Но возвращаюсь к "Известиям" от 7 мая 1996 года.
Так мой курс ушёл на дно Ладоги. "Начало войны застало нас, слушателей 4-го курса Военно-морской медицинской академии, во время сессии. 28 августа занятия были прерваны. Большая часть выпускников - 147 человек - должна была для прохождения службы выехать из блокированного Ленинграда. Единственная дорога к местам назначения - через Ладогу. Мы рвались быстрее ехать. Наконец, утром 16 сентября были отправлены на Финляндский вокзал. Отъезд совершался в тайне, но некоторые жены проведали об этом и, несмотря на запрет, присоединилась к своим нам. Все они погибли вместе с мужьями.
Длинный состав был до отказа заполнен курсантами военно-морских училищ (им. Орджоникидзе, им. Дзержинского и др.). В общем, полторы тысячи молодых людей.
Мы выгрузились на пустынном берегу Ладоги, а с наступлением темноты началась посадка на огромную морскую баржу.
И вот мы - в трюме. Стоим прижавшись вплотную друг к другу. Под ногами навоз - до этого в барже везли лошадей. Тьма кромешная. Тишина. Нервы напряжены - известно, что немцы бомбят почти каждое судёнышко. Наконец отошли от берега. Скоро лёгкое покачивание переходит в изрядную качку. И в это время между брёвнами начинает сочиться вода. Люди пытаются заткнуть щели бушлатами и чем придётся, но это мало помогает. А вода поднимается все быстрее, все выше. Что делать - неизвестно. Здесь только выясняется, что с нами нет ни одного командира! Кому-то надо выбраться на палубу и сообщить о воде. Одному из нас это удаётся, через некоторое время в проёме люка на фоне звёздного неба возникает чья-то фигура. Бодрым голосом кто-то сверху укоряет нас: вода в барже - обычная вещь.
Вода продолжает прибывать. Кто может, выбирается из трюма через люки. Когда вода достигает колен, в очередь к люку становлюсь и я. К 5 утра мне удаётся попасть наверх. Почти вся площадь, свободная от автомашин, переправляемых вместе с нами, занята людьми. С трудом протискиваюсь между ними и встаю в кормовой части, метрах в двух от ничем не ограждённого борта.
Мест на палубе уже нет. При толчках и порывах ветра то один, то другой падает за борт или в люк, заполненный водой почти до верху. Кто-то пытается пустить в ход насосы для откачки, но они, как оказалось, безнадёжно испорчены. Тогда стихийно образуется цепь, и курсанты начинают вычерпывать воду... бескозырками. Кто-то решает, что автомашины утяжеляют баржу, и их начинают скидывать за борт.
На горизонте показывается судёнышко, кто-то лезет на крышу и размахивает белой простыней, но его быстро стаскивают оттуда: это, по всей вероятности вражеский финский корабль! Использовать рацию на буксире для подачи сигнала бедствия тоже нельзя - прилетят немецкие самолёты. Остаётся надеяться, что шторм утихнет. Но он не утихает. Уже около 9 утра. Наполненная водой баржа перестаёт слушаться буксира.
Некоторые не выдерживают... Катя Пирамидина, самая милая девушка нашего курса (их с нами двадцать), ухватившись за рулевое бревно, "выстреливается" далеко в бушующие волны и сразу исчезает в них. Предчувствуя близкую развязку, все хором запевают "реве тай стогне Днипр широкий", потом "Интернационал". В это время на неуправляемую баржу обрушивается первый исполинский вал, который сбрасывает за борт сотни людей. Сбоку появляется буксир. Матросы бросают концы тем, кто оказался поблизости. А на нас, ещё остающихся на барже, движется следующий, ещё более грозный вал. Кажется, можно кончать расчёты с жизнью, тем более, что я не умею плавать, как и многие из наших.
Несмотря на то, что шансов на спасение нет (я вижу, как быстро гибнут лучшие пловцы, попав в бушующие ледяные волны), я все же предпринимаю смешные, казалось бы меры: с трудом расстёгиваю и снимаю шинель - намокнув, она потянет ко дну. Из обломков, плавающих под ногами, подбираю небольшое брёвнышко и, глядя на и, глядя на идущий на нас второй вал, крепко прижимаю его к себе.
Этот вал сметает с баржи несколько сот человек, в том числе меня. Помню, что очутившись в воде, быстро ухожу под воду, но брёвнышка из крепких объятий не выпускаю. И вот движение вниз сменяется обратным - вверх. С бревном в руках выскакиваю на поверхность. Рядом - нечто вроде плота, часть палубы. На нем сидят и лежат человек 20 - 30. Цепляюсь за край, и товарищи втаскивают меня. Сидеть невозможно, лежать нельзя - плотик находится под водой, и если лечь, будешь непрерывно в воде. Это - верная смерть: температура воды близка к нулю.
Вокруг - множество людей, ухватившихся за разные предметы. Плывёт автомобильное колесо, человек тщетно пытается оседлать его, при каждой попытке оно переворачивается, сбрасывая его снова в воду, силы человека быстро иссякают, и вот его уже нет.
