Война - 18. Румыния

Тетрадь 11-я (18 апреля – 6 июля 1944 г.)
18 апреля 1944 года. В течение ночи совершили 45-километровый марш по маршруту: Келераш, Хлипичений, Бедений. По горам и лесам катился гро-хот фронта, слева от нас сияли огни немецких осветительных ракет, сверкали золотые брызги трассирующих пуль. И было это сказочно красиво, будто черный бархат неба горел узорами золотых украшений.
В огромных, разбросанных по горам и буеракам румынских селах стояла тишина. Долго приходилось стучать в тяжелые двери, чтобы вызвать жителей и спросить у них о дороге. Иные показывали дорогу охотно, другие притво-рялись глухими, неразумными, не понимали даже румынский язык. Этих мы садили с собой на машины, после чего они становились очень сообразитель-ными, точно показывали дорогу, просили не завозить их дальше соседней де-ревни. Обещав это, мы отпускали проводников и брали других. Женщины, как правило, жаловались, что нет у них барабатов (мужей), что Антонеску уг-нал из на разбой (на войну), что у них нет пыни (хлеба) и приходится есть од-ну попушой, кукур (кукурузу).
На рассвете вступили в город Хырлеу (Херлау). На стене избитой снаря-дами церквушки трепыхался на ветру большой плакат. Я прочитал на нем надпись: «Военнослужащим Красной Армии категорически воспрещается по-сещать публичные дома». Подобный приказ я встретил в Румынии вторично. Вот она заграница! Замогильный отзвук. Здесь есть еще публичные дома, и первый советский генерал должен вывешивать приказы, запрещающие посе-щение этих публичных домов… Но немцы всемерно поощряли эти «Вер-махьтборделли»…
В городке неимоверно узкие улицы. Они похожи на грязные коридоры ка-ких-нибудь захолустных трущоб, в которых проживали нищие китайцы. Кро-ме того, эти улички перепружены баррикадами, точно плотинами. Баррикады из камня, баррикады из деревьев, перевязанных железными тросами, барри-кады из мешков с песком. Ничто не удержало русских. Прошли. Валяются разбитые немецкие орудия, сожженные бронетранспортеры, развороченные снарядами танки.
Мы долго пробирались по извилистым уличкам, попадали в тупики, про-езжали через разрушенные дворы и снова оказывались в кривых уличках, за-валенных щебнем и пылью. Большое количество магазинов с разбитыми вит-ринами и красивыми вывесками «Калоши», «Боты», «Баранки», «Шляпы».
У одного из домов меня остановили наши разведчики, пригласили зайти в дом посмотреть книги. В доме была целая библиотека, оставленная бежав-шим на юг хозяином-интеллигентом. Среди книг я заметил роман Льва Нико-лаевича Толстого «Война и мир» на французском языке. На румынский язык не удосужились перевести эту книгу румынские писатели и издатели. Рядом с бессмертным произведением Толстого на золоченой полочке книжного шка-фа торчали антиеврейские брошюры немецкого бандита Штрейхера и маячи-ла коричневая книжечка-пасквиль Поля Морана «Я жгу Москву». Ничего ру-мынского на полках, говоря строго, не оказалось: хозяин библиотеки, вероят-но, настолько оторван от народа, что и сам перестал быть румыном. Написав на шкафу мелом русское слово «Хлам», я приказал разведчикам взять из шкафа роман Толстого «Война и мир», а остальное закрыть на замок и оста-вить…
Выходя из дома, я встретил красивую молодую румынку. Она только что вошла во двор через Калитку, ведшую в сад, и грациозно поклонилась мне, приятным голоском промолвила:
– Буна диминяци!
– Доброе утро, – ответил я, задержав на секунду свой взор на красивом лице румынки. Она перехватила мой взор, улыбнулась и протянула ко мне нежные руки с длинными пальцами, на которых сверкали кольца, чарующе пригласила:
– Винин куа (идите сюда). Деп серутари (дайте поцелую)…
Мне было известно, что румынки – народ южный, страстный, но столь об-наженная прямота, если не сказать бесстыдство, проявленная красавицей, обескуражила бы кого угодно из советских людей. В моей памяти возник трепыхающийся плакат на стене церковки при въезде в город… «Она из пуб-личного дома, – подумал я, – а может…?» Я покричал разведчикам. Они вы-шли из дома и отвели красавицу к уполномоченному «Смерш».
… Вечером по дорогам горбатой Румынии добрались до сада (села) Сек-лерии. До Серета осталось километров 25. Румыны относятся к нам не как к завоевателям, а скорее как к союзникам. Многие старики-румыны охотно го-ворили с нами на русском языке, которому они научились еще до Октябрь-ской революции от русских солдат, а многие румыны сами жили в России. Все они ругали Антонеску, ругали Гитлера, высказывали желание, чтобы ру-мынские солдаты сделали «Предай» (подняли руки в гору, сдались в плен) и кончили разбой (войну). Может быть, рано еще становиться на путь такого суждения, но мне показалось, что немецкая пропаганда не растлила душу ру-мынского трудового народа, и он остался дружественно настроенным к рус-ским, хотя и румынские фашистские заправилы с большим усердием стара-лись разжечь среди румын антирусские страсти. Да и нет оснований у румын-ского народа ненавидеть русских, братьев по труду и великих гуманистов по делу: мы пришли в Румынию, но не обидели румын, а помогли им жить сво-боднее, изгнали с солидной румынской территории международных разбой-ников-немцев, грабивших Румынию, как свою колонию. Румыны, рабочие и крестьяне, сами знают, что не русские им враги, а немцы и свои фашисты и богатеи. Этим можно и объяснить, что много румынских царан обращаются к нам с вопросом: «Можно ли взять землю у бояр и пахать?»
