Моё ТМУ. Первый курс - 9

Месяц пролетел незаметно и в последних числах сентября мы возвратились в училище. Снова санпропускник и, наконец, мы получили выходную форму: черные суконные брюки, синие суконные голландки, бушлаты, выходные ботинки и "сопливчики", официально называющиеся галстуками, больше всего похожие на суконные чёрного цвета детские нагрудники, только со стоячим воротником. Застёгиваются они сзади на крючок и обязательно одеваются под бушлат или шинель, закрывая вырез на груди суконки.

Получили мы так же бежевые шерстяные перчатки, которые многие не замедлили сразу же одеть, несмотря на то, что морозы в Эстонии наступают только в конце ноября. Выдали нам по одной галочке золотого шитья, которая называлась курсовкой и нашивалась на левый рукав суконки и бушлата и означала первый курс. Над курсовкой крепился золотой металлический якорь.

И опять нам не выдали ленты на бескозырки. Оказалось, что с этого года форма несколько изменилась и курсантам мореходных училищ положены теперь фуражки-мичманки, но они на склад ещё не поступили, а ленты к бескозыркам уже перестали изготовлять. Нас утешили тем, что пообещали в централизованном порядке к нашим бескозыркам со временем пришить козырьки. А пока мы с завистью смотрели на старшекурсников, у которых на бескозырках красовались ленты с надписью:   ТАЛЛИНСКОЕ МОР. УЧИЛИЩЕ

     Наши же головы венчало не поймёшь, что. Казалось бы - пустяк, на бескозырке нет ленты, только и всего. Но она сразу превращалась из элегантного головного убора в какой-то непонятный колпак. Но мы всеми правдами и неправдами все же доставали ленты, и весь первый курс я проходил в бескозырке, а потом мама дала мне денег, и я заказал себе в ателье шикарную мичманку.  

Снова мы встретились с капитаном Кулларандом. Теперь он щеголял в морской форме и выглядел заправским моряком, правда, при погонах с красным просветом, что на флоте не очень высоко котируется. Он так и остался командиром нашей роты.    

Немного расскажу, почему я уделяю внимание, казалось бы, такой мелочи, как цвет просвета на офицерских погонах.

На флоте, во всяком случае, тогда, офицеры делились на четыре категории:  

- Офицеры, носящие золотые погоны с черным просветом. Это - офицеры плавсостава, элита флота. Кроме погон, они носят золотые нашивки на рукавах кителей и тужурок. Звания их, начиная с капитанского, имеют свои, флотские названия: капитан-лейтенант, капитан 3 ранга, капитан 2 ранга, капитан 1 ранга, контр-адмирал и выше.

Бывают морские офицеры с золотыми погонами и нашивками на рукавах, но просвет на погонах зелёный - это морские пограничники, то же самое, что и плавсостав.

Все остальные офицеры, носящие морскую форму, имеют общеармейские звания.  

- Офицеры, носящие золотые погоны с голубым просветом, нашивок на рукавах не носят - морская авиация, лётчики. Вторая по престижности каста в ВМФ.  

- Офицеры, носящие погоны с красным просветом (краснопогонники)- офицеры береговой обороны, административной службы - третий сорт.  

- Офицеры, носящие серебряные погоны с черным (строители) или голубым (технари в авиации) просветом - четвёртое (последнее) место.  

- Вне всяких каст с серебряными погонами с зелёным просветом и красным кантом стояли доктора. Но доктор, он и в Африке доктор. Прихватит, так доктор станет самым главным человеком и будет совсем не до того, какого цвета у него просветы на погонах.  

Интересны взаимоотношения между кастами. Я одно время работал с бывшим морским лётчиком. Он рассказывал, что им рекомендовалось общаться только с офицерами плавсостава. Общаться с представителями других каст (кроме докторов), считалось плохим тоном. Как-то, ещё в конце 1960-х годов, наезжая в течение нескольких месяцев в командировку в Палдиски, я по работе много общался с одним прорабом военных строителей. Он был из корабельных офицеров, имел звание капитан-лейтенанта и носил и у строителей форму офицера плавсостава. Вскоре его назначили начальником участка, а по штатному расписанию, это была должность майора-строителя. Он должен был снять золотые погоны и одеть серебряные, спороть нашивки с рукавов, звания у него теперь должны были быть армейские. Образно говоря, из первой касты опуститься в четвертую. Человек переживал это, почти как трагедию.  

Нас, кстати, готовили как офицеров корабельной службы.  

