В начале ноября зачастили дожди. Для Иерусалима это стихийное бедствие: там плохие стоки, поэтому вода неслась вниз по улицам мощным потоком, и жизнь замирала. Вскоре выпал снег – большая редкость в этих краях. Я смотрела на живые розы, растущие в садике рядом с нашим домом, и внутренне сникала от этого противоестественного зрелища. Розы под снегом! Кто видывал такое? Но розы “не пахнут, - писала я Г.А., самой давней моей подруге, - как и вообще все цветы на Земле Обетованной. Здесь вообще нет запахов, должно быть, как на Том Свете, и я иногда удивляюсь, что люди и предметы отбрасывают здесь тень. По логике, ее тоже не должно здесь быть. Не слышно также и птиц”.
В середине декабря я писала И.Е.: “Тоска! Напиши, мой ангел, в наше захолустье, где уже идет снег и дождь, улицы непроходимы, ветер вырывает из рук зонтики и срывает шляпы с правоверных евреев, которые, как мне давно стало известно, ебутся по пятницам, ибо в субботу этим и всем остальным заниматься нельзя. Поэтому с 15 часов пятницы (когда, по моей мысли, они перестают ****ься) прекращается автобусное движение, хотя прямой связи между этими двумя явлениями я не нахожу. Возобновляется оно в субботу вечером, и жизнь, в том числе и половая, входит в прежнее русло. Пишу об автобусах, потому что эта идиотская традиция не дает людям общаться в выходные дни, каковыми как раз и являются пятница и суббота. Не могу сказать, что именно для нас это составляет большую проблему, ибо общаться почти не с кем, но все же как-то обидно, и я не люблю, когда ущемляют даже те мои права, которые я не использую.
“Кольцо существованья тесно”, а здесь оно теснее, чем в Москве, ибо Израиль – провинция. Как-то мы существуем, и наша жизнь чем-то безусловно легче вашей, а чем-то труднее. Уже одно то, что вас здесь нет – для нас огромное и непоправимое лишение. Некоторые, очень небольшие связи, возникшие за это время, не только не заменяют вас, но создают некий контрастный фон, на котором никто не выдерживает с вами сравнения. Представь себе, друг мой, что даже пить не хочется, а водки – залейся! То ли дело, когда ждали тебя с работы: и жранина была плохая, и водка – говенная, а как было хорошо, тепло и уютно. Сидишь ты в теплом уголке, вся такая элегантная, при перстнях, как в Версале, а я в штанишках голубых, рваных на жопе (которые из-под проститутки), наливаю водочку или свой отравный самострок – и как хорошо пьется, а, главное, говорится – без натуги всякой. И всегда, когда ты уходила, казалось: как мало поговорили. И так обидно было: живем в одном городе – и почти не видимся! Ну, ничего, когда мы вернемся, будем встречаться часто-часто и говорить много-много, а водка, черт с ней, можно и совсем не пить, лишь бы видеть вас всех.
Сейчас сидим с Татулей за ворованным столом, на котором стоит мощный израильский обогреватель; он согревает помещение, но не души (увы!), и строчим письма. Сонька понеслась на баскетбол. За окном – дождь, не прекращающийся третий день. Толстый Рики, похожий на Кота Бегемота, дрыхнет на диване, Кеша играет своим камушком, наш бедный Сизиф. А мы будто бы соприкасаемся с вами душами. Наверное, ведь так и есть? Это и радостно, и печально. И все в жизни в этом сочетании.
С языком у меня погано. Мне кажется, я никогда не овладею этой абракадаброй. Сонька уже треплется. Я заплетающимся языком, робко спрашиваю на рынке, что почем. До более затейливых фраз, видно, не дорасту. С другой стороны, те, кто эвакуировался в Ташкент, ведь не учили узбекский язык!
Зато с работой неслыханно повезло: оформляют лит. редактором в “Шамир” – идеологический центр иудаизма. Когда было жарко, приходила туда, и каждый раз боялась, как бы мой крестик ненароком не выскочил наружу. В Москве я в эти игры не играла, а здесь его не снимаю. Оформляют пока на 3 месяца (2 я уже отработала), но есть надежда, что пригреют змею совсем. Денег пока не платили, но обещают скоро заплатить сразу за все. Так что последнее время живем довольно скромно. Тем более что сделали неслыханные покупки: холодильник (я, кажется, уже писала) и, наконец, предмет моих вожделений – подержанную стиральную машину. Без нее здесь можно погибнуть в грязи, особенно, имея такую тварюгу, как Рики, который все пачкает своими грязными мохнатыми лапами. По вечерам он барином заваливается на Татину постель, достает из-под подушки ее ночную рубашку и кладет себе под башку. <…> Выпейте за нас в Новый год, может быть, мы это почувствуем. А я выпью за вас и буду как будто бы со всеми вами в эту ночь, которая в этом басурманском государстве даже не считается праздником”.
Свободное копирование