Мы отвечаем, что это не наше дело, а внутреннее дело самих румын. Но в нашем голосе румынские крестьяне улавливают ту ободряюще-теплую нотку, которая волнует их, зовет к делу. Они кланяются, поднимая над головой фет-ровые поношенные шляпы, произносят «Мульсимеск» (спасибо), снова кла-няются, смотрят на нас радостно искрящимися глазами, и, уходя, говорят: - Ларивидери (до свидания)!
Говорят это они тепло, как старым знакомым, с которыми еще не раз встретятся, и встреча эта для них желанна. Да и в самом деле. Неужели ру-мынский крестьянин, босой и голодный, одетый в узкие холстинные штаны и длинную холстинную рубаху, знающий на своем столе только пресную мама-лыгу, захочет враждовать против русских рабочих и крестьян? Нет. Он скорее обратит свой гнев против боярских дворцов, расписанных великолепными красками, украшенных изображениями райских птиц. Он поинтересуется, за чей счет бояре устроили уборные в стиле Людовика XIV, за какие денежки приведена керамика де ля Робия в боярские конюшни в ту пору, когда ру-мынских крестьян вынудили жить в курных избах и платить налог за дым из печной трубы?
О немцах я говорил в своих записках как о нации зверей. О румынах не могу этого сказать, хотя и на них зол за беды, принесенные румынскими сол-датами на русскую землю. Но румын мы простим, пробудим их к жизни, по-можем стать людьми, а немцев накажем и накажем сурово. Румын надо про-светить, а у немцев надо вырвать фашистскую душу. Это разные программы. При осуществлении их нам придется еще поспорить с демократической Ев-ропой, поспорить крепко…
… 19 апреля 1944 года. Воспользовавшись отрывом наших передовых частей от баз снабжения боеприпасами, а также некоторым отставанием тан-ков и артиллерии, немцы и румыны перешли здесь в контрнаступление пре-восходящими силами и потеснили нас километров на 10-15. Немедленно бы-ли приняты меры. К фронту поспешили танки, артсамоходки, с хода вступили в бой наши пехотные полки. Всю ночь шли бои. К утру 20 апреля положение стабилизировалось, но Тыргу Фрумоз остался в руках румын… По всей веро-ятности, на этой линии фронт продержится долго. Во-первых, наши авангар-ды достигли рубежа линии Кароля II, построенной чуть лине два с лишним десятка лет назад. Во-вторых, у нас явно недостаточно наличных сил для прорыва этой лини сейчас. Вот почему можно предположить, что операции под Яссами и Тыргу Фрумозом должны пережить значительную паузу… Да и политически, наверное, нужно будет кое-что сделать. Румынии монолитной не существовало и не может существовать… Так неужели мы должны наде-яться только на одни свои пушки? Нет. Наше Правительство не откажется от союза с теми румынскими силами, которые способны будут выступить про-тив Германии изнутри. В какие формы это выльется, покажет будущее. Но одно несомненно: в Румынии готовится что-то грандиозное. Один из румын-ских священников, беседуя со мною, обронил фразу: «Если у короля дрогнут руки, мы наложим на него проклятие и возьмемся за румынскую судьбу са-ми». Речь шла именно о путях вывода Румынии из войны…
… День 20 апреля был теплым. Над нами висело безоблачное голубое не-бо, носились стаи птиц. Гул орудий утих, и румыны вылезли из погребов и ям, из-под заскорузлой руки начали посматривать на солнце, начали вздыхать о труде. Ко мне в штаб пришли два румына с плачущим говором, как у всех румын. Они пришли с одним и тем же щекотливым вопросом: можно ли ехать пахать?
На этот раз они предусмотрительно не называли боярскую землю, хотя именно о ней думали. И я, притворившись, что понял их просьбу, разрешил пахать свою землю, сказал: «Пашите, в добрый час!»
Румыны обрадовано поклонились. Они поклонились не один раз, а добрый десяток, уходя из хаты задом, медленно пятясь и подымая над головой свои островерхие смушковые шапки, похожие по форме на папскую тиару.
Через полчаса я увидел этих румын снова. Они проехали на волах к бояр-скому особняку, обрамленному виноградниками и лесами. На арбе со скри-пучими немазаными колесами лежал плуг с огромным лемехом, а в передке, хлопая волов длинными лобызинами, тряслись сами румыны с худыми заго-релыми шеями и косматыми волосами, торчащими из-под черных смушковых шапок.
В полдень протарахтел в воздухе «Капрони». Над селом закружились лис-товки. Они были обращены к румынам. Фашистские пропагандисты уверяли румын в большевистских зверствах, призывали крестьян сжигать имущество и уходить в леса и в Карпаты. Румыны читали бумажки, качали головами, смеялись, просили у наших солдат табачку и тут же завертывали из листовок огромные цигарки, жадно курили. Покурить русскую махорку, да еще бес-платно, румыны очень любили. Так вместе с табачным дымом и улетала в воздух пропаганда Геббельса, не приставая к румынским царанам.
Мой ординарец привел в штаб пожилого румына, только что прибежавше-го из города Ботошани верхом на немецкой лошади. Румын выглядел интел-лигентно: побрит, в сюртуке, в накрахмаленных манжетах с золочеными за-понками, в высоком оскар-уиальдовском воротничке, в твердом котелке. Ру-мын дрожал от испуга. При допросе выяснилось, что он работал в одной из боташанских гостиниц чем-то вроде лакея или швейцара. Боясь русских, сбе-жал в свое родное село, а здесь тоже русские…
– Меня не поджарят на огне? – поинтересовался «интеллигентный» ру-мын.
