На снимке: 1960 г. Во дворе экипажа около "трапа самовольщиков", видно и окно гальюна:В. Малофеев, О. Филимонов, В. Александров, свояк Вовки- В. Трифонов.
Как-то по училищу пошёл слушок: на Центральной площади висит карикатура на Аносова. Надо сказать, что относились мы все к Аносову с большим уважением, но человек устроен так, что интересно ему посмотреть карикатуру и на уважаемого им человека. Оказалось, что Аносов соскочил на ходу с трамвая на Центральной площади, что делали очень многие, а тут Таллинский горком комсомола, который, кстати, находился недалеко оттуда, начал компанию по борьбе с соскакивающими на ходу. Ничего не скажешь, очень важное дело для горкома. Они постояли на площади несколько минут, отловили с десяток человек, присутствующий среди них художник быстро нарисовал карикатуры, которые и были вывешены там же на стенде. Васьк, Рябов и Орсич отправились в райком партии, чтобы добиться снятия карикатуры, курсантов в этот день постарались не выпускать в город, но я, наверное, заступал в наряд, потому что успел заскочить на Центральную площадь и полюбоваться на изображение любимого начальника. Надо сказать, что на карикатуре Аносов был совершенно не похож, да и подпись была на эстонском языке.
Дело в том, что со стороны Кадриорга к центру по Нарва мантее ходило два трамвая: единица и тройка. Тройка доходила до Центральной площади и дальше продолжала путь по Пярну мантее мимо нашего училища и куда-то очень далеко. На Центральной площади остановка ее была у самого начала улицы Виру. То есть, если надо в училище, едешь до самого училища, надо в экипаж, выходишь на Центральной площади и по Виру и Вене спокойно топаешь в экипаж. Кроме того, у трамваев этого маршрута были автоматически открывающиеся двери, так что при всем желании никто не мог выскочить из них на ходу.
Другое дело единица. Она на Центральной площади описывала полукруг, отъезжала от неё метров на сто, и только там у была остановка. Полукруг единица описывала медленно-медленно, вагоны же у этого маршрута были старинные, двери каждый открывал сам. Естественно, те, кому надо было в центр города или как нам, в училище или в экипаж, соскакивали на ходу и продолжали путь пешком, не дожидаясь, пока трамвай затащит их куда-то в сторону. Ходили трамваи не слишком часто, люди садились на первый подошедший, а на Центральной площади каждый поступал по своему усмотрению.
Аносов, как и родители Вовки Малофеева, и моя мама, жил недалеко от Кадриорга. Был он мужик молодой, здоровый, естественно и соскочил на кругу. А то, что нарвался на горкомовскую акцию - не повезло. Карикатуру на него, вскоре после похода наших ходоков в райком, сняли.
Я сам сколько раз соскакивал с единицы на ходу на повороте. Особенно вечером, когда опаздываешь из увольнения. Тут уж не каждая минута, каждая секунда дорога. Соскочил - и бегом на Виру. Сразу же за знаменитыми старинными башенками, Виру пересекала улица Мююривахе. Если повернуть на неё с Виру направо, то она, описывая полукруг, упиралась в Вене и дальше продолжалась уже как Сяде, на которой и был расположен наш экипаж.
Сколько раз, бывало, подбегаешь к башенкам, смотришь на часы - 23:59. Ты галопом несёшься по пустынной и полутёмной Мююривахе. Слева тёмные окна каких-то служебных зданий, справа - стены крепостной стены, когда-то окружавшей весь Старый город. На улице ни души, только "луна как жёлтое пятно сквозь тучи мрачные" светлеет.
И ты, как чёрное пятно, грохочешь ботинками по булыжникам. Иногда рядом с тобой пыхтит кто-нибудь из таких же бедолаг. Вы не разговариваете - попробуй беседовать на бегу.
Слышно, как на Ратуше начинают бить часы, мы увеличиваем темп, бежим уже как спринтеры, а ведь на нас шинели, зимние шапки. С двенадцатым ударом ты впархиваешь в двери экипажа. Не успев отдышаться, вспотевший, докладываешь дежурному офицеру, что за время отпуска замечаний не имел и сдаёшь увольнительную записку.
Офицер смотрит на часы: - Добро. Успели. Идите отдыхать.
Проходишь в помещение роты. В кубрике горит синий свет, большинство ребят уже спят, но несколько человек, в тельниках и трусах, в умывальнике полушёпотом делятся воспоминаниями о прошедшем дне. Рассказ часто сопровождается приглушенным хохотом: какие только приключения не случаются с курсантами в увольнении.
