Балта была торгово-промышленным и административным центром довольно большого уезда Подольской губернии. Богатство уезда составляло его сельское хозяйство. Оно кормило село и город. Излишки хлеба скупались оптовыми хлеботорговцами с помощью открытого в 1911 году отделения Соединенного банка частной банкирскй конторы местного богача Янкеля Гальперина и вывозилась в Одессу, откуда уже экспортировалась заграницу.
Промышленность была мелкая, кустарного типа, расчитанная на удовлетворение только местных потребностей. На окраине города было несколько небольших мельниц и маслобоек, кожевенный и мыловарный заводы, казенный винокуренный завод. Были в городе табачная и карамельная фабрики, пекарни, типографии. Технология на этих предприятиях была примити[вной???]. Ручной труд преобладал. Рабочих в них было мало.
Было много ремесленников: портных, сапожников, парикмахеров, столяров, были и слесарные мастерские. В этих мастерских кроме их владельцев работали по одному – два подручных и ученика. Последние обслуживали больше хозяйку, чем хозяина и больше б[ега?] ли по поручениям, чем учились ремеслу. В целом же рабочая прослойка составляла незначительную и отсталую часть населения.
Много было торговых предприятий разных типов и размеров, от крупных оптово-розничных магазинов и складов до мелочных лавочек. Наиболее крупными торговцами были мануфактуристы, в магазинах которых всегда было изобилие тканей лодзинских, московских, ивановских, саратовских от дорогих офицерских сукон и до самых простых и дешевеньких ситчиков. Мануфактуристы были самыми богатыми людьми, среди них был и первый богач, которого оценивали в «два раза по сто тысяч». В центре города ему принадлежал каменный двухэтажный дом. Фасад дома, выходивший на дву улицы, был занят магазином, который обслуживало около десятка расторопных приказчиков, был кассир и бухгалтер. Торговцы мануфактурой, как и менее крупные торговцы бакалейными и галантерейными товарами в избытке снабжали население города и уезда всеми необходимыми товарами, поступавшими со всех концов страны. Пользуясь широко коммерческим кредитом, они в свою очередь широко предоставляли его мелким торговцам из окрестных местечек.
В бакалейных магазинах полы уставлены открытыми мешками с мукой, крупой, сахаром, бочками голландских сельдей /астраханские сельди не пользовались спросом/. На полках – синие головы и трехфунтовые пачки рафинада, горки консервов, разноцветные круглые коробки с конфетами. С детства запомнился мне изумительный вкус сардинок на прованском масле, которыми мама в большой праздник или после болезни разрешала себе побаловать детей.
Вы знаете, как кушают сардинки? Мама кладет перед каждым ребенком по одной серебряной сардиночке на блюдечко, заливая ее золотистым душистым маслом. Сардиночку откусывают маленькими кусочками, макая хлеб в золотое масло и медленно, с чувством, с толком и расстановкой вы вкушаете истинное блаженство.
Был в магазинах и шоколад, но он нам был недоступен. Разве только в виде кругленьких плоских лепешечек. Их надо держать во рту, не кусая и не глотая, пока они полностью не растают. Они уже растаяли, но во рту еще чувствуется сладкий и чуть горьковатый вкус. Нашими обычными лакомствами были слипшиеся фигурные разноцветные монпасье по пять штук на копейку, стекловидные леденцовые палочки по две на копейку и ледовый сахар, который считался также лечебным средством от кашля. Свои покупки я делал, разумеется не в магазинах Сипитенера или Меера Лименика, а в лавочке бабушки Фрумы, рядом с нашим домом. Добродушная, краснолицая, с толстыми губами и тройным подбородком, бабушка Фрума радушно обслуживала нашего брата. В лавочке у нее водились не только сладости. Она резала и селедку на кусочки и продавала кусочек селедки за копейку, которую мама иногда давала вместо завтрака в школу. У бабушки Фрумы покупали и спички, и подсолнечное масло, и стеариновые субботние свечи. При всей своей светскости, мама соблюдала обряд зажигания свечей в пятницу вечером. Закрывая глаза руками и трижды вращая ими вокруг зажженных свечей, мама что-то шептала про себя, а затем громко поздравляла присутствующих с наступлением субботы.
