Работая целыми днями и вечерами над устройством анфилады зал, я так утомился, что нуждался в отдыхе. Было желание уехать на Северную Двину, хотя меня и отговаривали от этого: наступила вторая половина августа, а на севере морозы уже в октябре сковывали реки. Все же я уехал.
До Вологды доехал по железной дороге, а там сел на пароход и по Сухоне, а затем по Вычегде направился в Сольвычегодск. Уже на Сухоне вид первой встретившейся нам старинной деревянной церкви меня глубоко взволновал. Сольвычегодск прямо очаровал своими архитектурными памятниками и фресками собора. Здесь я купил на пристани карбас, как на севере зовут большие лодки - с мачтой, парусами и даже маленькой каюткой-шалашиком, нанял на два месяца двух здоровых и крепких ребят лет по двадцати и поплыл с ними по направлению к Двине, с тем чтобы ехать по этой реке до Архангельска, имея возможность останавливаться в любом пункте. Я взял с собой из Петербурга цейсовский фотографический аппарат с тридцатью дюжинами пластинок, размером 13x18, двуствольное ружье с запасом пороха и дроби и консервы.
Первый привал мы сделали, отъехав верст 10 от Сольвычегодска. Меня соблазнила туча диких уток, покрывавшая черным ковром соединенное с Вычегдой озеро-полынью, на ее левом, пологом берегу. Мы въехали на лодке в самую птичью гущу. Утки нехотя расступались, пропуская нас, не боясь, точно были домашними. У меня пропала всякая охота стрелять в эту сплошную мишень. При виде такой нерешительности мои ребята, оказавшиеся чудесными малыми, веселыми, ловкими и умными, подняли меня на смех. От конфуза я начал стрелять, целясь подальше, и настрелял около сотни уток, которыми мы питались в течение доброй недели, пока не набили на них оскомину.
Путешествие вышло на славу: не говоря уже о том, что лучшего отдыха и выдумать было нельзя, я беспрестанно обмерял и снимал деревянные церкви, снаружи и внутри, делая выписки из клировых ведомостей о датах их построения, снимая иконы, утварь, шитье, а также интересные древние избы. Теперь я увидел памятники, не чета тем, что попадались по Сухоне. Особенно я был потрясен красотой и совершенством архитектурных форм шатровой церкви в Панилове, воспроизведенной мною впоследствии в "Истории русского искусства". Через несколько лет после того ее разобрали до основания, сменили нижние венцы и сложили вновь. Я видел ее в таком обновленном облике в 1920 году и просто не узнал - до того она утратила былое величие и монументальность.
Верстах в ста не доезжая Архангельска выпал первый снег, и по ночам стало холодно. Мне пришлось съездить туда на пароходе, чтобы купить шубу. Удалось приобрести превосходную оленью доху за какие-то пустяки: рублей тридцать-сорок. Ребята были догадливее и взяли с собой тулупы, я же выехал в драповом пальто.
Имея с собой десятиверстную карту генерального штаба и епархиальные справочники, я точно ориентировался в течение всего пути. Часто приходилось ездить на перекладных в сторону верст за двадцать, тридцать и больше, беря с собой одного из моих парней и оставляя другого сторожить лодку и материалы. У меня был открытый лист по Вологодской и Архангельской губерниям, и в лошадях не было задержки даже в страдную пору.
Однажды я один взобрался по крутому откосу левого берега в покрывавший его девственный лес, взял с собой ящик с красками и этюдник. Усевшись на камень, я углубился в работу и очнулся только от треска сухих сучьев. Взглянув вправо, я обомлел: прямо передо мною, шагах в десяти, стоял огромный бурый медведь. Поднявшись на задние ноги, он передними облапил какой-то куст с красными ягодами и обсасывал ветки, не обращая на меня никакого внимания. Я не знал, что делать, ибо никогда не слыхал, что в таких случаях вообще делают. Думаю, что несколько секунд я был в состоянии невменяемости и просто окаменел, не будучи в силах шевелиться. Но потом я встал, взял в руки открытый ящик со вставленным в его крышку этюдником и стал спускаться вниз - я был у самого спуска. Ребята говорили, что на мне лица не было.
Когда мы прибыли в Архангельск, Двина уже затянулась салом и со дня на день ожидали, что река станет. Дело было в октябре. Я подарил карбас моим милым если не было попутного ветра или было трудно лавировать. В придачу я отдал им ружье, порох, дробь и все запасы консервов, круп, сахару, чаю и сухарей. Они были страшно счастливы, и мы расстались друзьями. Позже они написали мне, что успели благополучно добраться до дому, прицепив карбас к буксирной барже.
Фотографии Северной Двины произвели в Петербурге сенсацию, и одно время мы носились с мыслью об их достойном издании. Из этого, однако, ничего не вышло. Выпустить удалось только монографию Сомова, включавшую все лучшие вещи его выставки, и небольшую книжку о японской цветной гравюре, написанную мною и приуроченную к выставке японской гравюры, кованной вслед за ляликовской и сомовской.
Последней выставкой, устроенной нами, была рериховская, которой дело закончилось. Щербатов и фон Мекк потратили на "Современное искусство" изрядную сумму денег и почти ничего не вернули назад, ибо не было получено ни одного заказа на обстановку, и не только целая комната, но и отдельные стулья не были заказаны. Ввиду этого они решили организовать расширенный "комитет" по дальнейшему ведению дела и изменению его структуры и установок. В комитет вошли все те же лица, что принимали участие и раньше, но не стало ответственного руководства, и предприятие распалось. Комнату Бенуа и Лансере, а также будуар Бакста Щербатов перевез к себе в Москву, в дом, выстроенный им вскоре по проекту А.И.Таманяна на Новинском бульваре, а остальное разошлось по рукам, кому что. Так бесславно кончилось дело, на котором мы, мечтатели и донкихоты, строили столько радужных надежд и которое нам казалось началом новой эры.
Свободное копирование
