***
«Прости-прощай, святое искусство! Столько всего надо переделать, пока сквозь бесчисленные заботы времени доберешься до станка скульптора» — так думал я, покидая Кавалерский корпус 29 января, а уже 18 февраля в отделе пластических искусств кипели страсти вокруг острого и по сей день вопроса о роли народного мнения при создании памятников в честь Октябрьской революции. Высказывались запальчиво и категорически.
— Вкус демократии всегда плетется за художниками, всегда позади них. Разве не очевидно, что чувство красоты у народа погасло, народ отравлен дурным вкусом? — говорит художник Масютин.
— Как можно столь пренебрежительно отзываться о народе, который создал русскую песню, сказку, икону и сейчас творит гениальные частушки и лубки! — под одобрительный гул парирует Орановский.
Дискуссия захватила и меня. Я говорил, что народ — творец прекрасного, а мы, художники, — дети народа и обязаны доверять его мнению и вкусу.
Время показало, что это был спор по существу. Индивидуалистическая философия, проникшая в сознание художественной интеллигенции, увлечение новейшими формалистическими поисками, безусловно, затруднили реализацию замечательного ленинского плана монументальной пропаганды. Произведения некоторых московских скульпторов, признанные в среде «активно современных» художников и искусствоведов за достижения, вызывали у москвичей чувство протеста. Так было с памятником Бакунину, решенным в кубистической манере скульптором Борисом Даниловичем Королевым. Памятник, установленный в конце 1919 года у Мясницких ворот, вскоре разобрали по причине многочисленных протестов населения.
Как бы там ни было, но уже в феврале 1918-го чувствовалось: вот-вот от нас, художников, революция потребует доблести и упорства не только в заседательских боях. В повестку дня вставал вопрос: что может дать искусство революции?
Может быть, мы, художники, не очень были готовы для создания большого, общественного искусства, но уже давало о себе знать желание работать. Руки к делу рвались.
Свободное копирование
