Не по программе - 2

 Летом 1954-го я впервые попала в деревню. Помню, был яркий солнечный день, а в хатах темно и пусто... Пусто кругом — и на лавках, и на столе, и в печи. Помню, как меня поразили портреты Маленкова в красном углу каждой избы, вставленные в оклады вместо икон. И хотя я была комсомолкой и атеисткой, но всё-таки как-то неприятно, нехорошо — мятый лист газеты вместо икон... Я сказала об этом хозяйке. «Что ты понимаешь! — ответила она. — Мы ему, голубчику, и утром, и вечером молимся, ведь он нам все недоимки скостил!»

 Так я узнала, что даже летом 1954 года колхозники всё ещё не могли расплатиться по налогам за 1951 год.

 Но «милости» нового правителя мало помогли крестьянству. Не хватало хлеба и после, при Хрущёве, который придумал осваивать целину. Результат этой затеи общеизвестен. Мы, первые целинники, не могли не видеть, что целые горы зерна первого урожая остались невывезенными под дождём и снегом и так и сопрели там, на месте. Я помню, как торжественно нас встречали в Москве на вокзале, помню высокопарные речи на пленуме московского обкома комсомола и моё неуместное выступление, в котором я рассказала об этих буртах гниющего хлеба... Секретарь обкома Топтыгин (и фамилия-то какая!) выразил мне своё неудовольствие и предложил зайти к нему в кабинет. Главная мысль сделанного мне внушения была та, что комсомол — не ревизор, а помощник партии, и что при неудачах надо стиснуть зубы, сжать правый кулак и «не пищать»!

 Сейчас я задаю себе вопрос, умела ли я тогда видеть, сжимая кулак? Оказывается, да, умела, но чтобы понять до конца то, что видела, проникнуть в суть происходящего и понять себя как составной элемент этой сути, мне понадобились годы и годы. И, как это ни парадоксально, основную роль в моём прозрении сыграла именно моя партийная работа. Никто из моих близких не пострадал от режима, не подвергся преследованиям; моя работа доставляла мне все материальные блага, какие только можно пожелать: в качестве номенклатурного работника я получала хорошую зарплату — словом, по выражению Амальрика, я принадлежала не к «сидевшим», а к «заседавшим». Я отнюдь не считала советскую власть неприемлемой для себя.

 Когда-то, сидя за партами в школах, а затем в институтских аудиториях, мы восторженно мечтали о том, что после войны сделаем всю планету Земля коммунистической. С простодушием Иванушки-дурачка вступали мы в партию, ревностно занимались общественной и партийной работой, многие из нас предпочли эту работу своей основной специальности, полученной в ВУЗе, и снова шли учиться — в Высшую партийную школу, в Академию общественных наук или во Всесоюзную школу профдвижения и т.п. Мы готовились стать надёжной опорой советской власти, посвятить свою жизнь строительству светлого будущего — коммунизма. Никто из нас и представить себе не мог, что в это «светлое будущее» не суждено войти ни нашим детям, ни внукам, ни даже правнуками...

 В чём же конкретно заключался наш вклад в строительство коммунизма? Что представляла собой работа партийного лектора-пропагандиста и как она строится?

 Прежде всего необходимо сказать, что эту работу характеризуют два признака, свойственные советскому стилю работы вообще: постоянная спешка, штурмовщина и непомерно высокая нагрузка работников. Мы вечно срочно готовились то к сессии Верховного Совета, то к очередному пленуму партии, то к какой-нибудь юбилейной дате. При этом, кроме чтения собственных одноразовых лекций, в наши обязанности входило ещё и участие в общей широкой системе партийного просвещения на всех уровнях — от низших начальных школ экономических знаний до школ лекторов при обкомах, где обучались пропагандисты высшего звена, солидные люди с кандидатскими и даже докторскими степенями, занимавшие соответственно высокие посты. Мы одновременно учились в одной из этих школ, а в других преподавали, участвовали в разработке учебных программ, проводили консультации и т. п. Нагрузка была солидная. Особое внимание уделялось идейно-политическому воспитанию армии и флота, которое велось по специальным программам соответствующего Главного Политического Управления. Но это особая тема, которая не входит в рамки данной книги.

 Если учесть, что вся эта система неоднократно дублируется — в комсомольской и профсоюзной политучёбе, не говоря уже о печати и радио, – то можно себе представить всю массу, буквально глыбу пропаганды, которая обрушивается на головы советских людей, давит на их ум, поглощает их досуг.

 Вот цифры:

 Чтобы выполнить положенную годовую норму, внештатный лектор-пропагандист кроме 75 оплачиваемых лекций должен прочесть ещё 150 так называемых «шефских», т. е. бесплатных лекций. Нетрудно подсчитать, что в таких городах, как Москва и Ленинград, при четырёх-пяти тысячах активно читающих лекторов в каждом городе ежегодно прочитывается более миллиона лекций. При таком колоссальном объёме «информации» слушатель не только не успевает оценить или проанализировать представленный ему материал, но даже просто передохнуть, опомниться. Закон диалектики о переходе количества в качество здесь если и появляется, то с обратным знаком.

 Поясню термины «штатный» и «внештатный» лекторы. Первых не так много (это привилегия избранных), например, при обкомах их не более 8-10 человек, при райкомах и горкомах — не больше 6-8 человек. Основную массу внештатных пропагандистов составляют так называемые лекторы-общественники. Это контингент очень разнообразный — от профессоров и преподавателей ВУЗов и академий до передовиков производства, рационализаторов и изобретателей. Твёрдую зарплату они получают на своей основной работе; за лекции им тоже платят. Но не за каждую, как штатным лекторам, а лишь за каждую третью.

 Все они являются членами Всесоюзного общества «Знание», но далеко не все, состоящие в списках, действительно читают; большинство только числится в списках. Списки эти огромны — это повышает престиж общества и служит лишним «козырем» в пропаганде...