И вот я снова на месте, в своей собственной роли, а в зале — только командный состав. Это хорошо! Убеждать убеждённых — гораздо проще и легче. Слова льются легко и свободно, я опять «в своей тарелке». Объясняю им (а заодно, кажется, и себе), что именно нравственно с точки зрения партийных норм жизни и что безнравственно. Привычно сыплю готовыми словами, привожу цитаты из Ленина... Все довольны, аплодируют — тоже привычная реакция, но всегда приятная…
После лекции командир дивизии приглашает меня и высоких гостей пообедать. Сервировка богатейшая: старинный фарфор, серебро; блюда уже все поданы и стоят на спиртовках, чтобы не остыли. Уселись, начинаем. Рыба — самых дорогих сортов, салат из свежих помидоров, огурцов, зеленого лука... В Москве на Даниловском рынке килограмм огурцов стоил тогда 8 рублей, помидоров – 12.
«Откуда эта роскошь?» – Не удерживаюсь от вопроса.
«Рыбу, – отвечает командир, — конфискуем у браконьеров, а овощи выращиваем сами в парниках…»
«И что же, вы круглый год весь личный состав свежими овощами кормите?» — это спрашивает уже кто-то из прибывшего начальства.
«Ну не весь год, а уж в день Победы и на Октябрьский праздник — обязательно».
Присматриваюсь к нему более внимательно. В чине полковника, лет ему не больше сорока... Заведующий клубом говорил, что он из Москвы и без семьи... Приехал, видно, за генеральскими погонами — в Москве и Ленинграде их получить очень трудно. По тому, как он уверенно держится и по-барски с размахом обживается, видно, что рекомендация у него – ГлавПУРовская…
Водки на столе почему-то нет... Значит, напьются вечером, уже без меня. Во дворе около столовой меня ожидает майор с петлицами стройбата.
«Прошу Вас, — говорит он, — поедемте сейчас к нам в часть — здесь недалеко! Прочтите для личного состава лекцию — они у нас только что присягу приняли. А потом отвезем Вас в город, в гостиницу…»
Мне бы уже сейчас в гостиницу, устала, но отказываться неудобно, да и ещё заработать хочется. У военных ведь порядок во всём — не успеешь лекцию дочитать, а тебе уже несут конвертик с заветной десяткой. Расчёт всегда на месте, не в пример обществу «Знание»!
По дороге уславливаемся о теме лекции.
«Наверное, им надо рассказать о международном положении?» — предлагаю я.
«Что вы! — возражает майор, — для наших стройбатовских ребят эта тема слишком сложная. — Я ведь знаю их уровень, сколько их через мои руки прошло! Из прошлого призыва одного спросил: «Откуда родом?» — «Из Тамбова», — говорит. — «А родственники за границей есть?» — «Есть». — «Где?» — спрашиваю. — «В Шуе!» — Так что Вы им о чём-нибудь попроще расскажите!»
Что ж, попроще – так попроще, вот хорошая тема: «Задачи союза молодёжи в речи В. И. Ленина на III съезда комсомола».
Приехали, входим в клуб — зал забит до отказа. Начинаю рассказ о трудностях первых лет советской власти, об участии комсомольцев и молодёжи в строительстве советского государства. Но едва произнесла вступительные фразы, чувствую — нет контакта со слушателями. В чём дело? Иду дальше, привожу краткую историческую справку о том, что они должны знать ещё со школы. И чувствую, что говорить мне становится всё труднее.
Почему они меня не понимают? Ведь я говорю совершенно ясно, и микрофон работает хорошо. Сидят они очень тихо, не шевелясь; весь зал — как одно лицо, все под машинку острижены, форма на них сидит одинаково мешковато, глаза у всех тёмные и какие-то узкие... и в них — или это мне кажется? — немой вопрос…
Начинаю нервничать. Где же мой многолетний опыт лекторского искусства? Почему он не помогает мне? Разве непонятны ленинские слова, что «... задача состоит в том, чтобы учиться, учиться и учиться»? Ведь это каждый пионер знает! Или я не доходчиво объясняю им, какой ущерб развитию советской культуры нанесла теория и практика объединения «Пролеткульт»?
С мольбой смотрю на замполита, ища у него поддержки, и бросаю, бросаю слова в эту тихую аудиторию, которая слушает, но, кажется, ничего не слышит.
Оживляются они только тогда, когда я закончила, и замполит, поднявшись с места, начал аплодировать и благодарить меня за «хорошо, на высоком идейно-политическом уровне прочитанную лекцию». Тогда они тоже поднялись и дружно присоединились к его аплодисментам…
Подхожу к замполиту и спрашиваю:
«Почему они не слушали меня?»
«Нет, что Вы, они внимательно слушали, я наблюдал за ними. Но дело в том, что эта часть вся сформирована из киргизов, и они по-русски ещё не понимают... только общие команды…»
Я буквально не нахожу слов, слёзы досады подкатывают к горлу.
«Как же Вы посмели..» — еле выдавливаю из себя и больше ничего уже не могу сказать...
Но майор очень доволен.
«Не огорчайтесь! — говорит он, — в нашем с Вами деле тоже бывают издержки. Вреда от этой лекции для них нет, а польза — польза такая, что всё-таки начало положено. Политическое воспитание для них началось!
...Я писала эти строчки, прожив в эмиграции первые два года. Жизнь моя совершенно изменилась... А я сама? И да, и нет. В какой-то степени прошлое всё ещё держит меня в своих тисках — глубокие корни вырвать нелегко. Получив свободу, я всё ещё не свободна. Но одно несомненно — сойдя с трибуны советского пропагандиста, я больше не участвую во лжи...
Свободное копирование
