Потом в доме появилась Анна Андреевна – преподаватель музыки, жившая на соседней улице. Её мы с бабушкой встретили настороженно. Она нам сразу не понравилась. Маленького роста, полноватая, с хрипловатым низким голосом, курившая в доме, что никогда не позволял себе отец, она раздражала бабушку. Со мной Андревна, как мы её величали между собой, не церемонилась. Попросив меня на первом же занятии что-то спеть, она обречённо заявила:
– Евгения Алексеевна, тут даже не медведь на ухо наступил. Толку не будет, пустая трата сил и денег, – мама растерялась и жалобно попросила:
– Анна Андреевна, хоть бы чуточку для себя научилась играть, я вас прошу, шпана же растёт, мы не справляемся. Курит уже.
Мама знала, чем пронять несговорчивую музыкантшу. Та глянула на меня теплее и сказала:
– Да я и сама, наверное, в её возрасте закурила, – мама смутилась:
– Простите, я не только о курении, да и время тогда было другое.
Мне стало жаль маму, и я глухо буркнула, что курить уже бросила.
…Начались занятия. Анна Андреевна с грустью поглядывала на мою маленькую кисть, заметив однажды, что и октаву такой не взять. Бабушка сочувственно прислушивалась к репликам, вздыхала и начинала демонстративно греметь конфорками, цепляя их кочергой. Анна Андреевна закуривала, садилась на моё место и начинала наигрывать попурри из музыки к популярным кинофильмам, заглушая грохот конфорок или кастрюль. «На базарных я не реагирую», – громко, чтобы слышала бабушка, заявляла моя учительница, потом неспешно докуривала, гасила о спичечный коробок папиросу, и занятие продолжалось. Когда позже в старом фильме увидела героиню Фаины Раневской с зажатой в зубах папиросой за фортепьяно, едва не расплакалась от нахлынувших воспоминаний.
Когда мама бывала дома, Анна Андреевна и бабушка вели себя сдержанно, в пререкания друг с другом не вступали. О, они стоили друг друга, эти две немолодые, неуступчивые женщины! Занятия тогда не прерывались, а по окончании мама приглашала всех отобедать. На стол выставлялась наливка, Анна Андреевна с бабушкой выпивали по рюмке, неторопливо ели. Бабушка уходила в свою комнату вздремнуть, а у мамы начинался долгий разговор с учительницей о музыке, жизни, книгах. Потом Анна Андреевна снова подсаживалась к роялю и начинала играть. Дома у неё инструмента не было. Музыка будила бабушку, она приходила на нашу половину, неодобрительно и молча поглядывала на ненавистную Андревну и шептала мне, что «мама и сапёрша – одного поля ягоды. Тока шо и выучились – одна грать, другая петь, да книжки читать» Единственно почитаемым бабушкой занятием была работа на земле. Не выдержав, я спросила маму, правда ли что моя учительница – сапёрша. Мама сначала не поняла, потом засмеялась и объяснила, что в молодости Анна Андреевна была тапёршей, играла в кинотеатре, сопровождая музыкой немые фильмы. Фёкла Семёновна, дождавшись, когда Анна Андреевна покинет дом, громко спрашивала:
– Таньк, долга ишшо учица будишь? А то эта куряка усю наливку выстибаить, –
– Ничего, Вам тоже останется, – смеясь, отвечала мама, – Таня, иди на улицу, погуляй
