Алексеевский равелин - 49

XII

В апреле наше монотонное существование оживилось прибытием новых товарищей, переведенных из Трубецкого, так как там стало тесно и нужно было очистить место для подследственных {Это были, во-первых, помилованные из процесса 18-ти народовольцев (март. 1883 г.): Юрий Богданович, Грачевский, Савелий Златопольский (брат Льва, осужденного по процессу 20-ти народовольцев 4 февраля 1882 г.), лейтенант Буцевич, Клименко и Телалов. Всем им повешение было заменено каторгой на коронации 15 мая[1].

Телалов умер в Трубецком в 1883 г. Остальные же пятеро были в числе 22-х, составивших первый контингент Шлиссельбургской тюрьмы. Судьба их была такова:

1. Клименко повесился в октябре 1884 г.

2. Буцевич умер от чахотки в апреле 1885 г.

3. Златопольский умер в декабре 1885 г.

4. Грачевский сжег себя, облившись керосином, в октябре 1887 г.

5. Богданович умер от чахотки в июле 1888 г.

В течение пяти лет все эти якобы помилованные были замучены. Стоило ли после этого казнить явно?

Во-вторых, в Трубецком было пять человек карийцев[2]: Юрковский, Мянаков, Крыжановский, Долгушин и Малавский. Все они были привезены в Питер уже после тех восьми человек, о которых упоминалось ранее... и все они, кроме Малавского, были в числе бежавших с Кары в мае 1882 г. Долгушину надбавили 15 лет каторги за пощечину, которую он дал в 1881 г. смотрителю красноярского острога. Первоначально же он был осужден в 1874 г. на 10 лет и до 1881 г. содержался в харьковской централке, когда вместе с другими был препровожден в Кару. Малавский бежал из красноярского острога в 1881 г., но через несколько дней был арестован там же. Судьба его была замечательно трагична. Он был арестован осенью 1877 г. по Чигиринскому делу и сидел в киевском остроге. Для освобождения сидевших по этому делу в марте 1878 г. Фроленко поступил в надзиратели острога и в первых числах мая благополучно вывел из тюрьмы Стефановича, Дейча и Бохановского. Малавский тоже мог бы уйти, но отказался, думая, что ему ничего особенного не будет. Чигиринское дело дало два процесса: процесс интеллигентских участников и особый процесс крестьян, которых судилось более 40 человек. Главные виновники бежали, и из семи человек первого процесса были серьезно осуждены только двое: Малавский на 4 г. каторги и Юлия Круковская на поселение. Это было осенью 1879 г., и осужденные, на свою голову, подали кассационную жалобу на приговор киевской судебной палаты. В сенате это дело пересматривали в 1881 г., вскоре после 1 марта, и сенат отменил приговор палаты, заменив Малавскому четыре года двадцатью годами, а Круковской поселение  тринадцатилетней каторгой. Малавский написал по поводу нового приговора письмо, напечатанное в No 7 "Нар[одной] воли", что, понятно, вызвало против него озлобление, и за побег (из красноярского острога) ему не только снова увеличили срок, но и перевели в Петропавловскую крепость.}. Все они, как после оказалось, были предназначены к отправке в Шлиссельбург, что, вероятно, тоже играло роль в их переселении к нам. Дело в том, что до лета 1883 г., несмотря на провал сношений с Алексеевским равелином и на ряд принятых строгостей в Трубецком, там все еще продолжали сношения с волей, так что можно было передавать письма и даже целые статьи о жизни в крепости. Эти сношения были выданы Дегаевым[3], после появления брошюр "Письма от мертвых к живым" и "Пытка и каторга в Петербурге", если я только не перевираю названий брошюр, известных мне лишь по слухам.

После убийства Судейкина власти были страшно встревожены и не знали, можно ли кому-нибудь ичему-нибудь верить, когда выяснилась двойная измена Дегаева[4]. Кто их знает? Дегаев предал Провоторова (жандарм, носивший письма), но, может быть, сейчас же были заведены новые сношения с крепостью, так не лучше ли будущих обитателей Шлиссельбурга спрятать в Алексеевский равелин, где можно быть уверенным, что Соколов ничего подобного не допустит {От Мышкина мы узнали впервые положительно и точно о постройке новой тюрьмы в Шлиссельбургской крепости и слух о какой-то другой, которую предполагалось устроить или в Свеаборге, или на Аландских островах, или же в Кексгольме. Все новости, сообщавшиеся Мышкиным, были довольно-таки нерадостного характера; новые подробности о происшедшем на Каре, новые сведения о массовых арестах в 1883 году и погром офицерской организации, о размере которого, впрочем, Мышкин не имел точных данных. Он сообщил нам, что в крепости сидит от 3040 офицеров и что есть такие в провинции. Между прочим, Мышкин меня удивил тем, что дал мне поручение к своей матери. Колодкевич передал мне его просьбу: "когда меня повезут в Сибирь", написать его матери (помню адрес и теперь: Евдокии Терентьевой Соколовой. Новгород, Забавская ул., д. Смельской) все, что знаю о нем, и просить ее прислать ему латинскую Библию и "Книгу природы" Шадлера. Как ему в голову могла придти мысль о возможности увоза в Сибирь, право, не могу понять.}.

В No 19 посадили Богдановича. Буцевич был сильно болен (он умер в Шлиссельбурге в 1885 году) и находился в таком угнетенном душевном состоянии, что не мог или не хотел стучать, и все мои усилия вызвать его на беседу остались тщетными. Сношения с Богдановичем у нас скоро прекратились, потому что с ним нужно было стучать через камеру Арончика, а он сошел с ума, так что с июня наш мирок состоял всего из трех человек: меня, Колодкевича и Мышкина.