Мне было уже шесть лет, когда мама за руку отвела меня в хедер к начальному меламеду. Это был не совсем традиционный хедер. Хезкеле-меламед претендовал на некоторую светскость: носил уже кургузый пиджачок вместо засаленной капоты, на голове вместо картуза с козырьком — измятую черную шапку блином. Во время учения он надевал очки, щеголял иногда фразами на древнееврейском языке и… не употреблял плетки.
Хезкеле был маленький щуплый человечек на коротких ножках. От своих старших учеников он, пожалуй, отличался коротко остриженной бородкой и вечно озабоченным видом. Рядом со своей рослой женой Хезкеле казался рано состарившимся ребенком. Но со всеми меламедами мира Хезкеле-меламеда роднили две черты: горькая нужда и многочисленное потомство.
Жил он в самой бедной части города, на спуске в балку Красный Яр, густо населенную беднотой. Домик стоял на подпорках, которые должны были предохранить его от сырости, но стены и зимой, и летом были покрыты причудливыми темными пятнами. Поднявшись по ступенькам, мы попадали в кухню, служившую одновременно и классной комнатой для младшей группы. Там же на кухне сухопарая жена ребе, помимо стряпни на треножнике, занималась еще и подсобным торговым промыслом, чтобы изыскать дополнительные доходы к скромному заработку мужа.
На лавке возле печки был разложен ее товар: несколько леденцов, бублики, кусочки селедки, вареные яички и торбочка с семечками. Покупателями в этой лавочке были мы, питомцы хедера. Кр0ме завтрака, состоявшего обычно из пары ломтиков хлеба, намазанного зимой гусиным салом или повидлом, а летом — куриным салом или маслом, мамы давали нам еще по копейке «на лакомства», иногда же давали и две-три копейки, чтобы купить себе завтрак у ребецн. Как и большинство детей, я любил селедку, и в особенности — селедочный хвостик. В головке — противные глаза, несъедобные жабры, косточки. Хвостик же от селедки казался значительно больше средних кусочков. Кроме всего прочего, съевши мякоть, можно было еще сосать и разжевывать во рту соленый хребетик. Летом любимым лакомством за копейку была горячая пшенка[i] (у нас она называлась по-молдавански «папушойя»). На твоих глазах папушойя доставалась из большого жестяного кипящего самовара и щедро посыпалась солью из тряпочки. Пшенка обжигала пальцы, ее приходилось перебрасывать из одной руки в другую, чтобы немного остудить. Затем острые зубки вгрызались в золотые зерна и прогрызали вдоль всей пшенки длинные чередующиеся ряды, потом исчезали и ряды, и в руках оставался голый обгрызанный кочан. Но и из него можно было выжевывать сладкий кукурузный сок.
Учение проводилось по коллективному методу. Мы размещались на лавках по обе стороны длинного непокрытого стола, ребе садился на табуретку во главе стола, седлал на нос очки, которые то и дело сползали с короткой опоры. Затем открывал молитвенник (мы за ним), показывал пальцем на какую-то черную завитушку (мы за ним) и произносил ее название: «алеф, бейс, гимл…» Мы хором повторяли: «алеф, бейс, гимл», стараясь запомнить рисунки букв. Запоминать помогало детское воображение, подставляя под каждую букву знакомый образ. Сгорбленная старушка с завязанным платком под подбородком называется «мем» (м); лихой барабанщик с запрокинутой головой и отставленной назад ногой — это «гимл» (г); двор с полуоткрытыми воротами называется «эй». После того как мы таким образом разучили названия всех букв, мы перешли к изучению слогов. Ребе показывал в молитвеннике начертание и произносил: «пасех-бейс-ба, кумец бейс-бу, хирик бейс-би» — и мы хором ответствовали: «пасех-бейс-ба, кумец бейс-бу, хирик бейс-би».
Основное задание первых двух «зманов» (учебный год делился на два змана: от Рошешоно — еврейского Нового Года осенью — до Пасхи и от Пасхи до Рошешоно) было умение быстро читать «иври» по молитвеннику и знание наизусть основных молитв: «Мойдеани», «Кр.ма». Со второго года начиналось изучение Хумеш — Пятикнижия с комментариями Раши. Когда ребе занимался с нами, из соседней спальни доносился речитатив старшеклассников: «Вайдабер — ун от rерет(И сказал) А деной — rom (Боr) эл — ци Мойше — Мойше (Моисею). Хором читались слова из Хумеша и вслед за каждым словом давался его перевод на понятный разговорный язык. Когда ребе занимался со старшей группой, нам задавалась письменная работа: рисовать палочки, кружочки, затем писать буквы и целые фразы из молитвенника — нашей книги для первого года обучения.
Не могу припомнить никаких событий или радостей за время пребывания в хедере. Почти весь день мы проводили в учебе на кухне, наполненной разными голосами, шумами, криками и проклятиями ребецн и плачем ее детей. Домик, где жил наш ребе, не имел ни двора, ни палисадника. Он стоял на голой земле, ничем не огражденный. Весной и осенью вокруг дома была грязь и стояли лужи, летом была горячая пыль, в которой мы во время перерывов копались, играли в ямки или в гудзики (пуговицы). Ни деревца, ни цветочка, ни травинки.
Смутно помнится одна весенняя культвылазка в день весеннего праздника Лагбоймер, когда ребе повел нас гурьбой на Зеленую гору, находившуюся на Турецкой стороне.[ii] Здесь, на лоне природы, мы ели принесенные с собой крутые яйца и посыпанные сахаром круглые пухлые пряники…
Свободное копирование
