Семья моих друзей - бездетна, роль ребёнка в ней по праву принадлежит Хайнцу. Большой грузноватый, начинающий седеть мужчина, с застывшей на лице улыбкой. Образ «человека дождя», с блеском исполненный Дастином Хоффманом в одноименном фильме, дает представление об особой категории людей, живущих рядом с нами.
Хайнц трудится на небольшой фабрике, изготавливающей продукцию из дерева. В 7.30 утра у дома останавливается автобус, из окна приветственными жестами встречают Хайнца товарищи, и он, помахивая чемоданчиком, с заботливо уложенными Луизой бутербродами и металлическим термосом с кофе, семенит мелкими торопливыми шажками к открытой дверце. Одного взгляда на товарищей Хайнца достаточно, чтобы понять, что все они имеют определенные особенности развития, большинство из них - дауны. На мой вопрос, чем они занимаются, Хайнц достал красочный проспект с изделиями фабрики и показал несколько фотографий, на которых были изображены деревянные корзины для хранения винных бутылок, тележки, столы.
Несколько лет назад Хайнц с гордостью преподнес мне собственноручно изготовленную деревянную лопаточку. Зарабатывает он по германским меркам совсем немного, но, когда встречаю в своём доме великовозрастных инвалидов, вспоминаю брата Луизы и его товарищей, живущих полноценной, социально активной жизнью. Они с раннего детства приучены не только обслуживать себя, но и трудиться по-настоящему на производстве и дома.
Хайнц опрятен, дисциплинирован, физически очень силён, дома выполняет самые тяжелые подсобные работы. Привозя из магазина корзины с продуктами, Луиза зычно выкривает имя брата и тот, торопясь, выскакивает из дома, подхватывает покупки и относит их в подвал. Много лет Хайнц помогал Луизе в уходе за безногой матерью, после её смерти переехал на третий этаж в стильно обставленную комнату, с современным большим телевизором, музыкальным центром, великолепным письменным столом и кожаным креслом.
Большой во всю стену платяной шкаф, за дверью книжный стеллаж, изящные тумбочки, кровать, бесчисленное количество дисков и кассет с записями современной музыки. Для него дополнительно вырезали в крыше второе окно и, когда берешься за его поручни, кажется, что стоишь на капитанском мостике и твой корабль плывет над полями и перелесками. Усиливают это ощущение несущиеся навстречу облака и одно-двухэтажные дома соседей, остающиеся внизу.
В отсутствие Хайнца и с разрешения хозяйки, я сижу за его письменным столом и пишу эти заметки. Моя комната рядом, это типичная спальня для гостей, с двумя кроватями, тумбочками, комодом и платяным шкафом из натурального дерева со старомодной в зелёных с разводами тонах полировкой. В первые свои приезды в Германию я занимала комнату, в которой теперь живёт Хайнц, а рядом жили два мальчика из моей группы.
Вечерами я подолгу сидела у окна, наблюдая, как прячется за лесом солнце, а по дороге всю ночь на бешеной скорости проносятся автомобили. Когда не стало Марии, я разместилась на первом этаже, где теперь обитает молодая пара квартирантов. По соседству со мной в соседней комнате гостила Анна - девочка из небольшого подмосковного городка.
Прежде посредине этой комнаты стояла специальная кровать Марии, похожая на хирургический стол. Между металлическими стойками была одна горизонтальная, ухватившись за неё Мария вставала и садилась в постели. Уступив спальню девочке и поселившись в гостиной с раскладной кроватью, журнальным столом и диваном, я немало удивила Луизу своим выбором. Я не знала, как объяснить, что отсутствие привычных вещей - стола, за которым перед сном удобно полистать газеты и журналы, кресел, книжных полок, радиоприёмника, не дает мне уснуть в чопорной немецкой спальне.
Ах, эти странные русские. Луиза, кажется, перестала удивляться, что я не расстаюсь с записной книжкой, хотя и не журналист. А теперь в спальне с огромными пышными пуховыми одеялами я не находила себе места, пытаясь вечерами на коленях записывать впечатления или услышанные от Хайнца названия растений и цветов. Приглушенные светильники на тумбочках никак не располагали к чтению. Угнетало и отсутствие телевизора.
На просмотр в соседнюю комнату галантный Хайнц почему-то перестал приглашать, а навязывать вечерами своё общество приятелям не хотелось. Я заметила, как они уставали к вечеру и рано ложились спать. Ночами безуспешно накручивая ручку радиоприёмника, пыталась поймать хоть какую–нибудь русскую станцию, но, увы, лишь французские мелодии иногда будили ностальгические воспоминания о затертых пластинках Эдит Пиаф и Ива Монтана.
В юности заслушивалась ими, а вот немецких певцов не знала совсем. Впрочем, и Германия меня не интересовала. К тому же фильмы о войне привили стойкое неприятие отрывистой гортанной речи. Могла ли предположить, что в зрелые годы этот стереотип будет в корне разрушен, и я полюблю небольшую ухоженную страну, её трудолюбивых и сердечных людей и Хайнца, терпеливо учившего меня незнакомым немецким словам.
