Время шло, наступило 9 июля 1946 года, мне исполнилось 10 лет. На день рождения мама купила мне все в том же лимитном магазине прекрасный голубой велосипед. Только был он почему-то трёхколёсный. Но я был рад и такому. С упоением я ездил на нем по нашему посёлку, ловя порой недоуменные взгляды прохожих. Я всегда был рослым парнем и смотрелся на трёхколёсном велосипеде, видимо, странновато. Но мне было плевать на это. Велосипед в моем воображении был машиной, и я получал удовольствие, управляя им. Это тебе не тачка и не колесо, катанием которых на проволочном поводке увлекались мы последнее время. Здесь я сам ехал, это было транспортное средство. С большой неохотой откликался я на просьбы Додки дать покататься ему. Мне все время самому хотелось ездить.
Но ребята, которые гоняли на взрослых велосипедах, посматривали на меня высокомерно. Дело в том, что солдаты, возвращаясь из Германии, везли с собой трофеи, так это тогда называлось. Кроме всего прочего добра, появилось много аккордеонов и велосипедов. Велосипеды были взрослые, и мальчишки моего возраста ездили на них "под рамой". С рамы достать до педалей они не могли, поэтому крутили педали, стоя на них и огибая верхнюю трубу рамы, соединявшую седло с рулём. Велосипед ехал с наклоном, фигура велосипедиста напоминала латинскую букву S, сам велосипедист то приподнимался, то опускался, вращая педали, но носились на них ребята лихо и я, по сравнению с ними, двигался как черепаха.
Здесь же, в Электростали, произошёл ещё один эпизод, повлиявший на меня не меньше, чем знакомство с никотином. Дело в том, что ещё в Тбилиси в нашей компании был один парень, у которого всегда водились или семечки, или вспученная кукуруза, или другие подобные вещи, о которых принято говорить: "пустячок, а приятно". Мы сначала не могли понять, где он берет все это, оказалось, покупает.
Возник следующий вопрос: а где он берет деньги. Объяснил он очень просто: я беру у мамы из сумки. Исчезновение одного-трёх рублей она не замечает, а я всегда могу купить себе и семечки, и мороженное. Выглядело все это логично, но что-то было не совсем так просто.
Я несколько дней ломал над этим голову, а потом попробовал вынуть у мамы из сумки рубль. На удивление, все оказалось как раз очень просто, и вскоре уже я угощал ребят семечками во дворе. Ещё несколько раз я проводил подобные операции, и все проходило шито-крыто. Безнаказанность развращает.
Обнаглев, я понемногу начал поворовывать и сахар, и конфеты дома, если они появлялись. Тогда и то, и другое было дефицитом. Надо сказать, что Додка знал об этом, сам ничего не брал, но и меня не выдавал. Вскоре родители обо всем догадались, вели со мной душеспасительные беседы, начали прятать сладости, когда они появлялись, иногда мне прилично перепадало за мои художества, но я продолжал, правда, с разной интенсивностью, свою малопочтенную деятельность.
Гроза разразилась в Электростали. Задолго до 3 августа - дня рождения Люды, мама все в том же лимитном магазине купила шоколадные конфеты и спрятала их в кладовке нашего дома. Естественно, я обо всем пронюхал и, когда никого не было, начал наведываться в кладовку, прихватывая одну-две конфеты. А так все было куплено заранее и времени у меня на это занятие было с избытком, то конфеты стали подходить к концу ещё до Людиного дня рождения.
У нас в доме несколько дней работали трое солдат, они что-то ремонтировали. У меня с ними установились хорошие отношения. Временами я прошмыгивал мимо них в кладовку, их присутствие меня не смущало. Они тоже на это не обращали внимания. Мало ли зачем парень зачастил в кладовку. Тут вдруг мама решила проверить конфеты, и была удивлена, достав почти пустой кулёк. Подозрения, естественно, пали на меня, но я, отрицая свою вину, смотрел на маму и бабушек такими невинными глазами, что все решили в конце концов, что конфеты, утащили солдаты. Я их не пытался переубедить. Когда на обед приехал папа, мама ему все рассказала. Будучи человеком горячим, папа выскочил к солдатам и в резкой форме устроил им нагоняй. Солдаты все, естественно, отрицали и, похоже, убедили папу. Он подошёл ко мне, взял меня за шиворот и сказал: - Сознавайся, ты украл?
