В 1999 году отмечалось шестидесятилетие начала финской войны. Эта война, которая задумывалась Сталиным, как небольшая лыжная прогулка для войск Ленинградского военного округа, но обернулась довольно серьёзным испытанием для нашей армии.
Обычно об этой войне не вспоминают, дело это давнее, да и гордиться нам особенно нечем. Но круглая дата есть круглая дата, среди прочих мероприятий были и воспоминания участников, причём, с обеих сторон. Я приведу здесь два, особенно запомнившихся мне.
Почему-то, когда происходят такие знаковые события, реагирует на них и природа. Это и страшно суровая зима 1941 года, и знойное лето очень тяжёлого 1942. Не исключением была и зима 1939 года на Карельском перешейке, где разворачивались события. Морозы стояли тридцати-сорокаградусные.
И вот, вспоминал один из участников тех боев: - Получили мы приказ готовиться к атаке. Готовимся. (Лично мне в атаку ходить не доводилось, но, думаю, особой радости такой приказ не доставляет - О.Ф.). Появляется какой-то комиссар из политуправления армии и приказывает всему полку снять шинели и идти в атаку в сорокаградусный мороз в одних гимнастёрках. На вопрос офицеров полка, зачем это нужно, он объяснил: это делается для того, чтобы солдаты не залегли под огнём противника. Залягут в одних гимнастёрках, в такой мороз - верная смерть. О том, что будет с ранеными, которых в бою бывает в три раза больше, чем убитых, он не объяснил. Всем и так было ясно.
Напомню, политуправление Красной Армии возглавлял тогда армейский комиссар Лев Мехлис. Он и во время Отечественной войны так же высоко ценил жизнь русского солдата, позорно провалив Керченскую операцию в конце 1941 года. Правда, там погибло очень много и грузин. Но для Мехлиса все они были гои.
Теперь воспоминания финна, который молодым солдатиком участвовал в обороне линии Маннергейма. Звучало это примерно так: - Сидим мы в ДОТе, тут они пошли в атаку, мы открыли огонь из пулемётов. Скосили первые ряды, через них лезут следующие, мы скосили и их, а они снова лезут. Перед нашим ДОТом образовался уже вал из их трупов, а они лезут через них и лезут. Наш капрал говорит: "Храбрые ребята, но наверху у них у кого-то крыша определённо съехала.
Вот так мы прорывали знаменитую "Линию Маннергейма". Думаю, были подобные атаки и в Великую Отечественную. Отсюда и 27 000 000 потерь.
Кстати, о Маннергейме. Финский маршал, Главнокомандующий финской армией в двух войнах с нашей страной (1939 - 1940 и 1941 - 1944 года), президент Финляндии (1944 - 1946 г.) барон Карл Густав Маннергейм начинал свою военную карьеру в русской армии. До 1918 года Финляндия, как Великое княжество, входила в состав России. Тогда существовал такой порядок. В самом престижном военном учебном заведении Русской армии - Пажеском корпусе, куда принимали только детей генералов или титулованной знати, ежегодно резервировалось десять мест для юных финнов. И, надо сказать, что при тогдашнем оппозиционном настрое финнов по отношении к России, финны-пажи, став офицерами, преданно служили в рядах русской армии. После окончания корпуса, Маннергейм был выпущен в самый блестящий полк русской гвардии - Кавалергардский. Маннергейм участвовал в первой мировой войне и 1917 год встретил в звании генерал-лейтенанта.
В 1918 году он возглавил, как у нас называли "белофинские отряды", впоследствии занимал командные должности в финской армии. Как известно, в 1941 году Финляндия приняла участие в войне на стороне Германии, но немецких войск на территории Финляндии не было, и вела себя она довольно самостоятельно. Во время блокады Ленинграда часть территории фронта, примыкающую к Ладожскому озеру, держали финские войска. Когда наши проложили "дорогу жизни" через Ладогу, финны имели возможность блокировать ее, но, несмотря на давление со стороны Гитлера, Маннергейм на это не пошёл. Может быть, повлияла на его решение память о почти тридцати годах военной службы в Санкт-Петербурге. Не исключено, что он любил этот город и не хотел его гибели.
Перечитал то, что написал под влиянием 59 годовщины, как раньше это официально называлось, победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Как-то не бравурно все это у меня звучит.
Конечно, тогда, 9 мая 1945 года, даже мы, мальчишки, были безмерно счастливы, я уж не говорю о взрослых в тылу, а тем более, о фронтовиках. Это сейчас, много прочитав и много услышав о войне, я вижу, как дорого заплатили мы за победу.
На работу я езжу по улице Народного Ополчения. На пересечении улицы Народного Ополчения и проспекта маршала Жукова в скверике стоит памятник ополченцам. Четверо солдат в колонне по два на марше. Они в военном обмундировании, в обмотках, в касках, с винтовками за плечами. Впереди сутуловатый, с большой окладистой бородой пожилой человек. Может быть, это профессор одного из столичных вузов. Рядом с ним юный солдат, совсем ещё мальчик, с тоненькой шеей, может быть, вчерашний десятиклассник. За ними ещё двое молодых солдат. Они идут защищать Москву. В самое трудное время для Москвы, в конце сентября - начале октября в Москве было сформировано несколько дивизий народного ополчения. Командные должности в них занимали, в основном, кадровые офицеры, рядовой и сержантский состав - ополченцы.
