Бакена. Моё детство - 24

Глава 22

 Учёба моя шла с переменным успехом. Математику я не любил, а вот по русскому языку и литературе получал иногда и пятёрки. Были случаи, когда мои сочинения, как самые интересные, зачитывались перед классом. Не скрою, мне это нравилось.

 Как любому мальчишке, мне хотелось побегать, поиграть на улице. Мальчишек всегда тянуло на улицу, особенно когда устанавливалось тепло. Многие школьники частенько прогуливали. Я тоже не был исключением. Прогуливали с определённой целью: пока идёт урок имелась возможность вдоволь наиграться в самую популярную в то время игру, которая называлась лянгой. Лянга представляла собой волан, сделанный из маленького кусочка козьей шкуры с прикрепленной со стороны кожи небольшой стальной или свинцовой круглой пластинкой.

 Смысл игры состоял в том, чтобы эту лянгу как можно дольше удерживать в воздухе, направляя её вертикально вверх методичными ударами внутренней стороны стопы, естественно, в обуви. Счёт шёл на количество ударов — у кого больше, тот и победитель. Новичок мог удержать лянгу несколько секунд, то есть от трёх до пяти или шести ударов. Средний игрок — до тридцати-сорока. Но были и асы, у которых количество ударов доходило до сотни и выше. Игра велась не на деньги и не на призы — высшая доблесть, это стать первым.

 Я сбегал с уроков раза два, когда на улице было ещё тепло, со своими приятелями Юрой Петровым и Володей Роговым. На второй раз нас среди урока засекла завуч школы, очень строгая женщина, которую все школьники боялись как огня — Клавдия Васильевна Кобцева. Выскочив из дверей, она как-то по-военному настолько громко, что воробьёв сдуло с соседних крыш, гаркнула:

 — Петров, Маслов, ко мне!!! (мою фамилию завуч произнесла с ударением на букву «о», в рифму к Петрову).

 Мы понуро направились в учительскую и очи долу опустив, выслушивали, как она нас отчитывала, а если точнее — срамила. Охоту к прогулам отбила навсегда.

 Прогуливать для того, чтобы поиграть в лянгу, это, конечно, крайность. Основные состязания проходили во время перемен, когда везде, где только можно, собирались группы по несколько человек и с остервенением поддавали этот воланчик, забавно размахивая ногой. Конечно, были и другие игры кроме лянги. Зимой играли в «хоккей», где шайбой служила консервная банка, а клюшкой — кривая палка из тальника. Как только сходил снег, играли в лапту — собирались на пустыре и бегали за мячом до умопомрачения. Ещё играли в «ножички»: чертили на земле круг, и, бросая ножичек так, чтобы он точно, остриём втыкался в землю, отсекали в круге сектор за сектором.

 Однажды, возвращаясь с игры в лапту, мы перекидывались между собой мячиком, потом стали озорничать, бросая друг в друга камешки. В какой-то момент я не заметил камня, брошенного в мою сторону — он угодил мне в нижний зуб и сколол его. Вместе с этим рассеклась нижняя губа, так что была и кровь. Постепенно мой зуб (у врачей-зубников он называется так: левый латеральный резец на нижней челюсти) почернел, в нём образовалось тонкое дупло, куда всё время попадала пища. Забегая вперёд, скажу, что выдернули мне его, когда я учился в восьмом классе, вместо него дантист поставил блестящий металлический зуб в паре с коронкой из специального сплава. Сделано было на совесть, навсегда. Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить.

*****

 Кроме этого, мы иногда играли в футбол. По правде сказать, я футбол не очень любил: чтобы играть, нужны были бутсы, но возможности родителей в разрешении этого вопроса ограничивались материальными возможностями. И всё же иногда бегал, играл. Сразу вспоминается один необычный случай, свидетелем которого оказался и брат Лёва.

