Без вести пропавшие - 151

 * * *

 В ноябре друзья купили нам квартиру в Кузьминках. Счастью моему не было предела, оно распирало грудную клетку, выплескивалось наружу. Я не ходила, а словно парила над землей, мысленно вычеркивая каждый день, который нам оставалось провести в Израиле.

 8 декабря 1993 года я писала И.Е.: “Вижу в грезах Москву, занесенную снегом, тусклые фонари и ощущаю бывшее всегда предвкушение этого праздника с его неизменным ожиданием чуда. Мечтаю о запахе елки, внесенной с мороза. Да будет этот год последним, проведенным на чужбине, что бы ни было дальше! “О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной…” Верю в то, что все образуется, хотя м.б. это глупо.

 Мы вчера получили красивые выездные паспорта. Теперь осталось насобирать денег на билеты и отправку скарба.

 Чувство ужаса и безысходности, не покидавшие меня со дня приезда, слава Богу, ушло. Я стала засыпать, как прежде, - быстро и крепко. Раньше не помогало даже снотворное. Господи, как тесно везде и как душно везде, кроме России! Там тоже было душно, но совсем по-другому. Истосковалась душа по родному менталитету. Только вдали начинаешь кожей ощущать это понятие, такое зыбкое и неуловимое. Сейчас, когда нас отделяют от вожделенной цели 11-12 недель, я стала терпимее относиться ко всему окружающему. Бездна под ногами как бы затянулась и более не устрашает. Я склонна абсолютизировать минутное, поэтому было чувство такой безысходности и конца. Но даже теперь, в моем примиренном с жизнью душевном состоянии, я воспринимаю Израиль как засасывающую тину. Глубоко порочна и ограничена эта жажда утвердить свои национальные ценности, изгоняя и отвергая все иноземное, в особенности, русские веяния. Ведь под этим небом собрались люди из различных диаспор, с разными культурами, которые могли бы оплодотворить эту страну, дать ей дух и полет, которых у нее нет. Израиль цепляется только за идею иудаизма, у которой нет будущего, она замшела и окостенела. Нельзя ждать Мессию, который уже приходил, и которого они отвергли. Иудаизм повязан и зациклен на обычаях и ритуалах первобытного мышления, замкнут на самом себе и на идее своей исключительности. Евреи застряли на идеях Ветхого Завета и увязли в нем. Отвергая Новый Завет с его идеей Искупления, а значит, и духовного движения, они обрекли себя на пожизненную местечковую узость. Это страна, недоступная широте взглядов, взаимопроникновению культур, а значит – бесплодная смоковница. Вот почему жить здесь европейцу невозможно, можно только прозябать и корчиться, что здесь все и делают. При этом есть здесь и нечто положительное - отсутствие бытового хамства, воровства и жлобства. Впрочем, воровство в верхних эшелонах не уступает нашему – только здесь воруют открыто и не стесняются”. Тогда мы не знали, что “верхние эшелоны” начали воровать и в России, притом в таких крупных размерах, которые и не снились Израилю.

 С лета 1993 года жить нам стало легче – мы неожиданно обрели друзей. Галя, ее сын Антон и мама Кима Наумовна обосновались в том же дворе, что и мы, еще в 1991 году. Они приехали из Ленинграда во время войны в Персидском заливе, и полной чашей испили одиночество на чужбине. Мы обрадовались друг другу как родные, и жалели только о том, что не познакомились раньше, сразу после нашего приезда. Как выяснилось, Галя сделала тогда попытку сблизиться с нами, позвонив Тате по телефону и предложив помощь, но Тата от помощи отказалась (она принадлежала к категории опекающих, а не опекаемых). Теперь знакомство состоялось на почве какой-то очередной Сонькиной проказы, возмутившей соседей. Галя безоговорочно приняла Сонькину сторону, чем сразу и расположила нас к себе. В их семье всем заправляла Кима Наумовна, больная, но “железная” женщина. Галя источала жизнелюбие. Необычайная живость характера неудержимо привлекала к ней. В отличие от меня, она полюбила Израиль, говорила, что обрела душевный комфорт на Обетованной Земле. Я маниакально твердила ей о том, что мечтаю уехать, что готова пойти странницей по Руси, и что даже если бы знала, что прямо с трапа самолета меня отправят на вечное поселение в самые отдаленные места, то согласилась бы и на это. Это не было лукавством. Евреи из России – самые большие патриоты этой страны. В ответ Галя прозвала меня Хлудовым. Я и в самом деле испытывала те же чувства, что и герой Булгакова. В августе 1993 года я писала Г.А.: “…если бы мне предложили выбрать между виллой с видом на Средиземное море, пожизненным безбедным содержанием здесь и хрущобой и нищетой в России, я, закрыв глаза, предпочла бы последнее”.

 С Галей Ильиной мы дружим до сих пор, хотя их семья давно уже в Ванкувере, а мы в Москве. Помню счастливый для меня и, видимо, тяжкий для них день нашего отъезда в Москву. Галя и Кима Наумовна стояли у стены небольшого стадиона возле нашего дома такие бледные и грустные, что Сонька, сидевшая со мной в машине В., сказала: “Надо бы мне удочерить тетю Галю”. После нашего отъезда Галя пережила один из самых страшных терактов – на Иерусалимском базаре. Стресс, испытанный ею тогда, определил ее дальнейшую судьбу.