Это было давно - 47

Население Усть-Нарвы условно делилось на две группы: первая, меньшая часть, это были коренные жители посёлка, они жили там испокон веков. Были среди них и эстонцы, слегка обрусевшие, были и обэстонишиеся русские. И те, и другие говорили, в основном, на двух языках и мало отличались друг от друга.

Мы, приехавшие в Усть-Нарву семьи строителей Силламяэ, были для них чужаками. Хотя враждебности по отношению к нам не чувствовалось. А, может быть, боялись проявлять. Времена ведь были очень непростые. В Таллине и других городах Прибалтики "представителей буржуазии и националистов", а также "кулаков" высылали целыми семьями в Сибирь. Шли туда эшелоны, везли тысячи человек. В Усть-Нарве я не помню, чтобы кого-нибудь выслали. Но, может быть, просто не помню? Наверное, какими-то отголосками обстановки в стране то время были разговоры, которые пошли среди ребят где-то году в 1948 о том, что кругом полно врагов.

   Помню, один из наших парней утверждал, что если присмотреться к репродукции картины Васнецова "Три богатыря", то в траве и на копытах лошадей этих самых богатырей можно увидеть буквы. Если их сложить, то получится: "Долой коммунизм, да здравствует фашизм". С замирание сердца от такой наглости мы спрашивали, как же эти буквы там появились. Он нам компетентно объяснял, что все это было сделано в типографии, где печаталась эта репродукция, и что все сотрудники ее уже арестованы. Мы приглядывались к репродукции, кто-то действительно ясно видел эти буквы, кто-то, и я в том числе, нет. Но все равно, хоть мы ничего и не видели, казалось, что мы окружены врагами. И таким врагом может оказаться отец любого из наших ребят.  

Никакой промышленности в Усть-Нарве не водилось. Не наблюдалось и так любимого большевиками пролетариата.

Основное коренное население были рыбаки и их семьи.

Рыбаки были объединены в рыбацкий колхоз. Мужчины были высокие, с багровыми от ветров, солнца и водки лицами, с огромными красными клешнями рук. Летом они утром выходили на небольших сейнерочках в море и возвращались вечером с уловом. Зимой они сетями ловили рыбу в Нарове. Я уж не помню, каким способом они протаскивали сети от проруби к прорубе, но и сейчас холодок по спине пробегает, когда вспоминаю, как они голыми руками на морозе и ветру выбирали из этих сетей рыбу и бросали ее в ящики. При этом от них всегда густо пахло водкой. Но, наверное, иначе и нельзя было. Целый день на льду реки, продуваемой ветрами с залива. Как не оденься, все равно мороз проберёт, тем более, что особенно много на себя не натянешь, ведь работать надо.

В Нарове тогда водилось много сигов. Очень вкусны они были копчёные. Но основные уловы были у них в море весной во время путины. Шла салака, потом минога, потом угорь, потом ещё кто-то. Вся Усть-Нарва объедалась в эти дни рыбой.  

В путину рыбаки пахали чуть ли не сутками в течение нескольких недель. Потом, когда путина заканчивалась, они несколько дней почти непрерывно пили около магазина, который назывался рыбацким, потому что принадлежал их рыбколхозу. Он был недалеко от нас, когда мы переехали в финский дом из гостиницы. Этот рыбацкий магазин, нас туда часто посылали за хлебом, сахаром, крупой, запомнился огромными 2.5-литровыми бутылками водки, которые назывались четверть - четверть ведра, и лимонадом, который был разлит в 300-грамовые бутылки с фарфоровыми многоразовыми пробками. На бутылках с водкой были наклеены бело-зелёные этикетки с надписью черными буквами "Moskva viin".  

Рыбаки располагалась на траве возле магазина, пили эту самую "Moskva viin" в неимоверных количествах, скромно закусывали, тут же отваливались и засыпали, просыпались и снова пили. Пели эстонские и русские песни. Иногда "горячие эстонские парни" эмоционально выясняли друг с другом отношения, крича друг на друга при этом по-эстонски и матерясь по-русски. Но в основном, это были мужчины уже в возрасте, молодые, видимо, ещё служили в армии, или погибли на войне.  

Надо сказать, что население Усть-Нарвы этими загулами не возмущалось, только посмеивались: рыбаки гуляют. Они видели, как рыбакам доставалось в путину, и понимали, что людям нужно расслабиться. Даже жены рыбаков не приходили к магазину разыскивать своих благоверных. Видимо, это был старинный местный обычай. Рыбакам в течение нескольких дней после завершения путины все разрешалось. Но хотя они и здорово напивались, особенно не буянили, да и драк между ними я не помню.  

Нас, ребят, когда мы проходили мимо, они иногда зазывали к себе, угощали свежекопченой рыбой. Кто-нибудь, более пьяный, даже предлагал выпить с ними, но на него шикали другие: куда им, малы ещё. Мы были знакомы почти со всеми ими. Но это было позже. А потом они снова забирались по утрам в свои сейнеры и опять выходили в море.  