Хуже, если ты не успел до 24:00 заскочить в двери экипажа. Тут, как говаривал дед Щукарь, "два путя": или все же предстать пред очи дежурного офицера и огрести несколько нарядов вне очереди за опоздание из увольнения, или же прорываться в экипаж со двора, благо вход в двор был свободный. Дальше - подняться по пожарной лестнице до окна гальюна нужного тебе этажа, окна в такие дни в гальюнах всегда приоткрыты, остальное - дело голой техники.
Нам, механикам, было в этом плане хуже всех. Наши кубрики были на первом этаже. Рассекая его на две части, вдоль всего этажа шёл коридор. Примерно на середине коридора - дверь на лестницу. Вверх - на второй и третий этажи, вниз - к входной двери. Как раз там, в коридоре у распахнутой двери и стоял дежурный офицер. Мало того, что он контролировал вход в экипаж и лестницу, он видел и все, что творилось в нашем коридоре. Выходящая из гальюна фигура в полном обмундировании сразу привлекла бы его внимание. Поэтому опоздавший сразу же раздевался до трусов и прошмыгивал в кубрик, а находившиеся в умывальнике по одному выносили части его формы. Им-то опасаться было нечего, их увольнительные были уже сданы. Оставалось только подбросить в кипу увольнительных, лежащих рядом с дежурным офицером, ещё одну. Для этого дежурный по роте, подходил к офицеру с каким-нибудь вопросом, отвлекая его внимание, а проходящий мимо курсант незаметно подкладывал увольнительную. Подобные ситуации бывали довольно часто, но горели на них ребята редко, настолько этот процесс был отработан многими поколениями курсантов.
Да и некоторые дежурные офицеры порой смотрели на все это сквозь пальцы, но не Утёнок или Давиденко. Те считали своим священным долгом перед Родиной отловить опоздавшего или подвыпившего курсанта. Плохо было, если опаздывающий был к тому же и здорово поддатым. Проблемой было такого клиента и поднять по лестнице, и затащить в окно. Да и провести через коридор было непросто, особенно, если он еле держался на ногах. Тут уж несколько человек подстраховывали его.
Но в училище был неписанный закон: выручить товарища - святое дело. И он неукоснительно выполнялся. Здесь не имели значения ни курс, ни специальность, ни, может быть, и даже "чувство личной неприязни". Делалось все, чтобы парня не засекли.
Большей частью поддавали в первые выходные после стипендии.
Стипендии у нас были такие:
первый курс - 60 рублей (это 6 рублей восьмидесятых годов),
второй - 70,
третий - 80.
Для того, чтобы дать лучшее представление о материальном наполнении этой денежной массы, сообщу, что кружка пива стоила тогда два рубля. В пивном ресторане в подвале на Суур Карья за десять рублей можно было посидеть с ребятами пару часов. На эти деньги мы покупали по четыре кружке пива и по две порции отварного солёного гороха или бобов. Подавались там и отварные свиные ножки, но это было нам не по карману. В ресторане было два небольших зала, в них стояли дубовые некрашеные столы на шесть - восемь человек и дубовые же скамьи. Сводчатые потолки были расписаны национальным орнаментом, таким же, как на эстонском женском народном костюме.
По этой причине в народе ресторан носил название "Под юбкой". Называли его и "Шестнадцать ступенек" по количеству ступеней, ведущих вниз. Но как бы ребята его не называли, договариваясь встретиться вечером, на месте оказывались все.
Бывали субботние или воскресные вечера, когда почти на всех посетителях ресторана синели гюйсы - в первые выходные после того, как курсанты ТМУ получали стипендию. Естественно, когда человек в приподнятом настроении возвращался после этого мероприятия в экипаж, разило от него, как из пивной бочки и гораздо спокойнее было пролезть через окно в гальюн, чем подвергаться риску быть отловленным чересчур бдительным дежурным офицером. Как теперь говорят, весь кайф пошёл бы насмарку.
Конечно, после посещения пивного ресторана и возвращения из увольнения к 24:00 утром в понедельник вставалось тяжеловато. Не помогала и зарядка на свежем воздухе. В декабре - январе в Таллине светает поздно, и сидеть на первых часах занятий, когда за окном совсем темно, было непростым испытанием, особенно, если преподаватель читал свой предмет монотонно и заунывно. Ребята то один, то другой начинали клевать носом, некоторые откровенно засыпали.
У капитана второго ранга Бака был свой метод борьбы со спящими на его занятиях. Увидев, что несколько человек сидят с закрытыми глазами и не пишут конспект, он все тем же слегка гнусавым голосом, не меняя интонации, произносил: - Касается только тех, кто спит, - и потом громко: - Встать!
Под общий хохот класса несколько человек ошалело вскакивали. - Садитесь, - уже спокойно говорил Бак и продолжал вести занятия.
Свободное копирование