Мы его не поджарили, а сопроводили к брату, жившему недалеко от шта-ба в курной избе, и посоветовали больше никуда не бегать: везде русские, ку-да не побежи.
– Штии, штии (понимаю, понимаю), – бормотал повеселевший беженец, хватаясь пальцами за свой высокий воротничок, в прорези которого торчал острый кадык румына.
… 21 апреля. За Серет идут наши танки. Боташани уже в нашем тылу. Не-мецкие и румынские дивизии отступили за Серет, к Карпатам. Наш полк по-лучил приказ быть в готовности. Весь транспорт мы послали в Хырлеу за бо-еприпасами. Все подготовили к движению. Уложили на повозки и машины все имущество до документов включительно.
… В середине дня наблюдал интересный случай: в штаб пригласили деле-гата деревни Стеклярии, и наш командир полка майор Котов предложил ему заняться коммерцией, то есть заготовлять скот для нашего полка. При этом майор Котов нехорошо намекнул делегату, что он может хорошо подрабо-тать, покупая коров дешевле, чем ему будет выплачивать за них казначей полка.
Незавидный внешне румын с редкой черной бородкой, с закатанными ру-кавами посконной рубахи, в дырявых отинках (черевиках), с грязными уреки (ушами), гордо выпрямился, поправил свою смушковую кащуле (шапку), ска-зал:
– Так торговать не желаю. Так торгуют у нас только коммерсанты, а мне лишние леи не нужны…
Признаться, я торжествовал в душе. Торжествовал потому, что простой румынский крестьянин отстоял честь трудовых румын и дал предметный урок заносчивому Котову, способному частенько терять такт…
… В Стеклярии мы задержались до вечера 23 апреля. Оказавшееся сво-бодным время я употребил для наблюдения за жизнью и бытом румын. Мне бросилось в глаза, что в Румынии все плакаты и украшения носят ярко выра-женный религиозный и верно-подданический характер. При этом очень часто встречаются казусы: Георгий-победоносец, написанный красками, выклеен на стене рядом с голой женщиной, вышитой на полотне коврика. Король Михай изображен на спинке деревянной кровати в грязной избе. Теленок тыкал мор-дочкой в детскую сиделку (стульчик на высоких ножках), на стенках которого нарисованы государственные гербы – косматоголовые львы с орлиными но-гами. Все это раскрашено серебряной и медно-золотистой сусалью.
На подоконниках цветы, на окнах крепкие железные решетки, на дверях массивные засовы. В хатах потолки подперты несколькими перекрестными матицами, хотя нагрузку потолков могла бы выдержать одна приличная ма-тица. Дело оказывается в религиозном символе: матицы изображают кресты и тем охраняют хозяев от нечистого духа, который, как верят хозяева, не смо-жет через кресты спуститься в хату с потолка, а на дверях и окнах также на-малеваны кресты… Сплошная магия…
Румыны не имеют амбаров в нашем понимании. У них имеются башнепо-добные плетеные из хвороста кукурузохранилища, установленные во дворах. У днища этих хранилищ есть люк с подвижной заслонкой. Отодвинешь ее, и кукуруза начинает падать в подставленный мешок или в ведро или, по-румынски, в калдарь (внешняя разница с нашим ведром, пожалуй, только в размере, да в деревянном дне).
Улички в деревнях очень узки. На них не смогут разъехаться две встреч-ные телеги. Часто эти улочки вымощены камнем, и всегда по сторонам уло-чек – колодцы с колесами и крестами над срубом. Журавли над колодцами тоже есть, но это чаще – в поле, а не в деревне.
Типичный молодой румын выходит на улицу в фетровом котелке, в шляпе или в смушковой шапке с конусообразным верхом, в вязанном джемпере, в бледно-зеленых или бурых панталонах, в тряпичных отинках (черевиках, лап-тях) на кожаной подошве. Ходит такой щеголь по деревенской улице, засунув руки в карманы панталон и с любопытством посматривает на советские тан-ки, на советских воинов.
Сельские домнешуаре (девушки) – щеголяли босиком или в тряпичных черевичках (отинках), в суконных юбках, в расшитых рубашках, в ярких оже-рельях, с длинными, приятными темными косами. Русских они пугались. Но до первого прикосновения, после чего не отставали, будто всю жизнь жили вместе, просились в Россию.
Румынские девушки очень быстро усваивали русский язык.
… Поздно вечером 23 апреля по улице Стеклярии прошла похоронная процессия. В двух гробах несли к кладбищу румынских мальчиков, убитых разрывом мины, которую они вздумали лупить топорами. Впереди процессии шла женщина в черном, а за ней шагал парнишка лет тринадцати-четырнадцати. Тоненьким голоском, похожим на песню азербайджанца, пар-нишка нудно тянул «волынку». Я так и не понял, плакал он или пел…
Ночью под 24 апреля двинулись из Стеклярии по маршруту: Кривешть, Бедилица, Болдешчий, Думбрэвица (Ясского уезда). Мы должны сменить 3-ю гв. ВДД и занять оборону южнее Редиу, на участке 10-го полка. По картам, изданным еще в 1889 году, мы пустились в путь, и к утру, двигаясь по горам и лесам, достигли пункта дневки. Начало дождить. Лес и овраги полны лю-дей. В дубовых трущобах свистели птицы, на полянах пахло цветами и тра-вой. По лесу катилось гулкое эхо артиллерийских залпов. За лесом – линия фронта.
Ко мне подошел старшина Логвинов с большим блокнотом стихов в ру-ках.
– Это наследство погибшего капитана Хвостова, – сообщил он. – Из гос-питаля прислали.
