Это было давно - 39

1946 год был годом массовой демобилизации Советской армии. Вечерами по центральной улице Электростали - Карла Маркса прогуливались молодые ребята в выцветших гимнастёрках без погон, с орденами и медалями на груди, некоторые на костылях. Они сидели на лавочках в небольшом скверике около клуба имени того же Карла Маркса. Там был установлен маленький, высотой около метра, памятник Ленину, выкрашенный в серый цвет.

Иногда происходили встречи знакомых, не видевшихся несколько лет. Часто приходили друзья и к нашему соседу-герою. Они отмечали эти встречи, временами шумно. Суетилась молодая красивая жена героя. Герой был весёлый, общительный парень.

   Как-то, когда я проходил по центральной улице, увидел похоронную процессию, за гробом шло много бывших солдат. Сказали, что хоронят молодого парня, умер от ран. Война достала его через год после своего окончания.  

Обустраивали наш поселочек заключённые и солдаты из фильтрационного лагеря. Это были бывшие военнопленные. В лагере их проверяли, часть отпускали домой, часть сажали. Были в лагере и бывшие власовцы. Эти работали под конвоем. И те, и другие прокладывали дороги, делали заборы, сажали деревья. Появились у нас знакомые среди солдат, но не среди власовцев.  

Из-за одного из этих солдат я стал сутулиться. Работали солдаты часто раздетыми по пояс и у одного из них были очень развиты грудные мышцы, он казался богатырём. Мне очень хотелось так же выглядеть. Я заметил, что если наклонять плечи вперёд, то грудные мышцы кажутся больше. С тех пор я стал ходить так, что спина моя приобретала форму колеса, но зато мне казалось, что спереди я становлюсь похожим на того солдата. Дома мне все время делали замечания: "Выпрями спину", но я продолжал гнуть своё, в прямом и переносном смысле.  

Лето 1946 года было жаркое, и мы много времени проводили на прудах в парке. Накупавшись до посинения, мы грелись потом на крыше овощехранилища, расположенного на окраине парка. Само овощехранилище было под землёй, а двускатная крыша его начиналась на уровне земли, так что забраться на неё никакого труда не представляло. Покрытая толью и залитая смолой, крыша быстро нагревалась на солнце, и мы сидели на ней часами, согреваясь и рассказывая друг другу всякие истории, порой самые невероятные. Привирали при этом, как могли, в зависимости от фантазии.

В то лето я был в творческом ударе. Рассказывая ребятам о Дарьяле, я столько наплёл о своём участии вместе с солдатами с Дарьяльской заставы в битвах с ингушами, что под конец даже Додка, на которого я, как на свидетеля, все время ссылался, чтобы рассказ мой выглядел правдоподобнее: "Ты помнишь это, а помнишь вот это?", стал посматривать на меня с уважением. Плохо было одно, смола, которой была залита крыша, плавилась на солнце и часто наши трусы, да и мы сами, особенно пятки, были в черных несмываемых пятнах, за что нам попадало дома.

   Здесь же в Электростали я начал курить. Приобщили нас к этому занятию ребята постарше. Мы стали покупать на попадавшие к нам копейки и рубли не конфеты, а папиросы, которыми поштучно торговали с рук инвалиды, и курили их по очереди. Как-то я проболтался, что у нас дома папиросы лежат свободно. Естественно, тут же получил задание таскать их понемногу. В то время все товары были по карточкам, нормы были довольно скудными. Правда, были и так называемые, коммерческие магазины, где карточки не требовались, но в них все было очень дорого, в несколько раз дороже, чем в обычных. Но номенклатура всегда найдёт способ обеспечить себе сносное существование даже тогда, когда всем приходится трудно.    

Была создана система "лимитных книжек". По лимитным книжкам можно было дополнительно, сверх карточек, купить продукты и промтовары по обычным, некоммерческим ценам. В качестве лимитного магазина работал московский ЦУМ. Первый этаж у него был продовольственным, остальные - промтоварными. Отоваривалась в лимитном магазине московская элита, но, наверное, не самого высокого уровня. В него даже пропускали только по предъявлении лимитной книжки. Естественно, и ассортимент, и качество товаров были там и шире, и лучше, чем в обычных магазинах. Папе по его должности полагалась лимитная книжка. Интересно, я знаю, что некоторым по должности полагалась только половина лимитной книжки - одна книжка на две семьи. Они сами договаривались между собой, кому что покупать. Были, наверное, и такие, кто получал их две, а то и три.  

Не знаю, получали ли наши немцы лимитные книжки, но в Электростали был для них отдельный магазин. Представителей народа-победителя гнали из него взашей, я это на себе однажды испытал, когда мы зашли туда с Иохимом.  

Папа с мамой пару раз в месяц на папином виллисе ездили в Москву в лимитный магазин и возвращались затаренные всякими вкусными вещами, о которых мы раньше и не слыхивали. Все мы, включая и бабушек, с энтузиазмом на них набрасывались. Иногда они брали с собой и нас с Додкой. Для нас такие поездки были праздниками. Мы попадали в какой-то сказочный мир. Ведь мы привыкли к небольшим магазинам с очень скромным ассортиментом и великолепие лимитного нас потрясало. Крутились мы, конечно, у прилавков с игрушками, пытаясь выклянчить у родителей какую-нибудь понравившуюся нам машинку или солдатиков.  

