Вернувшись в Москву, я рассказала Евгении Самойловне о визите к Л.Я. Выслушав меня, она заметила, что пока с научной работой нет определенности, мне надо чем-то заняться, и спросила, не соглашусь ли я поработать литературным секретарем у Юлиана Григорьевича Оксмана. По невежеству, я не знала, кто такой Оксман, поэтому на всякий случай осведомилась, не сталинист ли он. Евгения Самойловна расхохоталась и рассказала мне об этом человеке. С 1923 года он был профессором Петроградского университета, с 1933 – членом Пушкинской комиссии АН СССР, в 1933-1936 годах – заместителем директора Пушкинского дома. В 1936 году Ю.Г. посадили. Он провел в лагере 10 лет и, не имея после этого права жить ни в Ленинграде, ни в Москве, обосновался в Саратове. С 1946 по 1957 год он был профессором Саратовского университета. В 1958 году Ю.Г. поселился в Москве и до 1964 года был старшим научным сотрудником ИМЛИ.
И вот я впервые пришла на улицу Дмитрия Ульянова к Ю.Г.Оксману. Этот невысокий, почти лысый старик с широко расставленными, умными и ироничными глазами, выглядел довольно неопрятно. Своему внешнему виду он не придавал ни малейшего значения и о “красе ногтей” не помышлял. Пригласив меня в свой кабинет, заставленный стеллажами и заваленный книгами, Ю.Г. почти с порога сказал мне: “Не вздумайте ничего за мной записывать. Неприятности будут у вас и у меня”. Зная, что Оксман сидел и все еще был на крючке у КГБ, который не раз устраивал у него обыски, я поняла серьезность его слов и пообещала помалкивать. И я действительно не только ничего не записывала, но вытравляла из памяти все, что могло подвергнуть меня соблазну поделиться с кем-нибудь услышанным. В ту пору, когда мы познакомились, Оксман был не у дел и работал дома, если работа перепадала. В частности, редактировал издание Н.А.Добролюбова для “Литературных памятников”. Кроме того, он вел обширную переписку, иногда поручая мне писать под его диктовку, и почти всегда просил меня покупать для конвертов красивые марки: пренебрегая своим внешним видом, Ю.Г. придавал большое значение внешнему виду письма. Порой он рассказывал мне о коллегах, с которыми переписывался.
Ю.Г. жил вдвоем с женой, в двухкомнатной квартире. Жена его, Антонина Петровна, кроткая, любящая и заботливая, терпеливо выносила капризы мужа и частые перемены его настроения – временами он впадал в мрачность и недвусмысленно выказывал нежелание общаться. Человек дела, Ю.Г. страдал от невостребованности. Смолоду у него было очень широкое поле деятельности. Одаренный ученый, он много писал, занимался административной работой и успевал все. Однажды я спросила его, как ему удавалось совмещать так много дел, и он ответил, что время расширяется, когда дел много, и суживается, когда их нет. В том, что Ю.Г. был прав, я убедилась на собственном опыте.
Хотя Оксман отсидел и не раз подвергался обыскам, он, видимо, не чувствовал страха в брежневские времена и дерзко эпатировал КГБ. В его характере было что-то бретерское. Зная, что его переписка перлюстрируется, Ю.Г. написал одному из своих зарубежных коллег: “К Вам едет наш гауляйтер Самарин”. При встрече Самарин спросил его: “Вы что, действительно считаете меня гауляйтером?” Оксман ответил утвердительно и, кажется, после этого ему пришлось уйти из ИМЛИ.
Однажды, находясь в хорошем расположении духа, он сказал мне: “Нет ничего лучше науки. Когда нас, заключенных, гнали расчищать отрезок железной дороги, которую тут же снова заносил снег, я, чтобы не сойти с ума, обдумывал концепции своих будущих работ”. Я глубоко уважала этого человека, который, вопреки всему выжил и остался профессионалом самого высокого класса. К Антонине Петровне, помимо уважения, я питала нежность и привязанность. Чего только не делала эта хрупкая женщина, чтобы облегчить жизнь мужа, через какие испытания прошла сама! Необычайно кроткая, ласковая, отзывчивая, Антонина Петровна до конца дней сохранила ясный ум и прекрасную память. Простодушная и доверчивая, она часто ошибалась в людях, но потом, осознав свою ошибку, говорила об этих людях с искренним недоумением. У нее не укладывалось в голове, как можно совершить нечистоплотный поступок. Даря всем желающим книги из библиотеки покойного мужа, Антонина Петровна потом с детским удивлением рассказывала мне, что книги с экслибрисом Оксмана видели на прилавках букинистических магазинов. Но она никого не осуждала! И.С.Зильберштейн, давний друг Оксманов, сделал попытку вступиться за Антонину Петровну, которую беззастенчиво обирали “близкие к дому” люди. Я читала его открытое письмо в “Литературку”, дышащее негодованием и яростью. Он призывал порядочных людей не раскланиваться с теми, кто, в сущности, обкрадывал Антонину Петровну. Кажется, письмо не было напечатано, а ходило по рукам. Новые владельцы книг Юлиана Григорьевича сделали прекрасную карьеру, и наша конформистская интеллигенция не только продолжала раскланиваться с ними, но искала общества и благоволения этих людей, волею судеб “попавших в случай”.
Ю.Г. умер 15 сентября 1970 года, и с тех пор в день его рождения и смерти Антонина Петровна собирала у себя близких ему людей, обсуждала с ними незавершенные планы мужа, постоянно пеклась о том, чтобы его научное и эпистолярное наследие когда-нибудь увидело свет. Много сделал для этого Андрей Леопольдович Гришунин, душеприказчик Ю.Г. и один из самых надежных и преданных ему друзей.
Помню, как в день смерти Ю.Г., И.Л.Андроников грустно сказал при мне одному из знакомых: “Собеседников становится все меньше и меньше”.
Свободное копирование