У рыбацкого же магазина так же отмечали они и праздники. Как-то они собрались там по другому поводу, кто-то из них утонул в море, поминали. Так же шумно.   Кстати, насчёт "Moskva viin". В переводе с эстонского, это - "Московская водка". Эстонцы, вообще, очень большие любители выпить и напиток этот пользовался у них всегда большой популярностью.   В 60-х годах мама в Таллине работала на Центральном телеграфе, у них был там один сотрудник по фамилии Москвин. Работавшие с ним эстонцы произносили ее, как "Moskva viin" и удивлялись, какая у человека странная фамилия...    

Большинство же населения Усть-Нарвы составляли все же приезжие, связанные со строительством в Силламяэ. В основном, это были ИТР стройки и их семьи. Рабочие, как тогда водилось, жили в бараках в Силламяэ. Основная же рабочая сила, как на всех Главпромстроевских стройках, были заключённые. Лагерей в Усть-Нарве не было, они были в Силламяэ.  

Был и стройбат. Один батальон был расквартирован в Усть-Нарве. Это были латыши из бывшей латышской дивизии СС. В конце войны они попали в плен. Их переодели в форму стройбата МВД, они работали на строительстве, а тем временем соответствующие органы их проверяли. Выясняли, чем занимался, когда служил в СС. Кого-то потом отпускали домой, кто-то попадал в лагеря.  

Помню, мы как-то залезли в некое подобие блиндажа недалеко от казармы стройбата. Вернее, это был не блиндаж, а погреб, которые делают иногда около дома. Самого дома не было, от него оставался один фундамент, а погреб был цел. Был он построен именно как блиндаж, но добротный, бетонный, сверху засыпанный землёй. Открыли мы дверь вошли и увидели гроб, а в нем стройбатовца. Лицо его было посечено осколками. Мы выскочили оттуда. От солдат узнали, что это их парень, подорвался на мине. На следующий день ходили смотреть на похороны. Хоронили его, как хоронят военнослужащих - с оркестром, на гробу лежала голубая эмведевская фуражка. Приезжали из Латвии его родители. Помню заплаканную мать в чёрном платье и чёрном платке.  

Первоначально управление строительством комбината располагалось, почему-то не в Силламяэ, где разворачивался основной фронт работ, а в Усть-Нарве. Оно занимало большой (по усть-нарвским меркам) двухэтажный каменный дом над Наровой. Дом был оштукатурен, выкрашен в светло-жёлтый цвет и имел очень презентабельный вид. Конечно, чиновникам было так удобнее - жить и работать в курортном городке. Не нужно трястись в машинах и автобусах утром и вечером, на обед можно приходить домой, а не в общепитовскую столовку, глядишь, ещё и вздремнёшь дома минут 30 - 40 после обеда. Но потом управление все же перевели в Силламяэ, а здание отдали под пионерский лагерь. Приехали сапёры и несколько дней ходили с миноискателями вокруг дома и по берегу Наровы возле него. Взрывы уничтожаемых мин раздавались по несколько раз на дню. Самое интересное, что по берегу Наровы в этих местах мы раньше ходили много раз и на рыбалку, да и просто так болтались. Кстати, и не только мы. Это был берег Наровы в пределах посёлка и народ там хаживал. И никто не подрывался. То ли взрыватели мин уже не срабатывали, то ли просто везло.  

Там на берегу стояла большая железная баржа, на ней наши переправлялись, когда форсировали Нарову. Баржа села на мель, да так и осталась торчать у самого берега. Мы часто забирались на неё. Загорали, или забрасывали с борта удочки. С баржи, на дне реки, сквозь полуметровую толщу воды виднелась чушка неразорвавшейся авиабомбы. Около неё белело несколько черепов. В их пустые глазницы заплывали колюшки - самая распространённая у берега Наровы рыбка длиной не более пяти сантиметров. Шныряла эта колюшка всюду у самого берега. При опасности, или если попадала на удочку, она растопыривала три больших, очень твёрдых шипа, длиной сантиметра по два. Один на спине и два симметрично сбоку, у самого брюшка. Потому ее, наверное, и было столько в Нарове, что никакая хищная рыба не могла ею поживиться. Кстати, ударение в названии этой рыбки на Ю.  

Мы колюшку ненавидели люто, именно она первой хватала наживку, стоило только забросить удочку. Сколько раз мы кололи руки, снимая очередную колюшку с крючка. Мстили мы ей жестоко - накалывали на верхний шип сухую камышинку или щепочку и пускали колюшку в воду. Теперь она не могла погрузиться и плавала только у самой поверхности воды. Мы с интересом следили за ее перемещениями. Иногда плавала целая флотилия таких колюшек. Но остальные никаких выводов для себя не делали и продолжали хватать наживку, стоило ей только коснуться воды. Не знаю, как отнеслись бы нынешние экологи к этим нашим развлечениям.  

Удачной была рыбалка только весной, когда шла на нерест уклейка. Ее было тогда столько у берега, что иногда она успевала опередить колюшку и попадала на крючок. В остальное время нужно было ловить только с пристани, благо "Эстенгрик" появлялся не часто, или с лодки. Да и то, колюшка умудрялась попадаться на удочку и там. Лодки у местных ребят имелись, но с ними было непросто.