«На поле крови» - 2

Фото из газеты: недельная голодовка в защиту академика Сахарова.

 Мюнхен. 1985 год.

Мы действительно больше привыкли к словам, нежели к понятиям, но привыкли к ним настолько, что они проходят как бы по касательной нашего сознания, не затрагивая души. Совесть, стыд, предательство — эти и многие другие слова использовала советская система, система зла, чтобы выработать в нас толстовское непротивление. И невообразимо трудно было академику А. Сахарову — совести нашей интеллигенции — быть услышанным и понятым нами. И формула любви А. Солженицына «Жить по совести, жить не по лжи» с трудом входит в наше искалеченное сознание.

 Пишу об этом после спектакля по драматической поэме Леси Украинки «На поле крови», который мне на днях удалось посмотреть в Свободном Украинском Университете города Мюнхена.

 Спектакль был поставлен режиссёром и исполнителем главной роли Юрием Росстальным совместно с Олегом Сенивым в роли Странника. Люблю Лесю Украинку как талантливую поэтессу, а уж потом как драматурга, поэтические драмы которой наполнены перенапряжением философской мысли, обязательной борьбой белого с чёрным и трагическим финалом. Знаю и то, что писала она эти драмы для чтения, а не для сцены. Разве иудейские сюжеты «Вавилонский плен» или «На Руинах» могли заинтересовать театр в до- и послереволюционной России..?

 А ведь поэтесса обладала удивительным талантом использовать сюжеты и образы мировой литературы и истории и увязывать их с современностью. «На поле крови» — новозаветная библейская история, перенесённая на поле поэтической трагедии.

 «Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из Вас диавол» — гласит Библия (Ин.6:70). И диавол этот — Иуда. Иуда из Кариота, Иуда Искариот, сын Симона Зилота, двоюродного брата Иисуса Христа. Согласно Библии, он был учеником своего Учителя, пользовался его полным доверием и заведовал общей кассой, которую носил с собой в деревянном ящике. За треть суммы, находившейся в этом ящике, за тридцать сребреников (сумма ничтожная по тем временам — равная цене раба!) предал Иуда Христа Спасителя.

 Теза — антитеза... Всё тот же чёрно-белый вариант, который испытал каждый из нас.

Моя теза — военное православное детство еврейского ребёнка, пережившего гетто и выжившего в обозе партизанского отряда с ежедневной молитвой «Господи, спаси и сохрани...» И антитеза — атеистическое послевоенное воспитание и образование. И Библия служила не познанием, а опровержением.

 «На поле крови»... Этой драмы Леси Украинки я никогда ранее не читала, но название звучало удивительно знакомо. Только после спектакля я вспомнила: Полем крови древние иудеи называли участок земли недалеко от Иерусалима, который был куплен за те же самые тридцать сребреников Иуды у бедного горшечника для погребения странников, за те же самые гроши, которыми он так и не успел воспользоваться.

 И у каждого из нас давно сложился образ Иуды-предателя: немощный, хилый, с рыжими растрёпанными волосами и анемичным лицом. Человек ничтожный, презренный, как и его поступок.

 Каково же было моё изумление, когда я увидела Иуду Искариота на сценическом поле! Мы все любим театр и, как говорил Белинский, «...можете ли Вы не любить театр больше всего на свете, кроме блага и истины?» Мы подвержены драматизму. В нас не умирают чувства сопереживания. Но современная «драма», базирующаяся только на реализме, часто примитивна и груба. И поэтому шла я на спектакль с некоторым чувством иронии и скептитизма, шла, как говорится, провести вечер.

 Увиденный мной театр ошеломил, поразил и подчинил меня с первого момента. Начало спектакля: белое и чёрное поле игры, теза и антитеза меняются местами. Перед нами был не намертво устоявшийся в нашем представлении образ Иуды, перед нами был атлет, Спартак, римский гладиатор, человек сильный, красивый, прекрасно владеющий пластикой тела. Движения и жесты его скупы и расчётливы. Они полностью соответствуют тому характеру, который дал Иуде играющий его актёр — характеру страстному и в своём искушении, и в греховности, и в честолюбии. Это характер, в котором в начале спектакля, в начале действия нет раскаяния и стыда. И у зрителя возникает впечатление, что преступления вовсе и не было. Этот антигерой на наших глазах превращается... в героя!

