Так весной 1942 года вся наша семья приехала в посёлок Каштак под Челябинском. Раньше там, где нас разместили, был санаторий. Расположен он был на высоком правом берегу реки Миасс, среди соснового леса. На противоположном берегу Миасса далеко-далеко простирались поля.
Дорогу в Челябинск я почти не помню. Остались в памяти отдельные эпизоды. Уезжали мы из Куйбышева на станцию ночью, я ехал в кузове грузовой машины. Помню, что в чёрном небе шарили лучи прожекторов, вероятно, это были очередные учения. Разместились мы в теплушке - товарном вагоне. Помню, что ещё на следующий день мы стояли на какой-то товарной станции под Куйбышевым, и куда-то пропал Додка. Бабушки и я отправились его искать. Невдалеке от нас стоял товарный состав, около которого видны были люди. Я отправился туда и увидел, что окна вагонов затянуты колючей проволокой, за окнами видны чьи-то бледные лица. Ко мне подошёл один из солдат, стоявших у вагонов и, не слушая моих вопросов о Додке, сказал, чтобы я уходил, что к вагонам подходить нельзя. Когда я рассказал об этом маме, она сказала, что это везут заключённых. А вскоре бабушка Варя привела откуда-то Додку. Он поведал нам, что был под деревянной платформой и видел там дохлую собаку, это-то его и задержало. После этого бабушки присматривали за Додкой особенно внимательно. Больше ничего из нашего путешествия из Куйбышева в Челябинск в памяти не сохранилось
В Каштаке жили мы в довольно больших двухэтажных бревенчатых корпусах. Через весь корпус шёл коридор, по обеим сторонам которого были двери, вход в комнаты. Наша семья насчитывала семь человек: папа, мама, бабушка Лида, бабушка Варя, и дальше, по старшинству: я, Додка и Люда. Учитывая размеры нашей семьи, нам выделили две комнаты. Туалет и умывальник были общие в конце коридора. Кухонь не было, каждая семья готовила в своей комнате на керосинке. Территория санатория была обустроена, были разбиты клумбы, на которых росли ноготки и львиный зев.
В Каштаке я встретил много знакомых ребят из нашего дома на Самарской - ведь наши отцы работали в одной системе и многие после Куйбышева оказались здесь. Надо сказать, что в Каштаке жили, в основном, ИТР. Рабочие жили в бараках около самой строительной площадки. Но в основном, строилось всё руками заключённых, они были главной рабочей силой.
Утром на площадке на окраине посёлка появлялся автобус ЗИС голубого цвета, его называли "голубая мечта" - он действительно был очень красивым. Радиатор у него был, как у самого шикарного советского лимузина тех времён: ЗИС - 101, а переднюю пассажирскую дверь, кстати, она была единственной для входа и выхода пассажиров, водитель открывал со своего места длинной никелированной ручкой. В автобус набивались служащие повышенного ранга. За служащими ещё более высокого ранга приезжали персональные машины - полуторки - грузовички, грузоподъёмностью полторы тонны, что-то вроде нынешних грузовых "Газелей", только 30-х годов выпуска. Приезжала полуторка и за папой, он был начальником конторы электроснабжения строительства. За служащими более низкого ранга тоже приезжали полуторки, но это был как бы общественный транспорт. Кто-то, поглавнее, садился в кабину, остальные набивались в кузов на скамейки из досок под брезентовый или фанерный тент. Машина, оборудованная таким тентом, почему-то назывались "коломбина". У папы тоже была коломбина, но разъезжал он на ней один.
Надо сказать, что именно в Каштаке я почувствовал свободу. В Куйбышеве нам разрешалось выходить только во двор. Конечно, мы выскакивали и на улицу, но с опаской, как бы нас не заметили наши взрослые, тогда хорошего не жди. Могут и во двор одного, без кого-нибудь из бабушек не выпустить. В Каштаке же совсем другое дело. Дворов не было. И хоть нас и предупреждали, чтобы мы далеко не уходили, но что такое далеко, когда нет ни заборов, ни оград. В компании таких же пацанов, как я, мы проводили целые дни на улице. Играли, ходили в лес, на речку, хотя нам это и запрещалось. Именно тогда я постиг азы мата и научился, как, у нас считалось, шикарно плевать - цыркать сквозь зубы. Нам было вольготно, лето на Урале хоть и короткое, но тёплое, бегали мы босяком, в трусах. В лесу было много дорожек, засыпанных старой пожелтевшей хвоей. По ней бежишь босяком, как по ковру, хвоя даже слегка пружинит под ногами. Но как же бывало больно, когда ударишься с размаху большим пальцем о вылезший из земли сосновый корень. А их на лесных тропинках было много.
