КАРТИНКИ РАННЕГО ДЕТСТВА. 4. ЕЩЕ О ГОЛОДНЫХ ВОЕННЫХ ГОДАХ
Квартиру в поселке нам дали как бы в два этапа. В так называемом учительском доме. Который был переделан в жилье из старой школы.
Была в этом доме одна общая кухня, с большой русской печью. Вот в эту комнату-кухню нас вначале и поселили. Вдобавок, комната-кухня была еще и проходной. Через нее уже в свою комнату ходила соседка. Печка у соседки была голландка. И ее дверка так же выходила в нашу комнату.
В какой-то день нас с сестрой мама почему-то не отвела в детский садик. И мы «домовничали» одни. Как обычно и все дети, придумывали себе всякие игры, развлечения.
Только вдруг мы заметили, что нас очень «раздражает» вкусный запах мясного супа из соседской печки. Мы долго терпели этот запах. И вдруг решили съесть по ложечке, только по одной ложечке. Суп находился прямо в печи, в маленьком чугунке.
Вся эта история кончилась тем, что мы ополовинили чугунок. Но мяса мы не трогали. Соседка, с дочкой, нашей ровесницей, жили получше. Муж у нее был офицер на фронте, и пересылал семье свой аттестат, так говорили соседи - взрослые. Да часто посылал и посылки.
Маме пришлось купить соседке кусочек мяса. Чтобы восполнить съеденное нами. В жизни мама наказывала нас, и часто, и всегда «шумно». Но здесь нас, воришек, она сильно не ругала. Наверно, так поняла, не мы виноваты, а голод. Больше в соседскую печку мы не лазили. Может быть еще потому, что вскоре нас переселили уже в отдельную квартирку, рядом, через стенку.
На моей голове есть довольно заметный шрам. За волосами его не видно. Но он прощупывается пальцами. А образовался он вот как.
Мои родители оба родом были из деревни. И когда мы стали жить в поселке, в районном центре, у нас часто останавливались, ночевали, деревенские родные и знакомые.
Так вот ночевал как-то один деревенский мамин знакомый. Был ужин, и все сидели за столом. Гость тоже, но угощать его у мамы было нечем, и он ел свое, хлеб с чаем.
Мама раскладывала по нашим детским тарелкам еду. «Что ты все вертишь головой!» - неожиданно закричала она на меня и стукнула кухонным ножом по моей голове. Я заплакал. Да вдобавок еще в мою тарелку из головы закапала кровь.
Мама побледнела, за руку вывела меня из-за стола и подвела к окну, к свету. Осматривать мою голову, рану на ней. Быстренько обработала рану чистыми тряпками и йодом. Все постепенно успокоились.
Как потом рассказывала мама, уж слишком жадно я смотрел на хлеб гостя. А угостить нас гость не догадался. Да, может, и не было у него хлеба на угощение.
Мы его, как гостя, должны угощать, а у нас тоже было нечем. Маму расстроил этот мой невоспитанный взгляд. Сделать мне замечание при госте она не могла.
И захотела черенком ножа не сильно ударить по моей голове. Да получилось не черенком, а острой частью. Такая вот история того шрама. С которым я и живу.
Или вот еще, все о голоде.
Почему-то в северном соседнем городке, в Пинюге, можно было обменять вещи на картофель. И мама иногда это делала. Возила туда отцовскую одежду. Утром она уезжала на поезде, вечером – возвращалась.
Нас на целый день оставляла одних. Может быть, за нами присматривали соседи. Да конечно, присматривали. Помню, мы разделись догола, и бегаем вокруг стола. Братик уже подрос, и бегает тоже вместе с нами. Нам весело. Почему догола – не знаю.
И вдруг стук в окошко, это мама. Она сует нам в приоткрытое окно по вареной картофелине. Тропочка шла вначале к нашему окну, а потом длинно огибала огороды и наш дом. Вот маме и хотелось поскорее угостить нас.
Всегда думаю, ну зачем мама в окошко. Логичнее придти домой, и накормить нас, с горячим чаем.
Но, наверно, потому, что мы для нее были «самые, самые». Еще в Пинюге, у картофельной хозяйки, она просила сварить несколько картофелин. Для нас, да и для себя. Нельзя же ей целый день быть голодной. А потом три часа в поезде. И душа у нее вся изболелась, как там мы!
И, может быть, в те минуты не было ничего дороже, и для мамы, и для нас, - эти картошечек в окошко.
