Я не могу определить, сколько времени мы так простояли, но, должно быть, часов до 7 до 8. На Неве началась речная жизнь: то слышался крик какой-то барки, то свисток парохода, то удары колеса о поверхность воды. Слышал я и фабричные свистки, возвещавшие о начале работ, а мы все еще не двигались.
Долго я ломал голову над вопросом, куда нас повезут. Сперва я считал возможным, что нас увезут в Сибирь и хотят сплавить тихим манером водяным путем в Пермь, где присоединят к партии, идущей в Сибирь, так чтобы мы находились в пути безостановочно, наша отправка не огласилась бы, можно было бы избежать московской пересыльной тюрьмы, где мы могли бы иметь сношения с волей и проч. Но чуланы сразу показали мне несостоятельность такого предположения.
Зачем в самом деле нас так прятать и старательно упаковывать в этом ковчеге, если все мы в дальнейшем пути будем вместе? Несомненно, что нас перевозят в другую тюрьму; но в какую?
Мышкин говорил нам об устройстве новой тюрьмы для политических каторжных в Шлиссельбурге и прибавил, что, по слухам, проектируется еще какая-то другая тюрьма, чуть ли не в одной из финляндских крепостей. Я считал возможным, что, раз началась реставрация давно забытых застенков, то могли бы вспомнить про Свеаборг, где при Николае I сиживали политические заключенные, да и при Александре II сибирских сепаратистов (Потанина и др.), арестованных и осужденных в Сибири, отправили отбывать каторгу туда же. Так что, пожалуй, некоторых отправят в Шлиссельбург, а других в Свеаборг или еще куда-нибудь.
Я решил наблюдать в отверстие трубы, чтобы определить, повезут ли нас по течению реки или против, что легко было узнать, потому в обоих случаях нужно было проехать под мостом. Так я и сделал. Когда мы тронулись, я уставился на отверстие и убедился, когда мы подъехали под мост Александра II, что едем против течения. Дело ясное — везут в Шлиссельбург, решил я.
Путешествие прошло без всяких приключений и даже впечатлений, потому что я ничего не видел, кроме стен чулана и неизменно стоявшего перед оконцем часового, которого сменяли каждый час. Осталась в памяти только идиотская физиономия одного из них: он всю смену жевал соломину, не спуская с меня своих оловянных глаз, просто настоящий теленок.
Часов, кажется, в 12 Соколов собственноручно роздал нам по куску черного хлеба и вареной говядины. Когда мне захотелось пить, я спросил у жандарма воды. Тот даже отшатнулся от оконца с каким-то испугом и, не решаясь ответить, позвал старшего по караулу. Последний оказался либеральнее или смелее, чем часовой, может быть потому, что чувствовал себя начальством, да еще немалым. Он спросил:
— Вам воды?
— Да, — отвечал я.
— Сейчас принесу.
Но когда он хотел мне подать воду, его остановил один из равелинских унтеров (все наши церберы ехали с нами и вошли в состав чинов шлиссельбургского жандармского управления), что-то прошептал и пошел звать Соколова, который, взяв кружку, собственноручно подал мне. С самого начала нашего путешествия я заподозрил, что Соколов будет смотрителем в Шлиссельбурге, и окончательно убедился в этом, увидав Яковлева в сопровождении самого гнусного и злобного равелинского унтера, и понял, что Шлиссельбург будет вторым изданием равелина.
Наконец баржа остановилась. На палубе и в коридоре началась суетня. Видно было, что мы стали у пристани, но почему же мы так долго стоим? спросил я себя, когда прошло около часа времени. В ответ засов моего чулана дрогнул, дверь отворилась, в ней появился Яковлев и сказал мне:
— Выходи!
Мы приехали в Шлиссельбург.
Свободное копирование