Я развернул блокнот, пробежал глазами по карандашным и чернильным строкам. Все вспомнилось. 23 февраля вечером капитан Хвостов, вступая в должность командира батальона в деревне Рыбчино Кировоградского района и области, читал нам свои стихи, а в половине марта 1944 года он был смер-тельно ранен в бою, умер, оказывается, в госпитале. Мне стало несказанно жаль его, несказанно грустно. Я взял карандаш и на титульном листе написал следующие слова:
Дорогой Хвостов!
Я помню, был февраль,
Но ветер дул весны:
Таял снег, и ты нам стихи читал,
Как чарующие сны.
       И в душе мечта росла
       Красивей роз,
       Победу нам весна несла
       И стих твой нес.
Потом в бою
Оборвалась песнь,
И жаль, что не пою,
Не могу в стихах оплакать эту весть.
       Пройдут года,
       Век пройдет
       И у мирных очагов
       Люди вспомнят год,
       Когда солдат в бою
       Писал
       Блокнот стихов.
……………………..
… 24 апреля вечером мы прибыли на место, сменили 10-й полк 3-й ГВДД и заняли оборону в соответствии с приказом по дивизии. Левее нас – 106 полк 36 СД, правее – 27 гв. полк нашей дивизии. В Думбрэвице были также остат-ки одной нашей танковой бригады в количестве 13 машин.
Мы получили очень точные данные, что к исходу дня 24 апреля на наш участок фронта прибыли довольно сильные румыно-немецкие подкрепления: 1-я гвардейская пехотная дивизия румын (она до 23 июня 1943 года охраняла правительственные учреждения в Бухаресте, потом билась против Красной Армии за Тирасполь и другие города, после чего пополнилась и прибыла вот к Думбрэвице) в количестве 11260 человек, немецкая танковая дивизия «Ве-ликая Германия» и другие части. Нетрудно было сделать отсюда вывод, что немцо-румыны готовили удар. Об этом выводе мы сообщили в штадив 8 ГВДД, но там не придали нашему сообщению должного значения, почти иг-норировали.
Ночь была облачной, тихой. Пехотинцы вышли на южную окраину села, начали совершенствовать оборону. Мы с командиром полка обошли боевые порядки, побеседовали с солдатами, с офицерами. Майор Котов отвел меня в сторону, многозначительно сказал:
– Тиха ночь, очень тиха. Такие ночи бывают только перед грозой…
– Усилю боевое охранение, подброшу патронов и гранат в окопы, подвезу снарядов к орудиям, – ответил я. – Сдержим…
– Трудно, – сказал Котов. – Очень трудно…
Мы расстались. Майор Котов снова пошел в траншеи к бойцам, я возвра-тился в штаб, вызвал необходимых людей.
Прошла бессонная ночь. Утром немецкие орудия и минометы ударили по нашей обороне. Выползли «Тигры». Много «тигров». Затрещали броневики и суетливо, охватывая фланги, поползли немецкие бронированные вездеходы с пехотой.
106 полк 36 СД оставил свои позиции, оголил наш левый фланг, отошел также и 27 полк. Широким серпом немецко-румынские войска нависли над флангами обороны нашего, 22 гвардейского воздушно-десантного полка.
Несколько часов подряд на боевые порядки полка лезли немецкие танки и пехота румын. Снаряды взрывали землю. Черно-сизый дым разрывов запол-нил улицы и стало темно, как ночью. Танки били со всех сторон, без конца налетали немецкие бомбардировщики.
Часам к двум дня немцы сомкнули кольцо вокруг полка, отрезали штаб от боевых порядков. Связь с майором Котовым я поддерживал только по радио. Он приказал мне прорваться со штабом из окружения, спасти минометы и полковое знамя.
У меня было очень мало людей: десятка два солдат и десять-двенадцать офицеров. Кроме того, к нам присоединилось отделение пулеметчиков из 106 полка с одним станковым пулеметом и три бронебойщика с Симоновскими ружьями. С этими силами мы и начали прорыв. В нашей группе действовал также заместитель командира полка по политчасти – майор Тихонов и замес-титель по строевой части – подполковник Одинцов, интеллигентный тихо-нравный человек.
К вечеру мы прорвались в овраг южнее деревни Херменештий и сверхче-ловеческими усилиями сдержали наступление немцев и румын. В это же вре-мя, мимо пылавших наших и немецких танков, по трупам убитых немцев и румын, командир полка майор Котов и командир 2-го батальона старший лейтенант Пацков с боем провели своих гвардейцев к центру Думбрэвицы и заняли круговую оборону в каменных зданиях. Центром обороны оказался старинный боярский дом с подвалами, чердаками, слуховыми окнами и бой-ницами.
Прошла напряженная ночь. Связь с Котовым прервалась: у него вышла из строя рация, а пробиться сквозь вражеское окружение наши связные не смог-ли.
Утром бой загорелся с новой силой. Пьяные орды лезли на штурм домов, занятые нашими гвардейцами, шли в атаку на наши, признаться, жиденькие позиции. Мы расстреливали румын и немцев в упор из автоматов, винтовок, из пулемета. Издалека нас поддерживали пушки какого-то артиллерийского полка. Сотни вражеских солдат залегали в поле и не хотели наступать на смертоносный овраг. Тогда на них сзади начали наезжать немецкие броне-машины и танки, грозя раздавить. Но едва солдаты поднимались в атаку, наш огонь снова валил их на землю, а артиллерия прогоняла с поля немецкие бро-невики и танки.
В это же время наши гвардейцы, засевшие в домах Думбрэвицы, огнем и контратаками отражали натиск пьяных врагов.