Не могу сказать, что в училище специально насаждался какой-то кастовый флотский дух, но нам рассказывали о морских традициях, об истории флота, об истории морской формы. И постепенно в нас выработалось чувство общности со всеми моряками и некоторой отчуждённости от армии. Тем более, что министром обороны тогда был Жуков. Флот он не любил и старался всячески принизить его значение.

Интригуя против главкома ВМФ адмирала флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова, авторитет которого на флоте был исключительно высок, Жуков, используя трагедию линкора "Новороссийск", добился увольнения Кузнецова в запас и "омоложения" его до вице-адмирала, хотя Кузнецов к моменту гибели "Новороссийска" более полугода болел, и обязанности главкома официально исполнял адмирал Горшков. С подачи Жукова, спросили за все с Кузнецова. Правда, через два года Хрущёв примерно также обошёлся и с самим Жуковым. Как говорится, не рой другому яму.

Я тогда уже учился в ТМУ и помню, что флотские офицеры не очень сокрушались по поводу снятия Жукова.  

В каждую группу поступали газеты "Советский флот" и "Страж Балтики", "Водный транспорт", газета Эстонского Пароходства "Моряк Эстонии" Так что мы были более или менее в курсе флотских проблем, хотя бы тех, которые освещались в морской прессе.  

Позже, когда мы ехали куда-нибудь в поезде, или находились в отпуску, встречая моряков, или мы подходили к ним, или они к нам, здоровались как со старыми знакомыми, интересовались, откуда, куда едем. Они что-то рассказывали о себе, мы о себе. Порой вместе выпивали. Все это было вполне естественно. С солдатами таких тёплых отношений не было. Но возвращаюсь к первым месяцам в училище.    

По положению, курсантам первого курса до 7 ноября увольнения не были положены, но благодаря тому, что экипаж у нас был расположен отдельно от училища, мы порой имели возможность в личное время на пару часов выскочить за КПП. Так что через несколько дней после возвращения из колхоза я появился у мамы во всем морском великолепии, вызвав неподдельный восторг у окружающих. Во избежание лишних вопросов, бескозырку без ленты я снял ещё в подъезде. Мама нашла, что форма мне идёт, но что у меня голодный вид, и тут же приготовила мне яичницу. С тех пор, стоило мне только появиться дома, тут же передо мной возникала яичница и убедить маму, что я не голоден и что как только вернусь в училище, мы пойдём на ужин, было невозможно. Правда, яичница не мешала мне потом успешно расправляться и с ужином. В результате, к концу третьего курса я прибавил в весе почти десять килограмм.  

Оказалось, что пока мы были в колхозе, в училище сменился начальник. Колоса отправили на пенсию, а вместо него прислали плававшего до этого капитаном в Балтийском пароходстве Александра Владимировича Аносова. Это был молодой, особенно в моем теперешнем понимании, высокий крепкий мужчина с низким громким голосом. Я думаю, что когда он плавал капитаном, то команды с мостика на палубу мог подавать без "матюкальника".  

     Правда, мы слышали его голос во всем великолепии, обычно, раз в месяц, в первый понедельник после стипендии. В этом случае в субботу и воскресенье из увольнения народ возвращался навеселе. А всех возвращающихся из увольнения при входе в экипаж всегда встречал дежурный офицер.

Нужно было доложить ему:   - Товарищ (назвать звание), курсант такой-то из увольнения прибыл. За время отпуска замечаний не имел, - и сдать увольнительную записку.  

Дежурный офицер в это время смотрел на тебя пронзительным взглядом и дышал широко раздутыми ноздрями, пытаясь разглядеть признаки опьянения, или, хотя бы почувствовать запах спиртного. Выпивали со стипендии многие, большинство, правда, пиво, но попадались единицы.   На понедельник после завтрака в училище объявлялся большой сбор. Все, в том числе и преподаватели и преподавательницы собирались в актовом зале. Дежурный офицер вытаскивал на сцену отловленных накануне бедолаг, туда же поднимался и Аносов и во всю мощь своего голоса, от которого дребезжали стекла в окнах и звенел хрусталь на люстрах, начинал раздолбон, адресуя его как стоящим перед ним уже выявленным нарушителям дисциплины, так и потенциальным.

Содержание речи было всегда примерно одинаковым:   - Вы здесь живете на всем готовом. Государство вас учит, кормит и одевает. Ваши отцы и матери отдают последние копейки, лишь бы вы учились.

Эта фраза была нам не совсем понятна, ведь мы были на государственном обеспечении, но звучала она эффектно. Государство платит вам стипендию, чтобы вы могли пойти в театр, сходить в музей, повысить свой культурный уровень, а вы что делаете? Пьянствуете! Что, моряками себя почувствовали? Рано! Какие вы ещё моряки! Курочка в гнезде, а яичко (тут он, видимо, вспоминал о женщинах-преподавателях, присутствующих в зале), а яичко... сами знаете где. Мы будем беспощадно бороться с пьянством! Сорную траву - вон!