Когда мы повзрослели, нашими любимыми лакомствами стали пирожные от «грека». Был у нас в городе кондитер, грек по происхождению. Он изготовлял вкусные пирожные: трубочки с кремом, наполеоны, миндальные по три копейки за штуку. Летом можно было полакомиться и мороженым. Его развозили мороженщики в белых фартуках в тележках, набитых льдом. Мороженое набиралось ложкой в игрушечные блюдечки. Каждому покупателю вручалась маленькая костяная ложечка, с помощью которой тут же, стоя вокруг тележки смаковалось это холодное и сладкое лакомство.
Рядом с папиным магазином был галантерейный магазин У.Ф. Я имел туда доступ, как соседский мальчик. Когда в магазин прибывал ноый товар, владелец магазина разрешал мне участвовать в его распаковке и подаче для укладки на полки. Больше всего мне нравилось открывать коробки со шляпами. Тут были и черные жесткие котелки, которые украшали головы солидных «балебатим»; были мягкие фетровые шляпы для «интеллигенции»: репетиторов, фармацевтов, приказчиков. Были и соломенные шляпы «канотье», моду на которые привезли приказчики из Одессы. Однажды в круглых двуг коробках я обнаружил и два соломенных шлема с козырьками в обе стороны, такие, которые в журналах «Нива» и «Вокруг света» носили английские плантаторы в Индии и африканских колониях. В Балте такие шлемы носили двое: городской механик пан Заглоба, зажигавший по вечерам газовые фонари на главной улице и какой-то чудаковатый помещик. Лицом и, очевидно, умом он походил на Николая Второго, что ему очень импонировало. Как-то в одной из коробок оказался блестящий шелковый цилиндр. Он был выписан специально для единственного в городе носителя столь необычного головного убора – для казенного раввина.
В городе было несколько часовых магазинов. Владельцы их, сами искусные часовщики, не гнушавшиеся никакой, даже самой мелкой починкой, постепенно обрастали часами, пока не превращались преимущественно в торговцев. Часы были ходким товаром в качестве обязательных подарков для женихов и невест, а стенные – для украшения столовых в квартирах, как признак зажиточности.
В магазинах часы были развешены на всех стенах, разных размеров и сортов, с разным боем, от глухого замогильного до веселого пересмешного. Мой младший брат захаживал к соседу часовщику, и я иногда любил наблюдать за его работой. Низкого роста человечек, с закругляющимся брюшком зажимал между веками правого глаза черную цилиндрическую коробочку и тоненькими щипчиками копошился в механизме часов: разбирал и раскладывал колесики, винтики, штифтики, пружиночки и стеклянные колпаки или собирал их в корпус. Часы вдруг оживали, начинали тикать, колесики вращаться в такт тиканью и стрелки передвигаться по циферблату. В обеденной время стенные часы начинали перекликаться на разные голоса. Сочный бас из продолговатого футляра будил квадратного соседа, который начинал по-старчески шипеть и хрипло поддакивать ему: так! так! С противоположной стороны отзывались звонкие голоса варшавских модниц, полированных, в резных завитушках, а за ними, стараясь ми подражать попискивали легкомысленные дешевые бердичевские подружки, словно удивлялись, откуда в такое молодое общество затесались старики. Часы постепенно затихают, звон в ушах прекращается. Часовщик снимает с правого глаза черную коробочку, накрывает рабочий стол газетой и удаляется в заднюю комнату обедать.