На тачках и тележках румыны вывозили раненых и убитых, грозили кула-ками, что-то хрипло кричали. Подошли танки. Окружив боярский дом, они открыли огонь из орудий по окнам, по стенам, по чердакам. Через каждые де-сять минут открывался люк «Тигра», прекращалась стрельба и немецкий офицер кричал:
– Рус, сопротивляйся бесполезно. Иди в плен, у нас будет карошо…
В ответ летели пули. И тогда танки снова начинали обстреливать дом. Из-расходовав боеприпасы, они разворачивались и уходили. Румыны бегали по улицам, молящими жестами останавливали немецкие танки, упрашивали тан-кистов открыть огонь по неодолимым русским. Вскоре танки возвращались и ожесточенно били по каменным зданиям, проламывая снарядами стены, пре-вращая камни в серовато-бурую пыль. И так с утра до вечера.
Бой длился пять суток.
На шестую ночь удалось передать полку приказ пробиваться к своим час-тям, т. к. через день должно начаться наше наступление, и нахождение полка в Думбрэвице стесняло собой действие нашей артиллерии.
… В огромном боярском доме установились свои законы: никто не имел права кашлять, громко разговаривать, стучать сапогами. Немцы и румыны находились в 15-20 метрах, за колючей проволокой, которой они обнесли дом со всех сторон.
С наступлением темноты все гвардейцы подтянулись к выходной двери. Ни звука. Майор Котов приказал:
– Если ранят кого, молчи. Терпи и молчи. Тишина – наше спасение.
Было темно. Где-то румынский часовой ударами в рельс выбивал время. Прозвучали два удара.
– За мной, – шепотом скомандовал Котов, и храбрецы начали свой путь из адского пекла. Ножами прикончили трех часовых. Перешагнули румын-ские траншеи, двинулись на север. Там, над темным лесом и над горами, дрожали огни родных, русских ракет.
Внезапно завопил румынский солдат. Поднялась стрельба. Ракеты и трас-сирующие пули огнем пронизали темноту. По нашей обороне ударили немец-кие минометы и тяжелая артиллерия.
Россия молчала. Россия ждала своего времени.
На румыно-немецкой стороне метались крики: «Рус, рус, рус!»
Вероятно, румыны и немцы решили, что у них в тылу оказалось не мень-ше русской дивизии.
Воспользовавшись паникой, полк решительным броском прорвал враже-ское окружение и вышел к своей дивизии.
Мы встретились с Котовым и расплакались. Эта встреча была почти неве-роятной. Чтобы она состоялась, пришлось многократно одолеть смерть. И пусть молодые потомки наши запомнят, что смелость и решительная страсть борьбы за Родину почти равны бессмертию и хранят людей от снарядов и пуль крепче любой брони.
… По грязной дороге тащились подводы со снарядами. На арбах сидели румыны в широкополых фетровых шляпах, в грязных свитерах. Волы, угнув головы, медленно шагали по дороге, мокрой от начавшегося дождя. Над хол-ками волов качалось желтое новое ярмо, обмытое дождем. Рядом с арбами шли красноармейцы, покрикивая на румын:
– Гони волов, как следует. Чего тащишься?
Румыны что-то бормотали в ответ, знаками показывали на вспотевшие шеи волов: «Утомились, мол, не могут быстрее».
Подводы двигались навстречу нашему полку, отходившему во второй эшелон. А везли они боеприпасы для готовящегося нашего наступления.
Вдруг из-за ближнего леса раздался свистящий грохот. Румыны оживи-лись, показывая своими гишушке (кнутами) в небо, вскрикивая:
– Русешти Катюш, русешти катюш…
Да, это работала «Катюша». Она осуществляла священную месть тем, кто поднял руку на Россию. И мне вспомнились сожженные дотла украинские се-ла, дымный смрад над степями, плачь женщин и детей, горестное молчание убитых и замученных людей. И пусть простят мне поколения за жесткую мысль: я злорадно подумал – «Пусть и Румыния познает ужас войны». Это потому, что слишком много мне пришлось видеть горя, много трупов и пеп-ла. Когда кончится война, возможно, я стану снова мягкосердым и более гу-манным… А сейчас пусть огонь нашей войны очищает землю Румынии. Здесь феодальные фрески на каждом шагу: старик-румын в белых посконных рубахе и штанах, узких, как макароны, пашет узкую полоску земли на тощих волах, которые с трудом тянут плуг с огромным лемехом. Шляпа старика за-дралась, сползла за затылок.
Широкое боярское поле с беседкой и виноградом на углу. Обширные са-ды, а за ними снова бесконечно длинные, метровой ширины, полоски румын-ских царан. Фамильные гербы на боярских хоромах и заткнутые тряпицами окна курных крестьянских хат. Для всего этого нужен огонь и огонь… Не под силу нынешним примариям во главе с примариями перестроить румынскую деревню, не помогут им в этом и шеф-дисикторы (уполномоченные двадца-тидворок), заботящиеся о хозяйстве. Ведь заботиться пока не о чем… Логи-кой событий Румыния должна стать демократической, иначе она будет ника-кой, погибнет как государство.
… В ночь заняли боевой порядок юго-западнее Херменештий. Я располо-жил свой штаб в окопе у небольшого стога овсяной соломы. Стог дрожал от взрывов немецких снарядов, которые ложились совсем близко. Осколки зве-нели над окопом, шлепали на бруствер, шипели в лужах.
