Возвращаюсь к разводу. Выстроенный в две шеренги наряд осматривал помдеж. Все должны были быть подстрижены, выбриты, форма отглажена, никаких отступлений от формы не допускалось.
Особое внимание обращалось на "дисциплинки". "Дисциплинка" - это кусочек тельника, вставленный в ворот белой форменки. Летом бывало жарко ходить в тельнике и форменке, вот вместо тельника некоторые (большинство) и вставляли его имитацию.
В 17:00 под звуки встречного марша появлялся дежурный офицер. Помдеж подавал команду: "Смирно!" и докладывал ему, что наряд для развода построен, замечаний нет. Дежурный офицер здоровался с нарядом, ещё раз осматривал внешний вид заступающих, проверял, не надел ли кто-либо "дисциплинку".
Для Утёнка, например, было счастьем отловить тщательно замаскированную под тельник "дисциплинку", пропущенную помдежем. В этом случае злополучный клочок тельника безжалостно выдирался, а обладателю его давалось две минуты на приведение формы в порядок. Несчастный нёсся галопом в группу со словами: - Ребята, горю, дайте кто-нибудь тельник!
Торопливо натягивал на себя тёплый, нагретый чужим телом тельник и так же галопом нёсся вниз. Вытягивался перед дежурным: - Разрешите встать в строй?
Иногда за разрешением следовала фраза:
- За нарушение формы одежды - два наряда вне очереди.
- Есть! Два наряда вне очереди.
Затем дежурный офицер инструктировал об особенностях службы на ближайшие сутки. Завершал инструктаж вопрос:
- Вопросы по службе есть? Больные в строю есть?
Таковых обычно не оказывалось. Следовала команда: - Наряд, смирно! Направо! По местам службы шагом... марш!
Снова звучал оркестр, и наряд на сутки оказывался выключенным из обыденной училищной жизни: прослушивания политинформации, учебного процесса, строевой подготовки и прочих придуманных начальством измывательств над курсантами. Мне в своё время довелось отстоять в наряде и дневальным по КПП, и дневальным по роте, и дежурным по роте, и дежурным по экипажу, о последнем даже сейчас вспоминаю с лёгкой грустью. Стоять дежурным по экипажу было одно удовольствие. Помдеж оставался за старшего по учебному корпусу, когда личный состав переходил в экипаж, то есть с начала одиннадцатого вечера и до начала девятого утра следующего дня, то есть, только ночью. Потом приходит училище, приходит дежурный офицер и помдеж уже у него на подхвате.
Другое дело дежурный по экипажу. В восемь часов все ушли в училище, ты в экипаже остался старшим. Пока все курсанты грызут гранит науки в учебном корпусе, ты в комнате отдыха дежурного офицера, где он проводит ночь, развалившись на его кровати читаешь какой-нибудь романчик, время от времени принимая доклады дежурных по роте о завершении приборки и отвечая на телефонные звонки. Можно и вздремнуть часок - другой. Не жизнь, а малина.
Если же в экипаж направлялся Новицкий, дежурный офицер, или кто-нибудь из командиров рот с целью проверки несения службы нарядом, иногда бывало такое, помдеж всегда позвонит дежурному по экипажу, предупредит. Так что застать нас врасплох никому из проверяющих не удавалось. Путь до экипажа занимал пять - семь минут. К их приходу у ротных тумбочек стояли дневальные, кому положено - интенсивно занимались приборкой, а дежурный по экипажу встречал у входа, подавал команду: "Смирно" и докладывал, что за время несения службы происшествий не произошло.
В 18:00 раздавался сигнал на ужин. Если я в этот день побывал дома, то для меня он не был долгожданным, но ужинал я все равно с аппетитом.
После ужина - три часа самоподготовки. Так же каждые сорок пять минут звенит звонок на перемену, теперь уже без трубы Толика. На самоподготовке каждый занимается своими делами. Кто-то, действительно готовится к завтрашнему дню, кто-то читает книгу, кто-то пишет письмо, не обязательно родителям, большинство так же занимается своими делами, непосредственного отношения к учёбе не имеющими. Старшина группы следит, чтобы внешне все выглядело более или менее пристойно.
Иногда в класс заглядывает дежурный офицер или кто-нибудь из задержавшихся в училище преподавателей. Тогда все лишнее со столов убирается, срочно извлекаются конспекты и все с сосредоточенным видом углубляются в них. Очень любили преподаватели увидеть, как кто-нибудь с конспектом в руках у доски разбирается с их предметом: пишет формулы, рисует графики и т.д. Однажды меня случайно застал за этим занятием Симоненко и с тех пор относился ко мне явно одобрительно.