Бывали там, наверное, и известные люди, но мы, прожившие всю жизнь в провинции, никого не знали. Помню только, как потрясены мы с Додкой были, увидев там трижды Героя Советского Союза лётчика Кожедуба. Уж его-то мы узнали сразу. Ведь тогда на весь Союз было всего три трижды Героя: Жуков, Покрышкин и Кожедуб, и их знали все. Это уже в послевоенные годы, по принципу "награда нашла героя" многочисленные звезды Героя Советского Союза украсили пиджаки и мундиры Хрущёва, Брежнева, Ворошилова, Будённого.    

Вот по этой-то лимитной книжке папе полагалось на месяц несколько пачек "Казбека". Папа не курил, курила бабушка Лида. "Казбека" было много, несколько пачек его всегда лежало в ящике стола. Взять пару папирос (о сигаретах мы тогда не имели понятия) из открытой пачки труда не составляло, а считать их никому и в голову не приходило.

Но, как говорится, все тайное становится явным. Погорел и я в конце концов.

Как-то мы с ребятами договорились вечером встретиться в парке и покурить. Материальное обеспечение этого мероприятия лежало на мне. Как было договорено, вечером я стащил три или четыре папиросы и пришёл в назначенное место. Ожидая друзей, закурил. Выкурил одну папиросу, никого нет, я принялся за вторую. Выкурил в одиночестве вторую. Опять никого, принялся за третью. Тут мне вдруг почему-то стало очень тоскливо и резко захотелось домой. Все плыло перед глазами. Но я понимал, что пахнет от меня, как от пепельницы, и родители обо всем сразу догадаются. Я слышал, что вода отбивает запах, поэтому подошёл к пруду и начал пить, мягко говоря, не очень свежую воду. Много выпить я не успел, так как в тот же пруд меня стало выворачивать наизнанку. Кое-как доплёлся до дома и свалился на кровать. Смутно помню встревоженное лицо мамы надо мной, она что-то спрашивала. Но говорить я уже не мог. Провалялся я с никотинным отравлением дня два-три. Когда очухался, родителям даже и объяснять ничего не потребовалось, и так все было ясно. Пообещал больше папиросы не воровать и не курить.

В последнем можно было и не клясться. Ещё года три после этого, стоило попасть на меня табачному дыму, сразу начинало сосать под ложечкой, выступал холодный пот, и я старался выскочить на свежий воздух во избежание неприятностей для себя и окружающих. Позже реакция на никотин притупилась, я уже и сам иногда в компании закуривал. Но курить так и не стал. А со временем пропала охота и, как это называют, баловаться.    

После одной из поездок в Москву папа привёз приёмник. К этому времени я уже знал, что это такое. Как ни странно, первый раз я увидел приёмник, когда мне было почти десять лет. Ведь во время войны все приёмники у населения были отобраны, оставили только репродукторы, чтобы люди не могли слушать вражескую пропаганду и новости черпали исключительно из советских передач. Поэтому я был поражён как-то ещё в Рустави, когда зашёл в общежитие в нашем доме. Там жили несколько молодых инженеров и техников, которые работали в КЭС. У нас с ними были приятельские отношения, и я бывал у них.

На тумбочке стоял ящик, из которого неслась музыка, звучали голоса дикторов. Я не обращал на него внимания, считая его обычным репродуктором несколько необычного вида. Пошла какая-то передача на грузинском языке и вдруг один из ребят, со словами: "Надоело слушать эту тарабарщину", начал крутить ручку ящика. Послышались обрывки какой-то речи, музыка. Наконец, он нашёл песню, которая его устроила, и отошёл от приёмника.

Я был удивлён:   - Ваш репродуктор принимает разные программы?  

- Это не репродуктор, а радиоприёмник.  

- А что это такое?  

Теперь удивились они:   - Ты не знаешь, что такое приёмник?  

Коротенько они изложили мне основы радиотехники. Я был потрясён. Как, вокруг нас в каком-то эфире летают голоса, музыка, песни, а мы ничего этого не слышим? Я даже подумал, не разыгрывают ли они меня, но приёмник стоял передо мной, и к нему не шёл провод, как к репродуктору. Только сеть и антенна, которую они мне продемонстрировали. Меня удивили достижения науки. За сотни километров без проводов передавать голоса, музыку - это да! В кино я, конечно, видел, как на фронте отдают приказы по радио, но ведь это в армии. А тут радио в обычном доме.  

Поэтому наш приёмник меня уже не удивил, а обрадовал. Я рассказал папе, как я первый раз увидел приёмник и о моей реакции на него. Папа сказал, что это ерунда, что скоро по радио будут передавать не только голоса, но и изображение, и кино можно будет смотреть прямо дома. Как ни фантастически это звучало, я поверил папе. После знакомства с приёмником я убедился во всемогуществе науки. Теперь я периодически посматривал на шкалу приёмника, вдруг что-нибудь покажут.  

Однажды я услышал: "В исполнении Краснознамённого ансамбля Красной Армии передаём красноармейскую пляску". Сколько я не вглядывался в шкалу, ничего так и не увидел, но вечером сказал папе, когда он вернулся с работы:  

- А сегодня передавали по радио красноармейскую пляску, и я видел, как солдаты плясали.   Папа сказал, что это мои фантазии, что изображение будет передаваться на специальный экран, который будет на приёмнике, и что пока такие передачи не ведутся.

Первый телевизор появился в нашей семье в 1953 году.