За время бытности моей в Ишкартах случилось замечательное происшествие. В начале ноября, еще до моего туда прибытия, ожидался приезд бригадного генерала Волкова для инспекторского смотра. Начались приготовления, и в ротах было отдано строгое приказание всем людям к смотру чиститься, иметь все положенное по штату в ранцах, вообще быть в полной исправности. На другое утро после отдачи этого приказания в 13-й мушкетерской роте оказался один солдат бежавшим ночью 3-го числа. Для ротного командира, конечно, происшествие неприятное, тем более что этот солдат был хороший по фронту, но побеги случались тогда нередко, и потому дело пошло обычным порядком. 22 ноября рано утром в мое дежурство из ближайшего покорного аула в Ишкарты явились два татарина и объявили, что накануне были они на охоте в горах и среди развалин Караная, привлеченные сильным лаем своих собак, совершенно нечаянно нашли в снегу больного солдата, но как он не в состоянии был подняться, они же вдвоем нести его не могли, то и пришли дать нам знать об этом. Я тотчас доложил полковому командиру, а он распорядился послать офицера с сорока человеками и полковой повозкой за найденным солдатом. В сумерки команда возвратилась и доставила в полковой лазарет полуживого солдата с отмороженными ногами. Когда его обогрели и дали ему немного теплого супа, он пришел в себя настолько, что мог отвечать на вопросы. Вот что он показал: получив приказание готовиться к инспекторскому смотру и испугавшись ответственности за какую-то утраченную вещь, кажется рубаху, он решился бежать. В сумерки, воспользовавшись туманом, он успел проскользнуть мимо часового в ворота и пустился в горы, рассчитывая к утру добраться в Гимры. На нем были только шинель сверх белья и короткие сапоги на ногах, да захватил он фунта два хлеба. Туман, однако, так сгустился, что он скоро потерял дорогу и, проплутав всю ночь, очутился над каким-то ужасным обрывом. Отдохнув несколько часов и съев свой хлеб, он пустился дальше, но туман в горах не исчезал, никакой дороги он не находил, все поиски в разные стороны постоянно приводили его к ужасным обрывам, так что на третий день, выбившись из сил, мучимый голодом, прорвав по камням сапоги и поранив до крови ноги, он решился пуститься по склону гор назад, чтобы попасть в Ишкарты и явиться с повинной. И это ему не удавалось в течение двух суток: он, казалось ему, спускался вниз уже столько времени, что должен был бы давно быть в Ишкартах или, по крайней мере, услышать барабанный бой утренней или вечерней зари, а между тем попадал в какие-то балки, заваленные крупными камнями, в водомоины, туман же все не проходил, холод становился резче, а голод уже производил судороги в животе... Проведя в одной из таких балок ночь, он на рассвете уже почти ползком, все придерживаясь ее направления, пустился дальше и через несколько часов очутился в старом Каранае, местности ему знакомой (сюда часто хаживали наши команды по тревогам, за фуражом и т. п.), откуда он уже мог наверно попасть в штаб, до которого осталось верст восемь. Но сил идти дальше не хватило, он прилег под старой стеной, закрываясь ею от ветра, и думал, что, отдохнув, может быть, еще в силах будет доползти до места... Заснул он тут. Но через некоторое время муки голода возобновились до нестерпимой боли. Он открыл глаза -- на дворе темная ночь, резкий ветер свищет, и снег огромными хлопьями носится в воздухе... Прошла ночь, развиднело, но занесенный почти весь снегом несчастный не мог уже подняться с места: к совершенному упадку сил, к голодным спазмам присоединилась жестокая боль отмороженных ног... Он то впадал в забытье, то очнется и глотнет раз-другой снега... В таком положении он пробыл пятнадцать суток, пока его не нашли татарские собаки, обратившие своим лаем внимание своих хозяев. Не забудьте, что перед этим он уже четверо суток блуждал по горам, съев за все время два фунта хлеба! И что еще удивительнее: солдат этот, видный, большого роста, отлично сложенный человек, обладал громадным аппетитом, так что никогда не довольствовался отпускаемой порцией хлеба и щей, а прикупал белый хлеб или другие съестные припасы. Он был из зажиточного мещанского семейства города Сумы (Харьковской губернии) и часто получал письма с деньгами.
Сняв с него это показание, я отправился доложить о нем полковому командиру. Удивление по поводу такого почти невероятного случая было всеобщее. Восемнадцать суток пробыть без пищи, при той обстановке, в которой этот несчастный солдат очутился, казалось нам чем-то сверхъестественным. Доктор объяснял это тем, что глотание снега служило некоторым питанием, хотя и эскулап наш соглашался, что случай замечательный, едва ли бывалый. В правдивости же рассказа несчастного страдальца не было никакого сомнения.
Принятые медицинские меры ни к чему не повели: антонов огонь в обеих ногах уже поднялся слишком высоко, и в ту же ночь солдат отдал Богу душу.
Свободное копирование