Из воды торчит мачта от нашей баржи. На верхушке полувисит человек. Мачту немилосердно мотает, верхушка то ложится в воду, то взмывает вверх. Сколько можно продержаться на качелях в висячем положении на диком ветру?
Среди каши из брёвен и людей, которых становится все меньше и меньше, - наш буксир. С него кидают концы и люди хватаются целыми гроздьями, срываясь и падая в пучину. Когда между двумя валами буксир глубоко проваливается, многие цепляются за якорь. Очередной вал поднимает буксир, обнажая бешено крутящийся винти якорную цепь с гроздью людей. Снова провал, якорь опускается в воду, снова подъем - и на якоре никого нет.
На нашем плотике людей все меньше и меньше. Многих сносят перекатывающиеся через нас волны, другие замерзают. Глаза стекленеют, на губах появляется пена... Держусь за перекладину одной рукой, а другой растираю ноги и туловище. При этом зорко смотрю вперёд, чтобы не упустить момент подхода очередного вала. Из впадины между валами кажется, что на нас опрокидываются ледяные горы. Любая попытка сопротивления представляется немыслимой, и все же делаю глубокий вдох, обхватываю со всей возможной силой перекладину, и вот вал уже позади. В краткие мгновения до следующего снова и снова растираю себя. Однако я начинаю замерзать.
...Последнее, что помню, - огромный нос корабля, занесённый волной высоко надо мною. Сейчас он опустится, и нас раздавит эта махина. Как я попал на борт, не знаю. Подняться по концу ни в коем случае не мог. Море не приняло меня и волной выплеснуло на борт?
Постепенно сознание растормаживается. Узнаю, что нахожусь на буксире "Орёл", который вёл нашу баржу, а потом, подобрав около сорока человек, ушёл к южному берегу. Но бывший на нем в качестве пассажира адмирал (кажется, Черепанов) приказал вернуться обратно и подбирать людей, до тех пор, пока в пределах видимости будет хоть один человек. Одним из последних был я. В воде находился четыре часа.
На берег Новой Ладоги сходит 160 человек - десятая часть тех, кто сутки назад сел на баржу. Нас одевают, кормят, отправляют в Москву. Там получаем назначения и разъезжаемся во все концы страны. Впоследствии я слышал, что на остатках баржи, на ее прочном корпусе, который не смогли разбить волны, ещё сутки или дольше оставались сотни людей, но попытки подойти и оказать помощь погибающим оказались напрасными". С. Заржевский, полковник.
От себя хочу добавить. У отца был знакомый - Пётр Константинович Георгиевский. Его сын к началу войны был курсантом одного из младших курсов Военно-Морского Инженерного Училища им. Дзержинского. В отличие от старшекурсников, которых эвакуировали из Ленинграда в сентябре, как пишет полковник Заржевский, младшие курсы выходили из города уже зимой пешком по Ладожскому льду. Получилось так, что за ночь они перейти Ладогу не успели, хоть ночи зимой в Питере длинные. А когда стало светло, на колонну налетели немецкие самолёты. Моряков в их чёрной форме очень хорошо было видно на льду. В живых не осталось почти никого. Погиб и сын Георгиевского.
И ещё. Году в 2000-м я купил книгу "Сто великих кораблекрушений". Недавно стал ее снова просматривать и в Содержании увидел заголовок: "Баржа N 725". Открыл, читаю подзаголовок: 16 сентября 1941 года. Трагедия на Ладоге по своим масштабам не уступает гибели "Титаника". В результате катастрофы погибло более 1000 человек. И дальше рассказывается та же история, которую рассказал полковник Заржевский.
Но продолжаю распечатку из "Известий".
Без руки, с командиром на спине... В лютый, морозный, декабрьский день 1941 года утором принесли в операционную танкиста с оторванной правой рукой. Оторвана ниже плечевого сустава, из середины разорванных мышц торчит остаток плечевой кости длиной 10 см, он белый. А трубка внутри кости забита землёй и травинками. Очевидно, после страшной травмы он долго полз по земле и работал остатком оторванной руки. Но это казалось невероятным.
Спрашиваем: "Старшина! Неужто действовал этой рукой?" "Так иначе никак нельзя было. Не один полз. На спине командира тащил, он в голову ранен, без сознания".
Дело было так: подбили танк, в живых остались двое, старшина и капитан. Старшина вылез через аварийный люк и вытащил капитана, но в это время на деревенской улице показались немцы. Старшина быстро уложил капитана под танком так, чтобы видна была кровоточащая рана головы, а сам лёг рядом, выставив наружу культю и притворился убитым. Спасаясь от сильного мороза, фрицы пробежали мимо разбитого танка.
С наступлением темноты старшина пополз огородом в поле с капитаном на спине. Помогал себе остатками плечевой кости, она цеплялась, скрежетала о мёрзлую землю, а он полз и полз, стараясь не слушать и не чувствовать боли. Подняться на ноги боялся - могли увидеть фашистские дозорные. К счастью, он вышел прямо на наш передовой дозор.
Ещё случай, в августе 1943 года на Смоленщине.
