Новый, 1884 г. я встретил очень грустно: мне вдруг так живо вспомнилась последняя встреча на воле. Тогда собралась на моей "конспиративной" квартире тесная товарищеская семья; наша группа тогда была еще в полном составе. Положение дела обещало успех; я был исполнен самых радужных надежд. Все мы были веселы, не знали о том, что готовилась нам поднести судьба. Теперь вот уже второй год я встречаю в тюрьме, и будущее мне кажется таким мрачным, таким неприглядным. Когда, в ответ на поздравления Колодкевича, я сказал, что новый год не может нам принести ни радости, ни надежды, кроме разве надежды на скорейшее переселение туда, "где нет ни плача, ни воздыхания", то он возразил мне, что изменения, произведенные в нашей тюрьме, имеют большое значение. Кто знает? Может быть, теперь правительство уже решило пойти на уступки и дать конституцию. Мне же всегда казалось, что смягчение тюремного режима означает подавление революционного движения, что влечет за собою и ослабление интенсивности той злобы, какую правительство обнаружило к нам. Усиление грубости обращения, введение новых стеснений служило для меня указанием на обострение борьбы, усиление партии, возобновление террористического движения, и я думал в такие минуты: "Ну и круто им, должно быть, приходится".}.
Свободное копирование