Мне ничего не оставалось, как признаться. Папа дал мне затрещину и сказал: - Дрянь, из-за тебя я обидел людей. Уйди с глаз моих, видеть тебя не хочу.
Я вышел во двор, стоявшие там солдаты смотрели на меня с явным неодобрением. Я понял, что нашим приятельским отношениям пришёл конец. Это ещё больше подействовало на меня. Во двор вышла сердобольная уже и тогда, пока ещё пятилетняя Люда, и стала меня утешать: - Ладно, можно мой день рождения отметить и без конфет. Это меня доконало. Я в ответ сказал ей что-то грубое, и ушёл в парк. Я бродил в одиночестве и думал, почему же так. Почему я принёс всем столько неприятностей. И было стыдно перед солдатами. Они ведь хорошо ко мне относились, шутили со мной, а я, практически, свалил свою вину на них. Стыдно было и перед Людой, она так ждала своего дня рождения. Уж не помню, просил ли я прощения, вернувшись вечером, но воровать перестал.
Папе по должности полагалась машина. Как я уже говорил, это был виллис. Шофёром был дядя Ваня Кузнецов, он недавно демобилизовался. Ходил он, как и многие тогда в военной гимнастёрке и галифе. Поверх гимнастёрки был одет чёрный, видимо, ещё довоенный, поношенный пиджак, застёгнутый на все пуговицы. По пиджаку было видно, что до войны дядя Ваня был более стройным. На голове - тоже чёрная, видавшая виды кепка-восьмиклинка с пуговкой. Был он весёлым, часто шутил с нами. На фронте он тоже водил виллис и, как говорил папа, был лихим водителем.
Помню, мы много раз ездили с ним в Москву. Я уж говорил, что лето 1946 года было жаркое. У виллиса кабина была открытой, только сверху легко убирающийся тент. В жару его складывали. Дядя Ваня медленной езды не признавал.
Так здорово было ехать со скоростью километров 80 по асфальтовой дороге в Москву. Светит солнце, жарко, но тебя обдувает ветер, он ерошит волосы, треплет платье мамы. Ты как будто летишь, проносясь мимо деревьев и домов на обочине. Радостное чувство охватывает тебя. Такое, наверно, бывает только в детстве.
Как-то папа пришёл с работы и сказал, что скоро у него будет другая машина - трофейный итальянский "Ганомак", но его надо подремонтировать. "Ганомак" ремонтировали долго, ждали мы его с нетерпением. По нашей с Додкой просьбе папа даже нарисовал его нам. Глядя на нас, заинтересовалась "Ганомаком" и трёхлетняя Света, она подошла как-то к папе и спросила:
- А правдава, кази, какой такой гамак бувает?
Папа потом это часто вспоминал. Наконец, однажды вечером папа с дядей Ваней подъехали к дому на долгожданном "Ганомаке".
"Ганомак" нам всем понравился. Это была чёрная низкосидящая машина с кожаными сиденьями. Удивили меня его двери. Передняя открывалась вперёд, а задняя - назад, стойки между ними не было, и вид у машины при открытых обеих дверях был несколько непривычный. В то время на машинах не было фонарей - указателей поворотов. Перед поворотом налево, водитель выставлял в окно двери прямую руку, перед поворотом направо, согнутая в локте, рука выставлялась из окна вверх.
У "Ганомака" же был прообраз указателей поворота - из передней левой и правой стоек выдвигалась при необходимости оранжевая пластинка. С наступлением холодов ездить в "Ганомаке" было гораздо комфортнее, но того пьянящего чувства полёта, как на виллисе, испытать было уже невозможно.
Свободное копирование