В ополчение шли все: рабочие, инженеры, служащие, студенты, профессора, школьники старших классов. Принимали и тех, кого не брали в армию по состоянию здоровья. Насколько я знаю, при всей приверженности советской власти к показухе, это был действительно патриотический порыв населения. Это было, действительно, народное ополчение.
Хроника тех времён запечатлела суровых людей в телогрейках. Вот они получают винтовки, вот выкатывают пулемёты. Вот огромные прямоугольники батальонов и полков идут по Минскому и Ленинградскому шоссе. Тогда родилась песня:
Мы не дрогнем в бою
За столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной
Обороной стальной,
Разгромим, уничтожим врага.
Ополченцы вступали в бой под Можайском, под Клином, под Малоярославцем, под Ельней. В боевом отношении, это были слабые части. Дух их был высок, но умения воевать не было, да и вооружены они были чисто символически, я об этом ещё скажу. Поэтому большая часть ополченцев, полегла под Москвой, задержав, все же, на какое-то время продвижение немецких войск.
Ведь в десятых числах октября из Москвы в Куйбышев переехало правительство. С криком: "Спасайся, кто может", рванули из города чиновники рангом помельче.
Мне рассказывали очевидцы, что 14 - 16 октября 1941 года в Москве была паника. Говорили, что ни сегодня - завтра в город войдут немцы. Одни уезжали, на чем могли, другие грабили магазины, склады с продовольствием.
Позже рассказывали, что на какой-то из этих дней был назначен и отъезд из Москвы Сталина. На одной из городских платформ электрички его ждал специальный состав. Он приехал, около получаса походил в глубоком раздумье по платформе, ни слова никому не говоря, сел в машину и уехал обратно в ставку. Надо отдать ему справедливость, он не струсил, хотя, как я его себе представляю, отчаянным храбрецом он не был.
Правда, в молодости вместе с бандитом Камо грабил банки, чтобы Ленин с Крупской и с Инессой Арманд мог безбедно жить в Швейцарии и Германии.
В 1991 году, к пятидесятой годовщине разгрома немцев под Москвой, появились воспоминания и уцелевших ополченцев. Они рассказывали, что оружие имел даже не каждый второй. Бывало, что одна винтовка приходилась на пятерых. Так и ходили в атаку: один бежит с винтовкой, а около него ещё четверо, чтобы поднять винтовку, если её владельца убьют. Один вспоминал, что он первое время ходил в атаку с ломом, к которому был приварен штык. Снова мы перекрывали путь врагу телами солдат, а не огнём. Я почти каждый раз, когда проезжаю мимо, ловлю глазами этот памятник.
Недавно смотрю, у одного из солдат на винтовке отломан штык. Конечно, для нынешней молодёжи Великая Отечественная война примерно то же, чем для нас была война 1812 года, но все же больно было это видеть. Понятно, что сейчас такое время, что никто не помнит о прошлом, все живут, как сказал А. Вознесенский, "ежесекундно". И все же обидно, что какие-то юные придурки, так, скуки ради, поднявшие руку на памятник, не понимают, что эти люди спасли и их. Правда, к 9 мая штык восстановили.
В "Известиях" от 9 мая 1996 года, к 51 годовщине Победы была опубликована подборка под названием "Победа из побед" с подзаголовком "Как умирали на войне. Вспоминают фронтовые медики". Это тоже не бравурная статья из цикла "Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс". Сейчас, наверное, такие статьи уже не публикуют. Несколько эпизодов, не связанных между собой, но и из них видно, как тяжело далась нам эта победа.
Если бы те, кто отламывал штык и на том памятнике, почитал бы подобные воспоминания, то, думаю, если у него в голове осталось хоть совсем немного, пусть и очень серого вещества, у него не поднялась бы рука на такой памятник. Мне хочется верить, что все наши солдаты, павшие на той войне в боях за Родину, верующие и не верующие, беспартийные и коммунисты, христиане и мусульмане, иудеи и буддисты, вознаграждены в загробной жизни.
Где-то сказано: "Нет большей любви, чем отдать свою жизнь за други своя". Я не знаю, как в других религиях, но в христианстве самая большая добродетель - любовь к ближнему. Отдать жизнь - большей жертвы человек принести не может, потому что дороже жизни у человека ничего нет.
Когда-то я считал, что самая правдивая книга о войне - это "У войны не женское лицо" Светланы Алексиевич. Сейчас я думаю, что никакую книгу о войне нельзя назвать "самой правдивой". Война была разной для маршала Жукова и рядового солдата, для моряка и пехотинца, для лётчика и артиллериста. Для каждого, кто воевал. И любая правдивая книга о войне будет только небольшой частью правды о той огромной и страшной беде, которая выпала на долю нашего народа в 1941 -1945 годах и которую он ценой неимоверных усилий и потерь вынес на своих плечах.
И самым большим подвигом на этой войне был не бросок грудью на амбразуру и не таран в небе вражеского самолёта, а ежедневный тяжёлый труд солдата в течение этих долгих четырёх лет. Сейчас все жалуются: "Как быстро летит время", а тогда оно, казалось, застыло на месте.
