* * *
В один из своих приездов в Москву, возможно, в 1969 году Лина Яковлевна предложила мне пойти с ней в гости к Надежде Яковлевне Мандельштам, с которой Максимовы дружили с давних времен. Мы пришли в маленькую однокомнатную квартиру в Черемушкинской пятиэтажке. Сидели мы на кухне и, так как разговор шел обо всем на свете, в том числе и о политике, Надежда Яковлевна вставила карандаш в диск телефона – почему-то в те времена многие считали, что это спасает от прослушивания. Надежда Яковлевна показалась мне очень живым и широким человеком. Подробностей визита не помню, кроме одной. Когда речь зашла о поэзии, выяснилось, что Н.Я. считает лучшим русским поэтом Мандельштама. Я наивно спросила: «А как же Пушкин?» И получила незабываемый ответ: «Пушкин – великий поэт. С Пушкиным я бы переспала». Это прозвучало особенно забавно из уст старой некрасивой женщины с кривыми ногами. Я подумала, что у Н.Я., видимо, нет комплексов.
Н.Я. взяла с меня слово, что я буду навещать ее. Вскоре я поехала к ней. На маленькой кухне сидели несколько человек: среди них Л.Копелев. Как и в прошлый раз, в телефонный диск был вставлен карандаш, поскольку ругали советскую власть. Однако разговор был беспорядочный, каждый говорил о своем, все это перебивалось шутками и анекдотами. Когда гости разошлись, Н.Я. пригласила меня в комнату. Справа, рядом с окном, стоял рояль, на нем засохшие розы в вазах. Розы издавали слабый запах тлена. Н.Я. спросила, читала ли я ее первую книгу о Мандельштаме. Я ответила, что не читала, и она предложила мне взять ненадолго рукопись. Я читала с необычайным интересом, охваченная странным чувством, что соприкасаюсь с совсем недавней, в сущности, еще живой историей. Пока жив мемуарист, живо и то, о чем он пишет. Через несколько дней я отвезла рукопись Н.Я. У нее опять сидели гости. В атмосфере этих «посиделок» что-то раздражало и интуитивно настораживало меня. При «открытых дверях» Н.Я. к ней вполне могли захаживать стукачи под видом новых знакомых. У меня не было страха (в те годы никто из моего поколения уже не испытывал страха: если люди не провоцировали власть, их не трогали), но мысль о том, что рядом сидит стукач, внушала гадливость. Я сделала попытку уйти, но Н.Я. попросила меня остаться. Потом опять пригласила в комнату и легла на диван. У нее был усталый и нездоровый вид. Я села на стул возле нее. Мы заговорили о книге. То, что я сказала, было приятно ей. Разговаривать с Н.Я. наедине было очень интересно. В ее суждениях проявлялся острый ум, независимость, смелость и самобытность. Е.А.Маймин, милый, широко образованный и очень скромный, говорил о Н.Я.: «Высокой души человек». И был прав. Кстати, то же самое он говорил о Б.Ф.Егорове. И тоже был прав.
В то время Н.Я. навещали иностранцы и привозили какие-то вещи, чтобы облегчить ей жизнь или доставить удовольствие. Совершенно равнодушная ко всему внешнему, она раздавала заморские дары всем желающим. Что-то предлагала и мне, но я отказалась. Н.Я. жила на маленькую пенсию и было заметно, что она нуждается. Заметно было и то, что, несмотря на обилие визитеров, Н.Я. одинока. В середине сентября 1970 года, когда умер Ю.Г.Оксман, я позвонила Н.Я. Она попросила меня заехать за ней. Мы вместе были на похоронах. После этого я долго не видела Н.Я. Кажется, летом 1971 г. в Переделкине отдыхали Максимовы. Я поехала к ним, а они повели меня к Н.Я., которая вместе с братом В.Я.Хазиным снимала дачу неподалеку от Дома творчества. Она встретила меня дружески, но не скрыла того, что обижена. Что-то даже сказала по этому поводу. Я подумала, что если она нуждается во мне, значит, мое предположение правильно, и она очень одинока. Когда мы прощались, я снова пообещала бывать у нее, но не сдержала слова.
Свободное копирование