Не знаю почему, пришла на память трехлетняя давность: лагерь под Клю-квой (недалеко от Курска), вечер в начале войны, приезд жены в лагерь. Вспомнилась трехлетняя давность, и из взволнованного сердца запросились на бумагу слова. В другое время я их, возможно, не стал бы записывать, но сейчас их крайне нужно записать. Такие войны, как нынешняя, повторяются не часто. Писатели, не знавшие войны, до пота трудились, придумывая своим героям различные мысли и чувства, волновавшие их будто бы перед боем и в бою. Мне посчастливилось не придумывать, а переживать. Так имею ли я право не написать о пережитом? По-моему, не имею такого права и пишу:
Пройдут года,
Забудутся цветы
И синие скамьи,
Забуду лагерь под Клюквой.
       Но сердце сохранит навсегда
       Твои милые черты
       И карих глаз огни,
       И блеск зубов
       В улыбке дорогой.
Сумрак ночи на дубы ложился
И мокла от росы трава,
А я с тобой простился,
Когда за лес ушла луна,
И над кустом сирени прошумела
Крылатая сова.
       «Придешь?»
       «Приду».
       И вот, ты ждешь,
       А любой снаряд стережет
       Мою судьбу.
Пожалуй, и самому мне когда-нибудь покажется странным, что я писал такие строки под визгом осколков, под грохотом взрывов. Но разве кто в со-стоянии полностью объяснить поступки людей. Вот, например, подполковник Одинцов, прорываясь из немецкого окружения, убегая от фашистской бро-немашины, нашел все же возможным нагнуться и поднять лупоглазую линзу, при помощи которой немецкие солдаты прикуривали от солнца… Не лучше ли принять данный факт без объяснения.
… К нам попал перебежчик из 5 роты 240 пп 100 пд Ганс Вернер. Он по-казал, что на наш фронт немцы привезли мины и бомбы, наполненные сжа-тым воздухом. Названы они «Минами люкс-пресс». При взрыве такой мины сжатый воздух попадает в легкие человека, рвет их, и человек умирает.
Ганс Вернер сказал, что в 1943 году в медицинском институте в Гайд-Сельбурге (Германия) он видел технический фильм с демонстрацией дейст-вия минометов с миной «люкс-пресс». Действие таких мин было опробовано на русских военнопленных. В кругах немецкого командования предполагают применить эти мины на фронте в критический момент.
… Наступление наше было отложено на 2-е мая.
1-го мая было дождливо и холодно. На дне окопов горели небольшие ко-стры. В воздухе пели немецкие мины. Левее нас стучал пулемет, ухала мето-дически полковая пушка. Майор Котов сообщил мне, что за спасение полко-вого знамени и за удержание позиций под деревней Херменештий меня пред-ставили к ордену «Красного Знамени».
… Ночью под 2-е мая 1944 года немцы были весьма активны. Они бук-вально засыпали нас огнем. Наша сторона хранила величавое молчание…
Утром в 5 часов застонал лес, загудел воздух: загорелись зарницы нашей мести. Над немцами повисли наши самолеты, засверкали огненные шары «Катюш», засияли бесконечные брызги трассирующих пуль и снарядов. За-пылала Думбрэвица. Яссы услышали наш карающий грохот. Два часа испы-тывал он крепость немецких и румынских дивизий. На третьем часу наши войска снова пришли в сожженную Думбрэвицу. И невольно руки воинов, проходивших мимо развалин боярского дома, тянулись к пилоткам, обнажая головы: здесь был бастион храбрецов-гвардейцев 22 воздушно-десантного полка. Щебень и песок руин рассказывали о невиданном бое за честь Родины, за славу полка, за славу русского оружия.
Наш полк вечером 3 мая занял боевой порядок южнее деревни Ново-Херменештий. На наших картах, изданных в 1889 году, не имелось такой де-ревни, но в жизни она имелась. Была здесь и небольшая церквушка с луко-вичными, ртутного цвета главами. В деревушку набилось некстати много войск. Кроме нашей дивизии, сюда пришли полки 72 СД и других частей. Лу-на смотрела на наши дела сквозь тонкое полотно облаков, порванные в кло-чья ветром.
Утром 5 мая выпал дождичек, потеплело. Зацвели вишни, груши, волоц-кие орехи. Запах цветов и трав напоил воздух, и он стал пряным, пьянящим и волнующим.
Под вечер, когда я поехал в штадив, моя лошадка испугалась распятого кем-то на плетне убитого орла и понесла трепать. Пришлось ткнуть ее голо-вой в одну из румынских мазанок. Сумасшедшая лошадь: она упала с пере-ломанной шеей, но не остановилась. Перелетев через нее, я ударился о стену и целый час пролежал в саду, пока приехал ординарец и помог мне добраться до штаба.
До 8 мая провалялся в санчасти, где приводили меня в порядок. Все обошлось благополучно, т. к. переломов не оказалось, а ссадины и помятины быстро заживают… К вечеру 8 мая наш полк был уже переброшен в лес од-ним километров западнее Городиштя. От Ново-Херменештия мы удалились километров на 13-14 на северо-восток и заняли позиции во втором эшелоне, в горах и лесу. Кругом дубы, клены, груши, орехи. Ночью, впервые за эту вес-ну, слушал пение соловья.
… Красивые места. Горно-лесистый ландшафт. Но эту красивую картину омрачает жизнь: румыны в белых узких штанах, в высоких шапках или в ши-роких шляпах, согнув спины, мотыжили землю, готовили к посеву свои кро-хотные огородики, а наш приход, в силу международных условий, не мог ни-чего изменить.
Глядя на этих изможденных людей, я лежал на плащ-палатке и нервно щипал бурые стебельки жирных полупрозрачных «толкачиков» с черными пламенеподобными венчиками на суставах и с желто-белой копьеобразной верхушечкой, похожей на гусеницу. Из этой травы румыны готовили различ-ные лекарства – от зубной боли и против кровотечения, но нуждались они в более действительном лекарстве: в самой земле и в свободе. Эти вещи в траве не растут…
9 мая, как сообщил подполковник Некрасов, наши войска взяли Севасто-поль. Браво, виват и ура!