За нами с Додкой ещё как-то пытались присматривать бабушки, а у многих ребят отцы и матери работали, а рабочий день был тогда по 10 - 14 часов. Лозунг тех времён был: "Всё для фронта, всё для победы". И действительно, люди работали на износ. Но на фронте, конечно, было ещё тяжелее. Однажды летом произошло событие, взбудоражившее весь Каштак. Выше нас по Миассу была земляная плотина, образовавшая небольшое водохранилище. Видимо, в годы войны было не до плотины, за ней не следили, и, в конце концов ее прорвало. Масса воды хлынула вниз по течению, оглушив огромное количество рыбы, которая покрыла всю поверхность Миасса сплошной серебристой пеленой. Весь Каштак кинулся к Миассу. Взрослые женщины и дети стояли вдоль берегов по колено, по пояс в воде и хватали проплывающую кверху брюхом рыбу. Ее несло быстрым течением столько, что хватало всем. Несколько дней после этого из всех окон нёсся запах жареной рыбы.
Насколько я помню, жили мы в Каштаке неплохо. Все-таки отец занимал довольно высокую должность, но есть всё-таки, хотелось почти всегда. Мы с пацанами выискивали и ели дикий чеснок, ещё какие-то травы, название которых теперь не помню, ягоды. Как-то один из ребят притащил откуда-то жмых, и мы с удовольствием уплетали его. Потом бабушки объяснили нам, что это прессованная скорлупа от семечек, пища для скота, но нас это не смущало, жмых казался очень вкусным. У некоторых ребят отцы были на фронте. И в наших мальчишеских разборках, когда кто-то из больших ребят обижал более маленького, иногда слышалось: - "Вот погоди, приедет мой папа с фронта, он тебе покажет."
Помню одного из ребят, про его отца у нас дома взрослые говорили, что он, вероятно, погиб, что уже несколько месяцев от него не было вестей. Но этот мальчишка всегда говорил, что его папа вернётся. Однажды я дал ему за что-то подзатыльник, он и мне стал грозить своим отцом. Я ответил ему, что он врёт, что его отец погиб, и что мне ничего не будет. Мальчишка заплакал и убежал, а вечером к моим родителям пришла в слезах его мать, она говорила, что они с сыном верят, что отец жив, что он просто не может сейчас написать им. Родители успокаивали ее, как могли, а потом состоялся крутой разговор со мной. Думаю, что перепало мне и ремня, и сейчас я считаю, что поделом. Мне и спустя шестьдесят лет стыдно за те слова.
Мы страшно гордились, что у папы есть машина. Иногда в воскресенье, если выдавался выходной у папы, мы на машине ездили в Челябинск. В такие дни мы заранее выходили из дома и ждали, когда же появится машина. Узнавали мы ее издалека и безошибочно. Если с нами был папа, он остужал наши восторги: подождите, может быть, это не наша машина, пусть подъедет поближе, нужно увидеть номера. Но мы по каким-то мелким приметам, которые, видимо, ускользали от взгляда взрослых, всегда знали, наша или не наша машина показалась на дороге. И не могли понять, почему папа ее не узнает. Только однажды мы не узнали нашу машину. Папу привезла какая-то странная на вид машина, с уродливыми толстыми трубами по обеим сторонам кабины. Да, это была наша машина, но что с ней стало? Фронту нужен был бензин. Поэтому машины в тылу стали переводить на газогенераторы. Выглядело это так: по бокам кабины с обеих сторон устанавливали металлические колонны. Они были довольно высокие, выше кабины. Внизу была топка, горел огонь, а сверху в колонну загружали берёзовые чурки. Принцип был такой - чурки горели в недостатке кислорода, образовывался угарный газ, который подавался в двигатель, на нем он и работал. Конечно, двигатель терял в мощности. Машины стали ездить намного медленнее. Прежде, чем завести машину, нужно было какое-то время топить печку, чтобы наработался угарный газ. Все это было страшно неудобно, но это позволяло экономить драгоценный бензин, а дрова на Урале не были проблемой. Не только в тылу были такие машины, видел их я и во фронтовой кинохронике. И там трудяги-полуторки ездили на угарном газе.