После ужина поднимаюсь к себе, убираю с подоконника пышные пуховые одеяла. По утрам хозяйки выкладывают их на подоконники для просушивания. В конце сентября, когда днём щедро дарит последнее тепло солнце, а ночью тянет прохладой остывающей земли, так приятно укладываться в хорошо прогретую постель, вдыхая благоуханный аромат прокаленного солнцем и ветром белья. Хайнц уединяется в своей комнате, из которой слышится поспешная речь футбольного комментатора, скоро в комнате воцарится тишина, завтра ему на работу.
Каждое утро в 6. 45 мой сосед встает и, собираясь на работу, подолгу умывается, фыркая и что-то бормоча себе под нос. Я жду, когда он уйдёт, привожу себя в порядок и занимаю стол в его комнате. Спустя полтора часа прозвенит звонок, это Луиза вызывает меня к завтраку. В выходной Хайнц радостно и громко кричит, услышав долгожданную трель: «Татьяна, ком, ком, кафе тринкен» - пора на завтрак.
Иногда он торопил меня негромким стуком в дверь. Без стука галантный сосед в мою комнату не войдёт. Мы испытываем друг к другу искреннюю симпатию, он неизменно склоняется в поклоне, вытягивая вперед руку со словами: “Бите шён, гнедике фрау”, в ответ произношу “Данке шён, герр Хайнц” По –немецки это звучит несколько иначе, “г” произносится как “х”, и я с удовольствием применяю это изысканное приветствие.
Мы покидаем свои апартаменты и спускаемся на второй этаж, который занимают Луиза с Германом. После завтрака, а в будние дни вечером, вымыв посуду, мы отправляемся с Хайнцем на прогулку. Он прихватывает бинокль или фотоаппарат, и мы выходим из дома. Путь наш лежит в поле, начинающееся в конце короткой улочки. Сначала сворачиваем к полюбившейся яблоне у дороги. Однажды попробовав полудикие плоды, мы по вечерам набиваем ими карманы курток и отправляемся по пешеходной дорожке в соседнюю деревню.
Я расспрашиваю Хайнца, как он отработал день, что делал, чем кормили на фабрике, как называется то или иное дерево или кустарник. Я практикуюсь в немецком, а Хайнц с удовольствием повторяет одни и те же слова, одобрительно кивая на мои льстивые заверения о том, что он хороший учитель. В карманах у Хайнца, кроме яблок, мятные таблетки, которые он постоянно жуёт, предлагая и мне.
Я отказываюсь, а вот яблоки потребляю с удовольствием, они так не похожи на безвкусные, способные годами храниться плоды малорослых селекционных сортов. Эта дичка напоминает российские, сочные, с кислинкой, яблоки, выращенные на приусадебных участках. Скоро мой попутчик устаёт, начинает шаркать ногами, и мы поворачиваем к дому.
Позади ещё один день в другой стране. Я уже мысленно возвращаюсь на Родину, где воздух слаще, яблоки вкуснее и вообще отсюда, из сытой благополучной страны, моя видится краше и желанней. А Хайнц идёт рядом, тормоша меня и показывая то кошку, то собаку, или вдруг начинает набивать карманы каштанами, которые Луиза, обнаружив, заставит выбросить в мусорный ящик.
Брат будет слабо сопротивляться, объясняя, что нарвал их для детей. Иногда Луиза отчитывает его, подняв указательных палец кверху, Герман прячет улыбку, а Хайнц выслушивает, склонив голову, время от времени вставляя какие-то реплики. Подлинной страстью моего приятеля является фотография. Бессчетное количество альбомов аккуратно покоятся на полках. Хайнц обожает фотографировать, всё, что попадает в объектив, -поле, вид из окна своей комнаты, облака.
В альбоме с фотографиями вдруг наткнулась на изображение облупленной ванны, с выщербленным кафелем и ржавыми трубами, и такого же замызганного туалета. На мой недоуменный вопрос Хайнц ответил, что он снял это в ленинградской гостинице, в которой останавливался с сестрой пять лет назад. Меня больно задели эти фотографии, а вот деликатно припрятанная гостеприимными хозяевами деревянная фигурка медведя с ракетой в руках и надписью «Красная армия», на которую нечаянно наткнулась, убирая комнату, заставила расхохотаться.
Я заметила ещё одну особенность. У немцев нет неуважительного или снисходительного отношения к людям, подобным Хайнцу. Встретив нас на прогулке, приятель Германа Хорст поздоровался с нами, а потом, обращаясь ко мне, заметил, что Хайнц отличный работник и неплохо играет в футбол. Я кивнула; что он неплохой работник, я знаю, а вот на футбольном поле мне своего приятеля видеть не довелось.
Стало безмерно грустно от этих снимков, от того, что народ наш трудится не меньше, чем Хайнц, Вольфганг или Дитер, а живёт убого и голодно. Мне часто приходилось отвечать на вопрос, не хотела бы я переселиться сюда, на что отделывалась малопонятной для них фразой: жить хочу там, где родилась и где теперь могилы самых дорогих людей. В чистенькой, сытой и ухоженной стране особенно отчётливо осознаешь это.
