Это было давно - 42

Но вернёмся в Электросталь. В конце 1946 года папу перевели на работу в Ленинград, и дома он стал бывать только наездами. Помню, что мама отнеслась к этому переводу очень отрицательно. Позже я понял, почему.

   А весной 1947 года было решено, что мы с Додкой поедем к папе в Ленинград и заканчивать учебный год будем там.   Я уже говорил, что для новичка я очень легко вошёл в коллектив третьего класса в Электростали. Провожали меня с сожалением. Учительница взяла с меня обещание написать о своём впечатлении о Ленинграде. Ведь прошло всего три года, как была разорвана блокада. Всем тяжело было во время войны, но то, что выпало на долю ленинградцев, не шло ни в какое сравнение со всем остальным. И все искренне преклонялись перед их подвигом. Написать я обещал, но для себя решил, что напишу, когда поступлю в нахимовское училище. Я представлял, как отправлю с письмом свою фотокарточку в шикарной морской форме. Представлял, как будет смотреть на неё моя одноклассница черноглазая Люся Черникова, которая мне тогда здорово нравилась. Понятно, что я так и не написал.  

Папа мне говорил потом, что он заходил в училище и узнавал о возможности моего поступления туда. Его там спросили:   - Вы можете содержать своего сына?  

Естественно, папа ответил, что может.   - А знаете, сколько мальчишек, у которых отцы-моряки погибли на фронте, приезжают поступать к нам? Гораздо больше, чем мы набираем. Мы их всех не можем принять. Как же мы можем принять вашего сына.  

Так был поставлен жирный крест на моей мечте стать нахимовцем.  

Поехали мы в Ленинград в конце марта. Папа за нами не смог приехать, ехали мы с папиным сотрудником, который приезжал в командировку в Москву. Поезд назывался "Красная стрела", хотя вагоны были зелёного цвета. Дорога до Питера на "Стреле" занимала тогда 12 часов. Ведь большая часть пути пролегала через места, где всего несколько лет тому назад шли бои, и состояние железнодорожной колеи не позволяло, видимо, поездам развивать высокую скорость. Первый раз в жизни ехали мы в купированном вагоне. Нас поражала роскошь обстановки: мягкие диваны, обтянутые красным плюшем, ковры на полу, чай в стаканах с красивыми подстаканниками, который разносил почтительный проводник. Мы с Додкой внезапно почувствовали себя значительными особами. На вокзале нас встретил папа и на виллисе мы поехали на квартиру, где он жил. Это был типичный ленинградский четырёхэтажный дом. Располагался он на углу проспекта Майорова (бывший Вознесенский) и улицы Плеханова (б. Казанская). Дом на Плеханова напротив лежал в развалинах, в него ещё в начале блокады попала бомба. По Плеханова ходили трамваи.  

В квартире мы познакомились с ее хозяйками: тётей Тамарой - Тамарой Николаевной Щелочилиной и двумя ее дочерями - тётей Таней, Татьяной Анатольевной - 23 лет и Лялей, Еленой Анатольевной, ей тогда было около 19 лет. Тогда мы не задумывались, почему и в качестве кого папа живёт в этой квартире.  

Так как учебный год не кончился, была середина четвертой четверти, мы пошли в школу. Мужская школа N 232 располагалась на улице Плеханова, в пяти минутах ходьбы от нас в сторону Казанского собора.  

Мне не впервые было приходить в класс новичком. Большинство ребят в классе были блокадники. И хотя к 1 сентября 1944 года, когда они пошли в первый класс, блокада была уже прорвана, все они пережили её, и отношение к ним учителей, тоже в большинстве своём блокадников, было несколько иным, чем к нам, тем, кто приехал в Ленинград уже после окончания войны. Да и ребята-блокадники держались между собой кучно, общаясь, в основном, друг с другом. Ведь только они учились друг с другом с первого класса. Но у меня появилось несколько товарищей, и я, в отличие от Тбилиси, не чувствовал себя каким-то отверженным.  

По выходным мы с папой и тётей Таней много ездили и ходили по Ленинграду. Впервые я жил в таком большом городе. Папа показывал нам места, связанные с его детством и молодостью. Мы побывали у дома на Кировском (до революции - Каменноостровском) проспекте, где прошло его детство, ходили к Александровскому кадетскому корпусу, в нем он когда-то учился.

Посетили Эрмитаж, где нас очень заинтересовали рыцарские доспехи, но музей обороны Ленинграда произвёл на нас большее впечатление. Там было выставлено очень много оружия, были даже настоящие "Катюша" и торпедный катер. От торпедного катера папе пришлось нас, в конце концов, оттаскивать чуть ли не за шиворот. Очень понравился нам и военно-морской музей, особенно, выставленные в нем макеты парусных и современных кораблей.  