Жители города, в особенности проживающие в центре, подвижные, суетливые, вечно занятые делами, разговорчивые. Продают, покупают, едут на вокзал, пакуют и распаковывают, дают векселя, берут расписки, считают и пересчитывают. Довольно часто торговцы «выставляют ноги» / на купеческом жаргоне это означает – банкротируют/, но скоро опять становятся на ноги, платят кредиторам по пятьдесят копеек за рубль, снова получают товары и продолжают свою суетливую деятельность.
Где-то, в русской слободе, живущей обособленной жизнью старообрядческой общины, были и другие купцы: толстопузые, медлительные, спокойные, одетые в синие и черные поддевки и кафтаны, в высоких смазных сапогах. Они занимались свиноторговлей. В городе они показываются редко. Кто в городе интересуется свиньями, кто здесь потребует свинятину? Для большинства населения это – «трейф» -- запрещенная пища, одно прикосновение к которой оскверняет.
Только в 1917 году эти купцы «кабанники» стали интересоваться городскими делами. Одного из них, благоразумного грузного купца с широкой окладистой седеющей бородой, даже выбрали городским головой демократической городской Думы, а другого – членом городской Управы.
Культурный центр города находился в нагорной его части. Здесь помещалась в самом большом здании города мужская гимназия. Несколько дальше, на той же улице белело продолговатое здание женской гимназии. Выше находилось коммерческое училище и городское четырехклассное высшеначальное училище. Здесь же – городская управа, напротив – казначейство. На другом конце улицы – клуб дворянского собрания с залом, сценой и библиотекой. Местные чиновники и приезжие помещики могли здесь пообедать, после обеда вздремнуть часок в кресле и вечером перекинуться в картишки. До Революции из евреев имели доступ в клуб только врачи и аптекари. Говорили, что они там едять свинину, пьют водку и играют в карты.
Для еврейских детей, обучение которых в гимназиях и высшеначальном училище было ограничено процентной нормой, существовало казенное одноклассное еврейское училище – основной рассадник русской грамоты. Было много хедеров, частных школ и Талмуд-Тора, где в мои годы наряду с традиционным еврейским обучением Библии и молитвам дети получали также некоторые знания из области русской грамоты и арифметики. Больше двухэтажное здание Талмуд-Торы было выстроено на средства местного богача, умершего бездетным, и в нем учились в основном сироты, получавшие в школе и бесплатные завтраки за счет общественной благотворительности.
Над городом высятся собор и две церкви, взметнувшие к небу остроконечные колокольни. Позолоченные кресты далеко вокруг наблюдают за благочестивым и моральным поведением горожан. Но большинство граждан не признает церковного надзора. Они посещают синагоги, где командует другой Боr. Синагог в городе много, около двух десятков. За маленьким базарчиком есть даже специальная синагогальная улица, «ди шил гас». Здесь – главная городская синагога с расписанным знаками Зодиака потолком. Во время осенних праздников здесь справляется богослужение с помощью хора певчих мальчиков. В ней выступают и заезжие канторы, слушать которых стекаются со всех синагог. Во время праздников сюда заглядывает и пристав, чтобы присутствовать при исполнении молебна – «ми шеберех» - во здравие Государя Императора и всего царствующего Дома. Рядом с главной синагогой по обе стороны разместились молитвенные дома портных и мясников. Здесь их профцентры, здесь, кроме отношений с Богом, часто обсуждаются и довольно мирные дела. Мясники грубияны, зато портные иногда отличаются тонким пониманием синагогальной музыки и любят слушать заезжих канторов. Несколько дальше – две хасидские синагоги: Бершадская и Садогурская. В них молятся наиболее знатные и набожные прихожане. На возвышении – здание Савранской синагоги с широким балконом. Синагоги и молитвенные дома «клойзы» были и в других частях города: Тальненская. Кодымская. Свои наименования синагоги получили от наименования местечек, откуда переехали в Балту их первые прихожане. В каждй синагоге свой кантор, свои старосты «габоим», свой служка «шамес», свои почетные прихожане, сидящие на Восточной стороне и свои бедняки, ютящиеся у печки или около входа.
