А между тем подходили к концу и наши средства. Но, как говорится, свет не без добрых людей. Маргарита Давыдовна Карпова купила с выставки Союза русских художников мой «Автопортрет» и переслала перевод на две тысячи рублей в Неофалерон. И почти одновременно пришли деньги от Харитоненко. В первые дни жизни в Афинах я получил письмо из России от сахарозаводчика-миллионера Харитоненко с предложением выполнить в камне распятие Христа для церкви, которую он строил по проекту Алексея Викторовича Щусева в своем имении Натальевка. Принять заказ сахарозаводчика меня просил в своем письме известный московский живописец Сергей Арсеньевич Виноградов, который характеризовал П. И. Харитоненко как крупнейшего коллекционера и мецената, оказывающего поддержку прогрессивному русскому искусству. Виноградов сообщил мне, что в особняке Харитоненко в Замоскворечье хранится много замечательных картин Валентина Серова, Константина Коровина, Михаила Врубеля, Сергея Малютина, братьев Васнецовых, что для Харитоненко пишет Малявин. Большое собрание замечательных старинных икон Харитоненко отдал церкви в Натальевке. Виноградов писал и о том, что вход в церковь будет украшен скульптурами пророков и апостолов работы Александра Терентьевича Матвеева, что фрески пишет молодой талантливый художник Савинский.
После некоторого размышления я послал согласие сделать «Распятие» из гипса еще в Греции, а по возвращении в Россию вырубить его в камне на месте установки скульптуры, в Натальевке. Работа в содружестве с такими большими мастерами, как Щусев и Матвеев, представлялась мне интересной.
Я стал присматриваться в музеях к тому, как изображали этот сюжет древнегреческие художники-христиане. Среди виденного были образцы высокого искусства. Я принялся лепить. Вскоре «Распятие», выполненное из гипса в натуральную величину, было отправлено в Россию.
Средства, полученные из Москвы, открывали новые пер‚спективы. Мы решили с Рахмановым ехать в Египет. Наступили последние дни жизни на вилле «Венецанос».
Устроили щедрый обед для наших друзей — садовника, кумбары и их детей. Те в свой черед повели нас в гости к знакомому Георгия — виноделу, который угощал нас молодым вином из своих домашних погребов. Стояла поздняя осень. С гор тянулись подводы с бочками виноградного сока нового урожая. Шли охотники, увешанные гроздьями мелкой птицы. Греческие охотники стреляли главным образом перелетных птиц. Главной их добычей были наши российские дрозды, скворцы да овсянки. Жаль было птиц, но и это можно было простить бедным грекам, семьи которых не видели мяса круглый Год.
Мы складывали багаж, размышляли о маршруте путешествия по Египту, писали письма в Москву. В них была грусть от прощания с чудесной Грецией и мечта о встрече с таинственным Египтом.
Еще раньше Иван Федорович Рахманов послал в Москву письмо друзьям, в котором рассказывал о нашей жизни в Греции, о созданных мною в Греции скульптурах. Некоторые мои работы греческого периода бесследно исчезли, не сохранилось даже фотоснимков с них, а поэтому письмо Рахманова, опубликованное в журнале «Путь», — единственная весть о них.
«...Теперь С. Т. Коненков живет в Греции, стране бессмертного прошлого, — писал Рахманов. — Обнаженная Аттика сначала кажется такой неприютной и почти скучной, но в ее вечно голубом море, скромном наряде серебристых олив и аметистовом силуэте гор таится красота нежная и бесподобная. И эта Греция, прежде ликующая и грустная теперь, так своеобразно отразилась в новых произведениях С. Т. Коненкова, изумительно смелых по композиции и изысканных по форме.
Вот «Фавненок» в венке из винограда с молодыми гроздьями, он улыбается, его длинные миндалины глаз светятся тайным блеском пробуждающейся природы, он веселый от избытка молодых сил.
А рядом «Урания» — головка девочки-гречанки, утонченно-хрупкая и неземная, как юная жрица-девственница.
Вот из целой мраморной глыбы, гордо пригнув легкую голову, стремительно несется «Танцовщица». Как увлекательны ее улыбка и блеск слегка раскосых смеющихся глаз!
Она опьянена движением и пьянит своим веселым сладострастием.
Тут же стоит овеянная нежной грустью голова молодой женщины — не это ли неуловимый образ женственности, печальной Елены, символ роковой разделенности пола?
Если в древности богини рождались из морских волн, то у Коненкова они рождаются из камней, случайных конгломератов мрамора и кристаллов.
Так блещут «вечными» улыбками и его «Царевна» в природном уборе из камней, загадочная, с русалочьей улыбчатостью молодых губ, и «Сатиресса» в обломке мрамора снежной белизны, украшенной блестящей друзой цветного кварца, и «пышно-кудрявая» Эос, изваянная из белого мрамора.
Прекрасное лицо юной богини озарено улыбкой изумленной и торжествующей. Разве это не эмблема всего творчества Коненкова? Из горького мрака непризнания и лишений наконец он вышел торжествующий; он находит заказы, создает портреты, увековечивает проходящую красоту современности, но мощный порыв его творческих сил ищет больших преодолений, он ждет призыва для дел, венчающих славой его и дорогую родину. И неужели не пронесется Гелиос в своей сияющей колеснице и вновь равнодушное ненастье закроет небосклон?»
Свободное копирование