С поля боя привели тяжелораненого. Мощной взрывной волной снесло обмундирование, даже сапоги, документы превратились в пыль, и он остался лежать на земле голым, с зияющей раной лица - отрыв челюстей, левого глаза, языка - и раздробленными костями рук. Но он был живой, а реакция оставшегося правого глаза свидетельствовала, что он в полном сознании. Этот широко открытый голубой глаз с тревогой следил за каждым движением врача. Мы видели, что он хочет сообщить что-то важное и нужное. Кто он? Как звать? Фамилия, воинская часть, звание? Ничего не узнать. Семья и родные навсегда останутся в неведении. А он ещё жив, вот он перед нами, и мы знаем, что долго он не протянет. Такие раны несовместимы с жизнью. Это понимал он сам и спешил найти контакт с нами. Как? И тут нас осенила простая мысль. На листе бумаги начертили крупными буквами алфавит. Терпеливо разъяснили: когда указка попадёт на нужную букву и цифру, он должен зажмурить глаз. Он все понял и сосредоточился, готовый к новому испытанию, чтобы не уйти из жизни без вести пропавшим. (Примечание моё: я уже писал, что семьи пропавших без вести не получали никакого пособия, в отличие от семей солдат, официально признанных погибшими). Так мы узнали его фамилию, откуда он и про пятерых детей.
После этой нечеловечески тяжёлой исповеди, он успокоился, точнее, совершенно обессилел от невероятной мобилизации воли, разума, нервов. Мы боролись за его жизнь несколько дней, понимая полную бессмысленность этой борьбы. Г. Иващенко, офицер м/с.
Прочесть письмо он уже не смог В Белозерске, на воинском кладбище, где в 43 - 44 годах находился 520-й медсанбат, среди фамилий увидела фамилию однополчанина Николая Васильевича Никифорова. И все вспомнила. На хутор Папаненко ночью доставили майора. В области шейного отдела позвоночника - маленькое входное пулевое отверстие. Обработали рану, ввели сердечные. За несколько минут до эвакуации ординарец принёс майору письмо от жены. Я хотела его порадовать и предложили взять письмо, но в ответ услышала едва слышный механический голос умирающего: "Доктор, руки не действуют". Успела прочесть ему письмо. В. Винокур, старший врач полка.
Как обрадуется мама! Во дворе, за углом сарая лежит совершенно обескровленный, без признаков жизни боец. Под ним лужа крови. Сделали все необходимое и вечером доставили в медсанбат. Вскоре состояние Феди Леонова не внушало никаких тревог.
Иду в палату: "Доктор, - встречает меня Федя, - мне уже совсем хорошо". Лежит розовый, глаза блестят. Моей радости нет предела: полсуток назад не было почти никакой надежды. Ему всего 24 года. Обязательно ему надо жить. Но раны обширные, мягкие ткани размозжены, главное, на обоих ногах перевязаны артерии. Только бы не газовая инфекция! Наутро все хорошо, а к вечеру показания к высокой ампутации левого бедра. С правой ногой пока все благополучно.
Ампутацию Федя перенёс героически: "Ну что же, без ноги жить можно, приеду домой, как обрадуется мама!" А ещё через день - молниеносное прогрессирование газовой...
"Федя, надо ампутировать и вторую ногу".
- "Ну что же, коли надо, - в нашем селе есть такой человек, ездит в коляске, он большой специалист".
До сих пор помню ласковое выражение его лица и улыбку. Не спасла и вторая ампутация... Е. Акулова, капитан.
Ещё долго длилась для нас война Осенью 1942 года шли тяжёлые бои за освобождение Ржева. Рано утром привезли командира роты в шоковом состоянии. Рана в живот. Ничего не помогало, он оставался безучастным. И тут в предоперационную, где он лежал, вошли два его бойца, чтобы сообщить, что подразделение заняло заданный рубеж. И свершилось чудо! На его лице показалась едва заметная улыбка. Он попросил воды. Появился пульс, порозовели губы. Он выжил!
Начало мая 1945 года. Городок Гросскайсгиррене, тихий, в стороне от фронта. Но продолжают ежедневно прибывать машины с ранеными. Хирургическое отделение работает круглые сутки, сестры вообще не уходят из отделения. К двенадцати ночи 8 мая закончился поток тяжелораненых, и мы уснули прямо-таки мёртвым сном.
Ночью проснулись от яркого света автомашин, едущих по дороге, и беспорядочной стрельбы. Санитар, посланный в штаб госпиталя, узнал, что случилось, ликующий и какой-то безмолвный. Только и смог произнести: "Войне конец, мир...".
А утром операционным сёстрам не разрешили даже отлучиться на гарнизонное торжество. "Война кончилась не для нас", - строго сказал начальник отделения. И оказался прав.
Во время гарнизонного митинга к нам привезли капитана Гордиенко с проникающим ранением в живот. К счастью, операция прошла благополучно. А двадцатипятилетний старший лейтенант Петухов скончался уже после Победы. Двое суток боролись мы за его жизнь. Е. Фоменкова, лейтенант.