Попутно я вылепил фигурку стоящего Рахманинова, которую долгие годы не отпускал от себя. Именно таким Рахманиновым я привык любоваться — духовный аристократизм музыканта в известной степени передан в модели. Для некоторых так поразившее меня свойство интеллектуального величия музыканта оставалось скрытым.
Евгений Сомов пенял мне за Рахманинова.
— Что-то вы его таким денди сделали? Он же — мешок.
Столь вольный тон суждений — привилегия студии Чендлера. Этот популярный американский художник-иллюстратор водил дружбу главным образом с русскими. У Чендлера бывали и Сомов, и Давид Бурлюк, и разбитной гитарист Арцыбашев — брат печально известного писателя, сам журнальный иллюстратор, и тихий, скромный Николай Фешин — бывший профессор живописи Казанского художественного училища.
На вечерах у Чендлера играл негритянский джаз-оркестр и вели шумные разговоры русские интеллигенты. Здесь, дорвавшись до американской «свободы», каждый исповедовал свою веру. В интеллектуальной сутолоке салона Чендлера не каждый был виден в полный рост. Процветал балаганно-саркастический Бурлюк. Он превозносил до небес «свой» журнал («свободный» от влияний, объединяющий художников-«новаторов») и вышучивал всех подряд. Сомов сиял и представлялся злой фурией.
Нас привел в салон Чендлера выходец из Эстонии Иван Иванович Народный. Он хорошо знал композитора Р. М. Глиэра, переписывался с ним, неоднократно выезжал в СССР, но относился к социализму скептически. Народный дружил с искусствоведом критиком Бринтоном, который восторженно отзывался о Советском Союзе. Мне довелось видеть фотографию, на которой Бринтон в цилиндре стоит на коленях среди Красной площади.
Бринтон путешествовал по СССР, писал о ростках нового, о великих перспективах дела, начатого Лениным. Естественно, что эти двое и в «клубе» Чендлера проповедовали каждый свое, с чем другим вольно было соглашаться или спорить.
Свободное копирование