Затем уже спокойным голосом он произносил:   - Командирам рот, наказать этих пьяниц, чтобы другим неповадно было.   Получив эмоциональный заряд, мы шли на занятия.  

Я не могу сказать, что много общался с Аносовым. Нас было 360, а он один. Конечно, он знал нас всех по фамилиям, особенно второй и третий курсы. Он был энергичный человек, и хороший хозяйственник. Много сделал для училища. Недаром в 1959 году, всего через два года после его прихода, училище было признано лучшим среди мореходных училищ ММФ, а Аносов награждён орденом. Я не знаю, можно ли сказать, что он отечески любил курсантов, но он много делал для того, чтобы нам жилось лучше, мы это видели и ценили. Тогда были другие времена, люди служили делу, а не думали, как бы больше урвать для дома, для семьи на своём рабочем месте.

   Почему-то мне запомнились два эпизода, связанные с Аносовым, хотя ничего особенного в них не было.  

Первый - на втором курсе. Мы с Вовкой Малофеевым в личное время, как это часто бывало, смылись по домам. Встретились в начале шестого и почему-то не поехали в училище на трамвае, а решили идти пешком. Но пошли не по Нарва мантее, опасаясь возможной встречи с Утёнком, он там жил, а по параллельной ей Гоголя. В Таллине в это время зимой уже темно, Гоголя освещалась плохо. Впереди нас шёл какой-то моряк с женщиной. Беседуя, мы медленно догоняли их. Внезапно, приглядевшись, я узнал в моряке Аносова. У меня невольно вырвалось:   - Вовка, полундра, это Аносов, сваливаем.  

Вовка дёрнул меня за рукав шинели:   - Тише ты.  

Аносов услышал нас, они с женой рассмеялись, но он не оглянулся. А мы, от греха подальше, свернули в первый же переулок.  

Оглянувшись и увидев нас, он должен был бы подозвать нас, выяснить, почему мы болтаемся в городе, когда должны находиться в училище. И сказать Новицкому или Утёнку, он тогда был командиром нашей роты, чтобы нас наказали. Но он просто сделал вид, что не заметил нас.  

Второй - на третьем курсе. Как-то в нашу группу пришёл рассыльный и сказал, что курсанта Филимонова вызывает подполковник Новицкий. Подойдя к кабинету Новицкого, я постучал, услышал:   - Войдите.  

В кабинете у окна стояли Симоненко и Бойцов. Спиной к двери стоял Аносов и что-то говорил им. Около двери стоял Новицкий.  

По Уставу я должен был обратиться к Аносову:   - Товарищ начальник училища, разрешите обратиться к товарищу подполковнику.  

Но мне было неудобно прерывать Аносова. Воспитание вступило в противоречие с Уставом. Я молча стоял в двери, Новицкий выжидательно смотрел на меня. После недолгой борьбы, победило воспитание. Я повернулся в Новицкому и вполголоса доложил ему:   - Товарищ подполковник, курсант Филимонов по вашему приказанию прибыл.  

Покраснев от злости, Новицкий зловещим полушёпотом произнёс:   - Филимонов, вы на третьем курсе, а не знаете того, что знает каждый первокурсник. Попросите разрешения у начальника училища обратиться ко мне.  

Аносов, видимо, услышал. Он повернулся ко мне и как-то даже доброжелательно произнёс:   - Да, да, Филимонов, обращайтесь к ... и назвал Новицкого по имени - отчеству.  

Мне показалось, что он понял мою внутреннюю борьбу и ненавязчиво напомнил Новицкому, что у нас мореходное училище ММФ, а не казарма пехотного училища.  

В то же время, ни в коем случае нельзя сказать, что он был этаким добреньким дядюшкой. За нарушения дисциплины он наказывал, и мог наказать сурово. Но по мелочам не дёргал. Сам когда-то был курсантом. Естественно, рассказывая о нашей жизни в училище, я ещё буду говорить о нем.  

Шесть лет Аносов был начальником училища, и, когда он его оставил, это было уже другое училище. Где-то в конце 60-х годов, как мне говорили, его назначили торгпредом в Швецию, потом он был начальником Эстонского пароходства.

А в день своего шестидесятилетия, в конце восьмидесятых годов, он скоропостижно умер. Это был хороший, деловой человек, отличный организатор и настоящий моряк. Много он делал для того, чтобы воспитать и из нас моряков. Царствие ему небесное.