 Жил в нашем селе дядя Вася Зяблев, который всю жизнь работал здесь водовозом. Водой он снабжал небольшой маслозавод (был такой в селе) и пекарню. В его распоряжении находилась оборудованная бочкой телега, в которую дядя Вася запрягал единственного в селе двугорбого верблюда. Оглобли были не деревянные, как это принято для лошадей, а из каких-то толстых кожаных ремней. Набирал, бывало, Зяблев речной воды, слегка подхлестывал своего бактриана и пока тот медленно, как по пустыне, плёлся к месту назначения, водовоз, опёршись на бочку, безмятежно спал на облучке.

 Однажды играя в футбол, мы, пацаны, долго гоняли мяч возле школы, а когда надоело, решили попинать его на дороге, недалеко от центра села. Так совпало, что в это время, гордо задрав голову, мимо шествовал верблюд, волоча за собой телегу, гружённую водой и мирно спящим дядей Васей. Вдруг кто-то из нас совершенно непреднамеренно сильно ударил по мячу и тот странным образом угодил в деревянный электрический столб, отскочив от которого рикошетом задел алюминиевый провод. Провод вздрогнул и неожиданно оборвался, упав как раз между горбов проходившего под ним верблюда.

 Если бы я этого не видел, то рассказу другого человека попросту не поверил — настолько всё неправдоподобно: верблюд завалился набок, как подкошенный, а поскольку оглоблями служили мягкие ремни, то телега даже не колыхнулась, только остановилась. Дядя Вася открыл один глаз, затем другой, ничего не понял, может, решил, что его кормилец притомился и надумал немного отдохнуть, и снова прикрыл глаза. Мы с испугу разбежались и из-за углов потихоньку наблюдали за происшествием.

 Почувствовав что-то неладное, водовоз встрепенулся, слез с телеги и, увидев странный провод, лежащий на верблюде, сиплым голосом запричитал:

 — Люди, беда! Помогите!

 Когда мы поняли, что дядя Вася не знает виновников беды, то вышли из засады и с некоторой опаской подошли к огромной, неуклюже распластанной посреди дороги, верблюжьей туше. Кто-то принёс палку, кто-то побежал к школе за электриком, наконец, провод с верблюда стянули. Животное не шевелилось, и мы решили, что его убило током. Прошло некоторое время. Неожиданно верблюд дрыгнул одной ногой, другой, потом замотал всеми ногами, да так шустро, словно представил себя велосипедистом. Зябликов кружил вокруг своей повозки и не знал, что предпринять. Но всё обошлось — верблюд оклемался. Он медленно встал, постоял (как будто размышлял, жив он или не жив), потом неспешно пошёл по дороге, таща за собой телегу. Дядя Вася уже не садился на неё, а шёл рядом возле своего наэлектризованного корабля пустыни, крепко держа вожжи в руках.

 Добавлю, что лет через пять дядя Вася умер. Проходя иногда мимо домика, где он жил, я видел во дворе сиротливого, грустно смотрящего вдаль верблюда. Куда он делся потом, совершенно не знаю.

 Дописав эту историю, я вспомнил, что у меня есть ещё одно неприятное воспоминание, связанное с электрическим током. Мне было лет девять. Недалеко от нашего дома строила себе дом бабушкина сестра, Пана Егоровна (та, которая чихала от моего «тютюна»). Строительство шло к завершению. Я часто приходил и смотрел, как незнакомые мужчины ловко выполняли разные работы. К концу дня, закрыв дом, строители уходили.

 Как-то вечером я и ещё несколько мальчишек пришли сюда поиграть в прятки, что мы делали нередко: прятаться было где. Должен сказать, что летом почти все мальчишки бегали босиком, и я с братом тоже. В какой-то момент я пошёл прятаться и потихоньку продвигался по-над стеной этого, почти готового, дома. Вдруг ощутил странный удар и потерял сознание.

 Когда очнулся, заметил, что лежу на земле. Времени прошло, скорее всего, немного, потому что мои друзья меня ещё не хватились. Я привстал и увидел свисающий с изолятора до земли кусок электрического провода с оголённым концом, на который я и наступил. Если бы я взялся за провод голой рукой, то некому было бы сейчас писать эти воспоминания. А через ногу я получил только шоковый удар током. Родителям об этом случае не рассказал, потому что не знал, как они на это отреагируют — реакция могла быть, как нынче говорят, совершенно неадекватной.