 Что же перед нами? Театр абсурда? Антигерой Иуда проводит нас, зрителя, через «сквозное действие»: зал готов рукоплескать в тот момент, когда надо было бы дать волю слезам. А когда Иуда прыгает на стол, головой и руками упирается в потолок, нам кажется — этот антиатлант разрушит здание им же созданного абсурда, и мы погибнем вместе с ним, а ежели уцелеем, пойдём за ним, не оглядываясь, и не спросим: «Сколько стоят тридцать сребреников сегодня в конвертируемой валюте?»

 Зрители, осознавая весь трагизм положения, готовы рукоплескать предателю. Но добро и любовь движут миром. И в разгоревшемся внутреннем конфликте с самим собой, в борьбе со своей совестью — «целуя, продал» — рефреном звучит в финале человеческое раскаяние.

 «Отвергнись зла и делай добро» — отвернись полностью от зла, не помышляй злого и твори добро, исправь зло, делая добро. Начинается Кафка с его «Процессом», где идёт непрерывный беспристрастный суд над самим собой. Поэтическая драма уступает место идеальному сонету, в котором последний терцер-синтеза: «А может, я его всё-таки любил?»

 После спектакля мне захотелось встретиться с Юрием Росстальным и задать ему несколько вопросов.

— Скажите, Юрий, Вас не пугает такая искренняя симпатия зрителей после Вашей игры к этому веками устоявшемуся отрицательному образу Иуды?

— Симпатия? Не знаю... Но, по крайней мере, зрители задумались. Образ Иуды, как и «абсолютное зло», не нашли до сих пор окончательного приговора. Ни великим философам, ни художникам, ни писателям не удалось разрешить этот вопрос. И у Владимира Соловьёва, у Достоевского и Толстого, у Леси Украинки и Леонида Андреева мы наблюдаем только конфронтацию с понятием «абсолютное зло». Безусловно, предательство Иуды — зло, но и он имеет право быть услышанным. Услышанным и понятым хотел быть и я. И важной для меня была реакция священнослужителей и монахинь, которые присутствовали в зале:

«Вы дали нам урок», — был их ответ на мою игру.

— Юрий, я внимательно следила за Вашей игрой, и мне показалось, что почти до финала Вы создавали драматизм образа Иуды по поэме Л. Украинки, а финал выстроили по рассказу Л. Андреева «Иуда Искариот и другие». Так ли это?

— Да, у Л. Андреева Иуда был более приземлён, что ли, очеловечен. Он уверен: зло, содеянное им, было не намеренно — он не убил, он только указал на Него. «Не тебе меня проклинать, – говорит он страннику. — Ведь я не знал, что с ним сделают; венок терновый, крест — как мог я знать? Могли его и помиловать.» И в конце действия вина его так глубока и запредельна, что он уверен: «Теперь нет смерти».

И последний вопрос:

— Юрий, расскажите немного о себе и своих планах в новой для Вас стране.

— Я родился в Киеве, в семье актёра. В детстве была жизнь за кулисами, а после окончания театрального института – на сцене вместе с отцом в театре имени Ивана Франко. После гастролей театра около двух лет тому назад остался в Германии. Свой первый спектакль на Баварской земле мы вместе с Олегом играем на украинском языке. Но тема спектакля — общечеловеческая, она не подвластна ни политической организации, ни государственному строю. Чтобы понять, что такое добро, нужно для начала зло назвать злом. И поэтому эта тема, думается мне, понятна и немецкому зрителю. Конечно, хотелось бы поставить спектакль с немецкими актёрами. Например, по рассказу Ф. Достоевского «Сон смешного человека», фантастическому рассказу, в котором идеальные люди живут в идеальном обществе, но приходит он, смешной человек, и всё разрушает. Существует интересная интерпретация польского режиссёра Анджея Вайды по роману Ф. Достоевского «Идиот» — «Настасья Филипповна». Планов «громадьё», и хочется их осуществить.