В Кутишах между тем все, а майор в особенности, высмотрели себе все глаза в ожидании моего возвращения. Когда на третий день я подходил к нашей темно-серой, уныло пригнездившейся к горе массе мрачных каменных саклей, чуть не весь батальон высыпал мне навстречу с вопросами: "Ну что, как?..". Я рассказал все, как было, и для утешения Б. приукрасил комплименты и похвалы ему лично командующего войсками, промолчав пока о замечании полкового командира насчет "драгун". Особенно понравилось майору, что рапорт его был читан при стольких штабных и важных лицах и что был самим князем предложен тост за его батальон. Рассказ я должен был повторять несколько раз, причем особенно ударял на места, до полководца касавшиеся. В результате был обед с приличной обильной выпивкой, к которому приглашены все ротные командиры и артиллерийский офицер.

Отдохнув и угомонившись от целой недели сильных ощущений, я еще долго, однако, не мог отделаться от носившихся предо мной картин и кровавых сцен 24 октября. Эта отсеченная рука, бьющий из нее фонтан крови, этот прокалываемый мюрид и его ужасный, невыразимый стон; еще более -- один догола ободранный, весь исколотый штыками, сочтенный за мертвого, но вдруг поднимающийся горец, с какой-то мольбой протягивающий к нам руки... Ах, эти страшные видения!.. Много ночей кряду, только что начинал я засыпать, вставали они предо мной во всей своей ужасающей наготе -- и нервная дрожь пробегала по всему телу, и я должен был опять зажигать свечу и браться за книгу...

Удивительно. Не первый же раз видел я кровавые сцены боя: сам еще в 1845 году с каким-то непонятным остервенением рубил бегущего дидойца, в 1850 году рубанул по голове одного из вздумавших напасть на нас на Лезгинской линии абрека (все это уже рассказано в прежних главах), в 1851 году в Табасарани довольно насмотрелся на своих и неприятельских убитых, а в этот раз так сильно подействовали на меня эти кровавые картины... И ведь я вовсе не был слабонервный человек. В самых молодых годах много раз смотрел на анатомирование висельников, утопленников, хладнокровно присутствовал при этом отвратительном опиливании кружком черепа, при распластывании на части человеческого тела, наконец, сколько видел ужасных наказаний кнутом, шпицрутенами, сколько вешаний -- было от чего притупиться нервам... Почему же сцены 24 октября произвели на меня такое подавляющее впечатление -- решительно не могу объяснить. Впоследствии во скольких горячих делах в Чечне и за Кубанью пришлось побывать, сколько сотен трупов валялось перед глазами, но такого нервного потрясения, такого расстройства воображения я уже не испытывал более.