На улицах Ленинграда было много моряков, большинство матросов было с саблями. Папа объяснил нам, что это курсанты военно-морских училищ и ходят они не с саблями, а с морскими палашами. По этому поводу курсантам мы завидовали жутко.   Ленинград того времени видится мне в каком-то прозрачном зыбком мареве. Серые воды Невы, Мойки, Фонтанки, многочисленных каналов. Дома, некоторые со светлыми шрамами от осколков на темной штукатурке фасадов. Выложенные булыжником мостовые улиц и переулков. Немногие улицы тогда были залиты асфальтом. Иногда попадались развалины - сюда упала бомба или снаряд. Широчайший, как мне тогда казалось, Невский с трезвонящими трамваями, на подножках которых висели грозди людей. В солнечные дни золотом горела в конце Невского игла Адмиралтейства.  

Произвёл на нас огромное впечатление Гостиный двор, никогда мы не видели такого количества магазинов. Очень любили мы заходить в магазины игрушек. Но взрослые норовили быстрее пройти мимо них, так как, зайдя в магазин, мы начинали клянчить, чтобы нам купили какую-нибудь потрясшую нас машинку или солдатиков. Особенно приставуч был я, Додка относился ко всему этому великолепию спокойнее. Мне же необходимо было и то, и другое, и третье.  

Дом, в котором мы жили, был угловым. Раньше, до революции, в подъезд, где была квартира Щелочилиных, или в парадное, как его называют в Ленинграде, входили с проспекта Майорова. Но после революции все парадные были наглухо забиты и в подъезд мы попадали со двора с улицы Плеханова. Дело в том, что после революции квартиры часто грабили, поэтому было решено все парадные закрыть, а на лестницы попадать через двор, тяжёлые ворота которого на ночь запирались.  

Двор был обычным ленинградским - через длинную тёмную подворотню с вечно открытыми решетчатыми воротами, попадаешь во двор - колодец, вымощенный булыжником. В середине, огороженный невысоким штакетником, небольшой газончик, там же растёт несколько хилых деревцев. Посадили их недавно, те, что росли здесь раньше, вырубили на дрова в блокаду. А на газоне были тогда огороды. Солнце во дворе бывает редко, но не только из-за вечно пасмурной ленинградской погоды. Слишком мал колодец двора и слишком высоки стены окружающих его домов.  

Раньше, тоже до революции, вся квартира, в которой мы жили, принадлежала Щелочилиным. Теперь они занимали только две смежных комнаты. Ещё одну комнату занимала женщина - тётя Катя с сыном, нашим сверстником Вовкой, муж ее погиб на фронте, две другие - какая-то бездетная семья и старушка, бывшая домработница Щелочилиных, бабушка Матрена. Она всегда была чем-то недовольна и вечно что-то бубнила себе под нос. К нам с Додкой она относилась без особого одобрения.  

Когда мы в 1949 году снова приехали в Ленинград, Вовку мы не застали в живых, он утонул, купаясь в пруду.  

В квартире была огромная полутёмная кухня. На кухне всего одно небольшое тусклое окно, смотрящее во двор и дверь, ведущая на лестницу другого подъезда. Этот подъезд имел всего один выход - во двор и назывался "чёрный ход". Обычно им не пользовались. Каждая семья на кухне имела свой стол, на каждом из них примус, а то и два. На кухне вечно стоял запах щей и керосина. Наверху через кухню были протянуты верёвки, на них всегда сушилось чьё-нибудь бельё. В конце кухни - туалет. Утром и вечером прорваться в него было непросто, ведь в квартире, вместе с нами, жило одиннадцать человек. Умывались мы тоже в единственной раковине на кухне. Вообще-то, в квартире была и ванная, но горячей воды не было и ей, почему-то, не пользовались даже для умывания, там только стирали.

А мыться по воскресеньям мы с папой ходили в баню на Фонарную. Баня, когда мы первый раз попали в неё, потрясла нас с Додкой. И не только шикарной раздевалкой с лепниной на потолке, не только моечной с мраморными скамьями, а, главным образом, небольшим бассейном, из которого папе пришлось, в конце концов, чуть ли не силой вытаскивать нас. С тех пор мы с нетерпеньем ожидали очередного банного дня.  

Жили все в квартире более или менее мирно, хотя между женщинами бывали иногда перепалки из-за белья, занявшего всю кухню, или из-за очереди мыть места общего пользования. Как я понимаю, с нашим приездом нагрузка на Щелочилиных в этом плане увеличилась, и по поводу величины этого увеличения временами вспыхивали дискуссии, порой, жаркие.