Но что это за идиллия? На койке Некрасова, НШ 8 гв. ВДД, сладко похра-пывала его полевая походная рыжеволосая жена из числа радисток дивизион-ной роты связи. В комнате была тишина, не чувствовалось войны. На столе сверкал стеклянный кувшин с цветущей веткой шелковицы. Среди белых цве-тов и густозеленой листвы, точно золотые помпоны, висели коконы шелко-вичного червя. Они были желтыми, продолговатыми, величиной с волоцкий орех.
Посидел я здесь и подумал, «кому война, кому… одна».
…………………………………………………………………………………
Интересно, Красная Армия 5 августа 1943 года освободила Белгород, 23 августа – Харьков, 23 сентября – Полтаву, 10 марта 1944 года разгромила немцев под Уманью, 26 марта 1944 года 2-й Украинский фронт вышел на Прут, а 8 апреля перешагнул в Румынию. Мы стоим за границей нашего госу-дарства, а в Европе и в Америке все еще есть люди, вроде Макгоуэна, предсе-дателя «Британского Империэл кемикс индустрис», которые не об открытии второго фронта думают, а припугивают свой народ тем, что «немцы, мол, располагают не меньшими ресурсами, чем союзники».
Правда, есть и ксендзы, «достопочтенные Станиславы Орлеманьские», ра-ботающие на объединенные нации, но… мало у них энергии. Пожалуй, не-достаточно и влияния… Однако, нельзя недооценивать этого человека, аме-риканца польского происхождения, написавшего брошюру «Польша, Россия и Германия». В ней Орлеманьский доказывал невозможность дружбы Поль-ши с Германией, звал Польшу к дружбе с Россией и говорил: «Мы славяне. Союзные Польша и Россия станут величайшей силой на востоке… Мы обес-печим себе мир на сотни лет». Во всяком случае, мы имеем больше шансов осуществить свои планы, чем Макгоуэны, стремящиеся помешать делу объе-диненных наций… Немцы, и те начинают понимать это. Например, «Берзен Цейтунг» с содроганием в голосе кричит: «Наши враги открыто мечтают о том, как они ворвутся в Германию. Эти слова производят на нас, немцев, от-талкивающее впечатление». Чуют, собаки, что палка скоро опустится на их спины. Не мешает всем, кто переценивает сейчас силы «Райха», прочитать и продумать приведенные мною слова из «Берзен Цейтунг».
… 13 мая 1944 года с несколькими офицерами я выехал на берег реки Се-рет в районе поселка Леспезий. Среди офицеров был Иосиф Кривман, луч-ший «динамовец»-физкультурник Ленинграда, занявший в 1938 году 2-е ме-сто на лыжных соревнованиях на первенство города Ленинграда. Ехал со мной также Смирнов Александр Васильевич – тренер по легкой атлетике и лыжному бегу в московском обществе «Спартак». Пробираясь через леса по горным тропам, мы беседовали о многом. В частности разговорились о младшем лейтенанте Цалиеве, который накануне войны занял первое место среди борцов Азербайджана. И вот этот Цалиев в бою под Опытной станцией (район Чемодановки Сумской области) потерял руку. Кривман видел его в госпитале плачущим от огорчения: пропала жизнь борца.
… В разговорах мы и не заметили, как добрались до Серета. За рекой, где синели бугры и леса, вздымались черные фонтаны: в белый свет, как в копей-ку, лупила немецкая артиллерия. А мы незаметно осуществляли свой план, рекогносцировали местность. Подробностей на этот счет в записках приво-дить не следует. Скажу только, что в связи с переходом нашего фронта к же-сткой обороне, нам поручено подготовить схему создания второго рубежа обороны от Сирецелу и юго-восточнее, недалеко от Серета.
… 14 мая – сумрачный день, ветреный и мжистый. Отметить почти нече-го. Разве указать на следующий факт. Слава нашего полка после боев в Дум-брэвице достигла Москвы и к нам начали ездить различные представители. В частности, приехал толстенький, старательный журналист Виктор Финк в ко-ричневом костюме, поверх которого натянуто серое поношенное пальто в ви-лочку. Длинноносый и худой, с утомленными серыми глазами и продолгова-тым лицом, Финк не имел обаятельного влияния на своих собеседников, а без этого журналисту работать прямо-таки трудно. Он не умеет поговорить заду-шевно, а беседует, как заполняет анкету. Мне очень быстро наскучили его расспросы о том, как было дело и т. д. Я вежливо увильнул от дальнейших бесед с ним, сославшись на мой очерк «Слава», отосланный в «Красную Звез-ду».
 Финк при упоминании об этом очерке почему-то смутился: догадываюсь, очерк у него, но… автором буду не я, как часто водится. Газеты публикуют материалы своих человечков, хотя бы и худшие…
Удивила меня общая черта приезжавших в наши места столичных журна-листов: «мелкозность». Все они пытались и тужились факты войны: как шею китайского преступника, всунуть в конгую своих эталонов и привычных схем. Все они искали важное в «чуде», а не в обыкновенном поступке воинов. Не утерпев, я сказал одному из журналистов: «Вы лучше фотографируйте нас, но не придумывайте и не выдумывайте, иначе получится квасно и глупо. Одно сплошное «ура» без костей и плоти». Обиделся парень, но все же не отказался принять на память румынскую медаль, отобранную мною у одного из румын-ских офицеров.
