было это во времена оны, в царствование Николая I. Задумал царь уравнить евреев с остальными поддаными в отбывании царской службы. Повелел набирать рекрутов ежегодно и обучать военному делу. Служба продолжалась 25 лет и часто сопровождалась принудительным крещением, отпадением от еврейства. И вот прадед из боязни рекрутского набора расписал своих сыновей по разным еврейским общинам. /Семья с одним сыном не подлежала рекрутскому набору./ Остался уманский потомок Фраерманом, а наш прадед, приписанный к мещанскому обществу близлежащего местечка Терновка, стал прозываться Приблуда, то есть, неизвестно откуда появившийся, приблудившийся. Когда я подрос и мне случалось знакомиться с особами прекрасного пола, мне не раз приходилось краснеть или вгонять девицу в краску, называя ей свою фамилию. Не мог же я при первом знакомстве с девушкой пускаться в исторические экскурсы и объяснять ей исторические условия, причины и происхождение столь неблагозвучного прозвища.
Рассказ папы звучал страшной сказкой. Он рассказывал о каких-то "хапунах", которые гнались среди бела дня и ночью за маленькими мальчиками, "ловили" их, как птичек и отдавали "поймаников" в солдаты. В казармах детей мучили, заставляли есть свинину, ходить в церковь, но многие не подчинялись и умирали "во славу Божию". Увы, эта страшная папина сказка оказалась, как я узнал позже, страницей из истории еврейских кантонистов в России, оставившей по себе тяжелую память в народе.
Уже будучи студентом в 1919 году, я слушал в деникинской Одессе в зале Одесского Художественного Собрания народную песню кантониста в исполнении Эпельбаума. Вспоминая теперь эту песню через 41 год, я снова как в рамке телевизора, вижу игру-пение талантливого певца, слышу слова песни и грустный мотив:
" Аврум, Аврум,
Аврум, Аврум,
Аврум, Аврум,
Батько наш!
Чом ты не бачиш,
Чом ты не просиш,
Чом ты не молиш
Боrа за нас?
Штобы Он нас выкупыв,
Штобы Он нас вызволыв
/пауза/
ВУИН? /куда?/
Леарцейну наш! /в страну нашу/
Широкоплечий согбенный николаевский солдат за долгие годы царской казармы уже забыл родной язык, но не забыл впитанной в детстве молитвы, обращенной к праотцам Аврааму, Исааку и Якову. Вспоминая синагогальный мотив, он своими словами излагает свое горе и просит праотца о заступничестве. Но слова не те. Не дойдут. Он силится вспомнить слово, которое дошло бы. Наше. И боль еще сильнее. Он озирается, ищет ответа. Слушатели молчат. В уме возникают образы только пережитых ужасов: Петлюра... Заболотный ... волчанцы... И все это - в одном слове артиста: "Вуин?" Но - солдат выпрямляется, в глазах радость верующего. Лицо неузнаваемо преобразилось. /Какой талант преображения!/ Он добыл в тайниках мозга слово из Хумеша, клятвенное обещание Боrа Аврааму, когда Он повелел ему: "Иди из страны своей в страну, которую я укажу тебе". "Леарцейну наш!" "Есть же великий еврейский Боr! Должна же, наконец, наступить справедливость! Должен прийти Мессия!"
Грустные воспоминания. Не лучше ли, по совету Шолом-Алейхема, немного и посмеяться. "Врачи рекомендуют смеяться" Свой рассказ о папиной родне я тоже закончу весело.
Мне было 9-10 лет, когда однажды к нам заявился щеголеватый молодой человек и представился дальним родственником из м. Хащевата. Худенький, щупленький. На голове - модная соломенная шляпа-канотье. На белой манишке - черный галстук бабочкой, в руке - палочка. В узеньких щелках глаз - веселые искорки.
Приехал он в Балту призываться, так как здесь, говорят, "эксн-перфексн", есть возможность освободиться от служения царю-батюшке.
Это был весельчак от природы. Любил болтать, балагурить, смешить других и сам он хорошо смеялся. С нами, детьми, он сразу подружился, представившись "эксн-перфексн, алютн-секутн, мит а бантикл финфрынт" /спереди/. И как было не смеяться этой непонятной, но занятной абракадабре которую мы немедленно усвоили и которою тотчас же поделились со своими сверстниками? Сплетением пальцев он изумлял нас появлением на стене козы, волка; заливисто лаял щенком и рычал злым псом Барбосом. Мурлыкал и лизал себе лапку и, вдруг испугавшись собаки, становился на дыбки и фыркал. И нас он научил по-собачьи и по-кошачьи и по-петушиному. В сумерки мы под его дирижерством устраивали кошачий концерт, крича во весь голос на разные лады под ругань взрослых.
Получив синий билет, он оживленно рассказал, как было дело.
-- Ввели меня в присутствие и велели раздеться голым, ну, совсем голым, как идешь в баню попариться. За зеленым столом воинский начальник ус крутит, рядом исправник с пузом, как у беременной женщины, красный потный от жары, все время отдувается. Еще какой-то начальник и "мой" доктор.
-- "Ну, Гершко", говорит мне пузатый исправник, "будешь служить или не хочешь, как и все еврейчики?"
-- "Я", говорю, "Ваше высокоблагородие, готов служить, но я здоровьем слабый и сильно нервный".
Тогда доктор стал меня выстукивать. Постукал по груди, по животу, потом велел повернуться задом ко всему присутствию и опять стукал, потом пошел к столу и все стали между собой переговариваться.
- "Ну, говори, Шмерко, чем занимаешься", опять спрашивает меня тот, что с пузом, хороба ему в печенку.
-- А я, говорю, Ваше высокоблагородие, машины продаю. Какие машины? Швейные машины, говорю, компании Зингер. В рассрочку продаю. Могу и вам продать хорошую первоклассную машину Зингера. Будете платить мне по одному рублю в неделю".
Тут все присутствие рассмеялось, а сам воинский начальник мне и говорит: "Ступай, Берко, продавать свои машины, а в солдаты ты негоден. Вот когда будет война, будешь воевать! И дали мене синий билет. Смотрите вот он, холера им в бок. Во время войны, значит, я должен итти в солдаты и стрелять из ружья. Екс-микс-дрикс, Фоня мит дер бикс. Вот вы смеетесь. А к чему мне воевать? Что я, Фоня?