Что же касается писем, то первые несколько месяцев чуть ли не каждый день писали их все. Писали родным, писали друзьям, товарищам и, конечно, девушкам. Иногда кто-нибудь просил: - Дай адрес какой-нибудь знакомой девчонки, напишу ей.
Начиналось такое письмо примерно так: "Здравствуйте незнакомая девушка Маша! Пишет вам незнакомый курсант Ваня. И т.д.".
Со временем писательский пыл у большинства угасал и даже наоборот. Бывало, секретарь Аносова вызывала кого-нибудь из ребят и говорила:
- На имя начальника пришло письмо от твоих родителей. Интересуются, почему ты им не пишешь уже несколько месяцев, спрашивают, что с тобой. Я его пока придержу, но если ты завтра не покажешь мне письмо домой, вложенное уже в конверт, я сразу же передам письмо твоих родителей начальнику, а он, сам знаешь, как реагирует на такие вещи.
Вспыльчивый Аносов реагировал на "такие вещи" бурно, все это знали, и поэтому в тот же вечер провинившийся усаживался за письмо на родину. И когда письмо родителей, спустя день - два все же попадало к Аносову, вызванный для проработки курсант искренне удивлялся: - Не знаю, в чем дело, я только недавно написал им. Почта, наверное, плохо работает, задержалось где-то. То, что письмо было отправлено, пусть только вчера, позволяло изображать это удивление очень естественно, даже не прибегая к системе Станиславского. Довольно спокойно прочитав небольшую нотацию, Аносов отпускал с миром.
В 22:00 раздавался сигнал об окончании самоподготовки. На этаже по группам строимся на вечернюю поверку с неизменным "есть" на разные лады, и в темпе во двор - на построение для перехода в экипаж. В классах остаются только дежурные, производят приборку. Спускаясь по мраморной лестнице, я бросал взгляд на одно из больших зеркал, установленных у входа в актовый зал. Оттуда на меня смотрел высокий, худой, коротко остриженный парень в морской форме.
Поначалу мне непросто было осознавать, что это - я. Потом привык, к тому же, со временем и волосы отрасли, и вес я набрал, стал даже плотнее, чем был до училища. Да и к форме привык, она стала как бы второй кожей.
Вечерний переход совмещался с, так называемой, прогулкой. Поэтому мы шли более длинным путём: выходили на площадь Победы, пересекали ее, по улице Харью выходили на Ратушную площадь и с неё по узкому короткому переулочку на ставшую нам родной улицу Сяде. Часто на переходе пели, каждая группа, за редким исключением, - своё. Исключением был куплет, посвящённый Утёнку.
В 23:00 опять-таки труба Толика возвещала об отбое. К этому времени большинство ребят уже лежали в кроватях. Выключался свет, оставалась только синяя лампочка у двери. Громко разговаривать запрещалось. Дневальные приступали к уборке в коридорах и гальюнах, иногда их подменял кто-то из получивших наряд вне очереди.
Дежурный офицер обходил кубрики, проверял, все ли на месте, аккуратно ли сложена форма на банках. Если находил непорядок, поднимал виновного и заставлял сложить форму как положено. Радости мало, если ты только заснул, как тебя будят и читают пространную нотацию о необходимости соблюдения установленного порядка во всем. Что только благодаря этому суда бороздят просторы морей, спутники летают в космосе, а враги боятся к нам сунуться, так как знают, что границы на замке, и каждый на своём посту бдительно несёт службу. Но они все время высматривают какую-нибудь слабину, чтобы пробраться к нам и вредить нам. И неправильно сложенная на банке форма - это прямое потакание империалистам.
Ты слушаешь всю эту галиматью, стоя в трусах и тельнике навытяжку перед дежурным офицером, клюёшь носом, что он принимает за твоё согласие со всем, что он несёт, а в голове у тебя одно: скорее бы снова бухнуться в тёплую койку. Поэтому проблемы с укладкой формы были только на первых неделях нашего пребывания в училище. Проникнувшись важностью этого вопроса для начальства, все стали складывать форму идеально. Дураки учились на своих ошибках, умные - на чужих. И снова не могу не упомянуть Утёнка, потому что очень он любил читать подобные нотации.
Свободное копирование
