В семье давних знакомых Вили и Хэтти, принимавших девочек из Алексеевки, мне представили сестру хозяйки Урсулу, только что вернувшуюся из России. Пожилая фрау была переполнена впечатлениями, Санкт-Петербург поразил ее воображение, но главным стало посещение немецкого кладбища, восстановленного в поселке Сологубовка Ленинградской области. На нем покоится прах их с Хэтти 19-летнего брата. Когда из пакета извлекли фотографии, мы отставили кофе, было уже не до него. С одной из них на нас смотрел мальчик в форме, знакомой по фильмам о войне. На цветных напряженно вглядывалась в объектив группа женщин с такими узнаваемыми суровыми лицами, в платках, наполовину закрывающих лоб, вязаных шапочках и дешевых турецких пальто, прозванных в народе сиротскими. Фрау пояснила, что это местные жители пришли на встречу с немецкой делегацией. Я представила, как нелегко далась этим женщинам, привыкшим к понятию - немец значит враг, необходимость принять как неизбежное восстановление немецкого кладбища. Еще одна фотография - черное поле, скромные дощечки с фамилиями, небольшие букетики у каждой. А пожилая немка, с трудом вспоминая русские слова, рассказывала, как потрясло ее другое кладбище, в Ленинграде, с сотнями тысяч погребенных жертв блокады. Я подсказала: «Пискаревское», и она благодарно закивала, повторяя трудно произносимое «пискарьевка». Потом заговорила о встречах в Сологубовке, о могиле брата, восстановленной энтузиастами. Наверное, должно было пройти не одно десятилетие, чтобы немецкий солдат, навсегда оставшийся в чужой для него земле, обрел имя, скромный крест и букетик полевых цветов на могиле. Такие вот невеселые мысли навеяла пожелтевшая фотография, на которой безмятежно улыбался мальчишка в форме рядового армии Вермахта, оставшийся для своих близких навсегда девятнадцатилетним.
