Детство - 3

Вышли из крепостной зависимости, поселились на косогоре. На другой стороне оврага жили потомки Артамона. Я его помню. Это был старший на моей памяти Коненков. Он прожил 110 лет. Партизанил с другими Коненковыми в 1812 году. От той славной поры в памяти древнего деда сохранилось выражение, бытовавшее в засадах против французов: «Не замай! Не замай! Нехай подойдут. Покажем им кузькину мать!»

У Артамона было пять сыновей. Четверо из них обзавелись своими дворами. Артамонята выстроились один за другим. На краю оврага стоял двор старшего — Михаила, за ним дворы Александра, Леона, Никиты. В каждом дворе, само собой разумеется, дети, зятья, снохи.

Но все же самым многолюдным в деревне был наш двор, Ивановых. Под одной крышей находилось двадцать шесть человек. Четыре сына Терентия Ивановича — моего деда — Устин, Тимофей, Андрей и Захар жили нераздельно. У каждого своя семья, и немалая, а между тем ссор и конфликтов не было. Все двадцать шесть человек — дружная работящая семья. Старшой, хозяин — дядя Андрей; распоряжаться он любил и при этом был справедлив. Немаловажное обстоятельство и то, что у дяди Андрея и жены его Ефросиньи Осиповны, которая прожила недолго, был лишь один сын — Кузьма. У старшего брата Устина Терентьевича — пятеро детей, у моего отца — шестеро, у дяди Захара — тоже шесть детей. В общем, голова дяди Андрея была более свободна от забот о детях. Быть старшим ему сподручнее, чем другим.

Распоряжения дяди Андрея исполняли неукоснительно. Но и всякого рода советы принимались им охотно, если они были резонны.

Вставали рано, до свету. Летом спозаранку отправлялись на полевые работы. Зимой много сил требует уход за скотом. Семья держала рабочих лошадей, не одну корову, пускали в зимовку много овец. Выращивали двух-трех свиней, которых закалывали к рождеству и, засолив в кадке, сберегали до лета. Куры, гуси. Скота много, но молока даже мы, дети, почти не видели. Предприимчивый дядя Андрей большую часть молока отвозил на сыроварню помещика Воронцова. Помещик платил деньгами. По двадцать копеек за ведро.

Сеяли рожь, овес и лен. Рожь — это хлеб. Хлебом кормились. Жена дяди Устина Татьяна Максимовна готовила на всю семью. Через день она пекла пять хлебов, каждый в 15—18 фунтов. Рожь почти никогда не продавали. Овес тоже шел в хозяйство, где были охочие до него лошади, куры и другая живность. Лен — деньги. «Удастся лен, так шелк; не удастся, так щелк», — гласит пословица. Все покупки в доме за счет льна. Немалую долю убранного с поля льна оставляли себе. Расстилали, мяли, пряли волокнистый ленок, а в долгие зимние вечера женщины на самодельных станках вручную ткали льняное полотно. Хорошо помню, как ткала кросны моя мама. Кроснами у нас на Смоленщине называют крестьянские холсты. Как хороша была мама в тот момент! Ткацкий челнок легкой птицей порхал у нее в руках.

Старшой распоряжался и за обеденным столом. Есть начинали по его команде.

В бытность мою какое-то короткое время старшим был первый по возрасту дядя Устин, но само собой решилось. что это не его удел. Устин Терентьевич — богобоязненный. тихого нрава человек. В доме он успешно руководил лишь молитвой. поскольку всю службу знал на память. В церкви вставал на клирос и вел службу за дьячка, который по богословью в сравнении с ним был просто неуч. На меня дядя Устин не мог повлиять, потому что был человек домашнего кругозора. Жена дяди Устина — Татьяна Максимовна — человек большого сердца. Когда умерла моя мать, она к своим пятерым детям взяла нас — четверых детей Тимофея и Анны Коненковых.

Про моего отца соседи говорили: «Хозяин-то у них по-настоящему Тимофей Терентьевич, только он не лезет». В самом деле, отец больше других понимал, когда сеять, когда убирать, умел сделать и борону, и колесо, и грабли, и что угодно, но командовать не любил, с добродушной усмешкой наблюдая, как это делает Андрей Терентьевич. Когда старшой принимался ворчать по поводу каких-нибудь хозяйственных неполадок, его утешал дядя Захар: «Не сокрушайся так — все устроится и будет хорошо». Дядя Захар отличался кротким характером. Однажды Захар Терентьевич увидел, как мужик Иван Шабров из Нижних Караковичей, пристроившись к нашему закрому, украдкой набивал овсом карманы.

— Что ж ты делаешь, Иван? — с недоумением приблизился к похитчику дядя Захар.

— Брат Терентьевич, бога ради, не говори людям про овес, — умоляюще попросил Шабров. Захар Терентьевич и не говорил. Только, видно, кто-то третий слышал их разговор. Шаброва с тех пор иначе и не звали, как «брат Терентьевич, не говори про овес».

Прежде чем занять место за столом, молились. Первым садился дядя Андрей. За ним остальные. Стол незримой чертой делился надвое. Так происходило потому, что на него ставились две чашки. Каждый черпал деревянной ложкой из близстоящей чашки.