Синагоги помимо своей основной функции – служить местами общественного богослужения на протяжении веков служили также своебразными клубами, где протекала вся общественная и культурная жизнь еврейского населения. Даже и в мои детские годы прихожане одной синагоги знали хорошо друг друга, переживали общие радости и горести, ходили друг к другу в гости и на семейные торжества. По субботам и праздникам посещение синагоги означало встречу с наиболее близкими знакомыми и друзьями. Здесь во время перерывов в богослужении взрослые кучками стояли во дворе и вели свои беседы, а дети затевали свои игры.
----------
Власть в городе осуществлял уездный исправник, два пристава с помощниками приставов и городовые. Последние, как правило, высокие, дюжие охраняли порядок и покой обывателей и должны были внушать страх и уважение. Не знаю, вызывала ли полиция у кого-нибудь чувства уважения, но страх городовые внушали уже внешним своим видом. На одном боку – шашки в черных ножнах, на другом – револьверы в огромных кобурах на малиновом шнуре. На плечах – малиновые погоны, на фуражке – блестящие золотом кокарды с царским двуглавым орлом. Городовые – предмет постоянных угроз в устах мам для успокоения расшалившихся или хныкающих ребят:
-- «Не перестанешь? Вот идет городовой! Он заберет тебя в участок!» Эта угроза не оказывала однако должного воздействия, во-первых потому что дети знали, что не так то легко мама отдаст их городовому, а во вторых, потому, что из небольшого детского опыта мы убедились, что городовые мало интересуются детьми. Городовые были обладателями точеных костяных свистков – предмета зависти и вожделения всякого мальчишки. В свистках – косточки, которые, перекатываясь внутри при свисте издают пронзительные трели. Мы пытались делать себе подобие таких свистков из абрикосовых косточек, в которых с одного боку усердным трением о камень протирали дырочку, через нее выколупывали ядрышко и закладывая внутрь косточки камушек, получали при свисте подобие трелей полицейского свистка. Нам казалось, что мы своими свистками вызываем ложную тревогу у городовых.
Для чего нужны городовым свистки? Для разгона толпы, собравшейся поглазеть на очередное уличное происшествие. Свисток нужен городовому, чтобы вызвать себе в помощь другого городового. Свистком городовой предупреждает также прохожих об опасности, когда с шашкой наголо он гоняется летом за взбесившейся собакой. Собака с пеной у рта и высунутым языком бежит что есть сил по улице, по переулкам, стараясь куда-то спастись от преследования. За ней с криками и улюлюканьем гонится толпа во главе с городовым. Вот он настигает собаку, рубанул ее шашкой. Собака продолжает бежать под рев и торжествующие возгласы толпы, оставляя за собой кровавый след. Но силы собаки иссякают. Она падает. Ее глаза испуганно смотрят на преследователей, лапы поднимаются, а люди, осмелев, начинают пихать ногами окровавленный свалявшийся шерстяной ком. Городовой рубанет еще разок, затем с сознанием только что проявленной силы и власти вытирает кровь с шашки, загоняет ее в ножны и начинает разгонять толпу. Представление закончилось.
Было в городе и жандармское управление с ротмистром в мундире. К чему нужны жандармы, когда в городе есть исправник и приставы с помощниками и городовые? Об этом я узнал позже, уже будучи гимназистом.
Однажды ротмистр появился в нашем магазине в сопровождении двух лиц в штатском, и все они стали рыться в книжных полках, ища запрещенную литературу. Найдя сборник «Знание» с повестью «Мать» Горького, они вырезали из книги несколько страниц и ушли, оставив папе список запрещенной литературы и предупредив его об ответственности за хранение таковой. А на самой верхней полке среди кучи старых журналов лежали крамольные сатирические журналы 1905 – 1906 г. с карикатурами и едкими издевками над царем, его министрами и приспешниками.
Свободное копирование
