У Хескеле-меламеда я проучился недолго. Мама — человек передовых взглядов своего времени, не одобряла архаических методов преподавания и порядков, установившихся веками в традиционном хедере. Она была сторонницей еврейского национального возрождения и светского образования и стремилась дать мне воспитание, которое отвечало бы прогрессивным идеям и национальным идеалам. В это время в городе группой передовой и национально настроенной молодежи была организована частная школа, и мама не замедлила перевести меня в эту школу.
Школа резко отличалась от хедера. Хотя она и помещалась в квартире заведующего В.Кипера, но в ней были оборудованы две классные комнаты. В классах стояли школьные парты, висели черные доски, был мел и тряпки для вытирания досок. Преподавание велось уроками с индивидуальными оценками. Во время перемен мы выбегали во двор, где могли играть, прыгать, баловаться.
В школе было два класса, но преподавали в них четыре учителя. Предметами учения были: древнееврейский язык, библейские сказания, русский язык и чистописание. Языком преподавания первых двух предметов был древнееврейский. Это были первые опыты молодых энтузиастов-гебраистов возродить древний язык к новой жизни, превратить его в живой разговорный — после того как на протяжении почти 18 веков он оставался только языком письменности и богослужения.
Учителя наши не имели специального педагогического образования, но дело воспитания молодого поколения считали святым и отдавались ему со всем пылом молодых сердец. Они любили свой язык, верили в его светлое будущее, гордились еврейской культурой, и эту любовь и убежденность стремились привить и своим питомцам. Они любили нас и мы любили их. С интересом мы слушали рассказы учителей, научились говорить и писать по-еврейски, делали упражнения, заучивали стихи и песни. Вспоминая сейчас своих учителей, я думаю, что вознаграждением за труд была их радость от успехов своего дела, бескорыстная вера молодости, так как материальное вознаграждение они могли получать лишь ничтожное. Большинство учеников были детьми малосостоятельных родителей и платить за учение четырем учителям были не в состоянии.
На переменах наши игры часто наполнялись библейскими образами. В войну мы играли двумя полками. Еврейский, под предводительством Давида, выстраивался цепью против филистимлян, которые под водительством Голиафа строились в другую цепь. Вожди, стоя перед войсками, обращались друг к другу попеременно со словами: «Шлах лехо ашоним», т.е. «посылай своих людей». Из цепи вырывался воин, который с разбегу должен был прорвать цепь противника и тогда взять с собой в плен одного бойца. Если же прорыв не удавался и он повисал на руках тех, куда он устремился, то сам попадал в плен. Игра в «малу кучу» становилась игрой в Самсона и филистимлян. На Самсона набрасывалось несколько филистимлян, и он руками, ногами и плечами расшвыривал их. Но пять всегда сильнее одного, Самсон обессиливал, падал на землю, но в падении увлекал за собой своих врагов. Тут, вопреки исторической правде, из засады выбегало еврейское войско и «мала куча» часто становилась большой потасовкой.
С особой любовью и старанием учителя устраивали для нас и для родителей детские праздники и дни Хануки и Пурима. Ставили сценки, пели, играли, получали подарки. Запомнилась детская сценка, в которой прославлялся труд. И я в ней участвовал, держа в руке иголку с ниткой. Четверо ребят, представлявших портного, сапожника, столяра и пекаря, держа в руках соответствующий профессии инструмент, (иглу с ниткой, шило, рубанок и лопатку) пели соло о значении и достоинствах своего ремесла, а хор после каждого сольного выступления запевал: «Горе лентяям, они всегда несчастны на этом свете». Моя песенка звучала так:
«Я — портной
И иглой
Всем вам шью я платье.
Оставь на минутку
Иглу я и нитку,
Ходили бы все голышом».
На праздник «Хамишусер» (15-е число еврейского месяца шват, установленное когда-то в Палестине в ознаменование снятия плодов с фруктовых деревьев) нам раздавали мешочки с палестинскими фруктами: фигами, рожками, финиками и изюмом.
В школе я учился два года. На память о пребывании в школе у меня до 1941 года сохранялась тоненькая книжечка в синем коленкоровом переплете, на котором золотыми буквами было вытиснено ее название «Рершеле». В часы раздумья я иногда вынимал ее из письменного стола, глядел на подписи четырех учителей и на круглую печать школы, украшенную «могендовидом». И вновь видел я их: высокого, бледного, с огромной копной вьющихся каштановых волос, рано умершего от туберкулеза; спокойного, с лихорадочным блеском в глазах, увлекательного поэтического рассказчика; худенькую, в закрытом до шеи платье, с часиками на груди на тоненькой длинной цепочке и с постоянной улыбкой в узких глазах… Увы, книжечка моя пропала во время войны вместе со всеми моими книгами и бумагами.
Свободное копирование