15 мая лил дождь, над вершинами гор клубились матовые туманы, мед-ленно плыли по склонам. Ночью шел артиллерийский бой, а утром танки корпуса Котельникова, тяжелые «ИС», ушли из наших мест. Возможно, они направились в Белоруссию, где назрели большие события войны…
Как сообщают газеты, в Европе началось оживление: в 23 часа 11 мая вой-ска союзников перешли в наступление против линии Густава в Италии. Дей-ствуют 5-я американская и 8-я английская армии под общим командованием генерала Александера, командующего союзными войсками в Италии.
Сегодня вечером приняли по радио Москву. Меня особенно взволновало сообщение, что сегодня вступила в строй станция метро «Электрозаводская» на Покровском радиусе. Станция сооружена по проекту профессора Гельф-рейха и архитектора Рожина. Оформление новой станции посвящено совет-скому тылу, помогающему Красной Армии громить немецких фашистов. Скульптор Мотовилов сделал 14 барельефов, отображающих работу строите-лей танков, самолетов, металлургов, нефтяников. Станция залита электриче-ским светом и сверкает разноцветным мрамором. Ее украсили скульптурные портреты шести ученых, прославившихся работой в области электричества: Ломоносова, Джильберта, Попова, Франклина, Фарадея, Яблочкова.
Родина моя не только живет, но и процветает. Новую станцию метро, ко-гда гремит война, могли строить только люди, уверенные в победе. И это именно взволновало меня. Москва, из Румынии я рукоплещу тебе, благослов-ляю твой новый успех. Я верю, что приду на твои улицы с победой, встану ногой на ступеньки эскалатора и спущусь в подземный вестибюль станции «Электрозаводская», чтобы узреть своими глазами ее белый прохоро-баландинский мрамор и красный мрамор «сальети», чтобы пройтись по тем-ному граниту пола и пощупать золотистые бронзовые решетки в среднем за-ле. Я русский человек и все понимаю лучше, когда попробую и увижу лично сам. Обязательно по окончании войны приеду в Москву!
А пока… в моем штабе, устроенном в лесном шалаше, собрались штабные офицеры. Они чертили схемы, оформляли документы, шутили. Агитатор пол-ка – Штейн потел над историей полка. Не знаю, правда, что получится у него с историей полка, но со службой у него идет все благополучно: прибыл он к нам позже всех, а награжден гуще всех. Бравый парень.
Не знаю почему, но он обиделся, когда я сказал ему, чтобы он, работая над историей полка, не забывал бы и про контрастную историю бравого не-мецкого генерала Штейнкеллера, который сдался в плен Красной Армии, хо-тя незадолго перед этим выступал в Берлине перед 10000 войск СС и СА и их родственниками по случаю награждения его знаком отличия дубовый лист и рыцарским орденом железного креста. В своем выступлении он заявил, что его дивизия «Фельдхеренхалле» не знает, что означает слово «капитуляция» и что он сам скорее погибнет, чем сдастся противнику.
Впрочем, шутники объясняли потом обиду Штейна тем, что я порекомен-довал ему такого немецкого генерала, у которого половина фамилии равняет-ся целой фамилии автора истории полка, равно как и сам автор попал в полк под самый конец войны, т. е. только в половинную часть истории… Вот по-чему и трудно ему, приходится потеть более натуральной необходимости.
… Бай! Ночью под 17 мая получил приказ – выехать к 8.00 на южную ок-раину Кыржоя для последующего выдвижения на передний край с целью ре-когносцировки участка обороны, подлежащего занятию нашим полком. Всю ночь, как назло, лил дождь. Дорога стала грязная, скользкая. Лошади, когда мы утром выехали в назначенный пункт, еле двигались по крутым скатам и тропинкам, боясь упасть. Из румынских хат, разбросанных среди холмов и гор, смотрели через окна большие конские головы, приветствуя нас пронзи-тельным ржанием. У входов в хаты и на широких завалинках, на крыльцах стояли плетенные из хвороста стулья, точно снег, белели во дворе перья, тре-пыхались прилипшие к грязи легкие пушинки: здесь навели порядок солдаты. Румыния познавала смысл войны.
Мимо каменной церковки с двумя главами и сизой железной кровлей мы повернули налево и увидели издали кладбищенский сад. В нем, скрытые под листвой каштанов и урюка, топтались на привязи лошади. Значит, уже успели приехать представители штабов соседних полков. Мы въехали на кладбище. Здесь каменные кресты, каменные надгробные плиты, глубокие окопы с жел-тыми человеческими костями, торчащими из стенок окопа. Меж кустов валя-лись немецкие погоны, куски шинелей, обрывки папиросных коробок, зажи-галки и стреляные гильзы.
Эти строки я записывал, сидя на зеленой каменной плите без надписи. По-средине плиты изображен вдавленный в камень петух. Рядом – кусты сирени. Справа, вдали, видна церковка, наполовину запрятанная в зелень деревьев, а еще правее и дальше – белели островерхие башенки боярского дома, при-строенного к горе охваченного с трех сторон густым садом. Перед домом вился синий дымок. Это работала походная красноармейская кухня. Я видел ее, проезжая мимо. Боярин сбежал, и в усадьбе его размесилась хозяйствен-ная часть какого-то полка тяжелых гаубиц. Гребни гор, как и вчера, клуби-лись матовым туманом. Дождь вот-вот должен был брызнуть из низко плыв-ших облаков.
Через полчаса приехал начальник штаба дивизии подполковник Некрасов, и мы начали карабкаться в гору. Через овраги с большим трудом перевели лошадей, т. к. они ни за что не хотели идти по узким мосткам всего в две скрипучих и гибких доски. Потом, петляя по тропинкам, по виноградникам, по садам и огородам, мы взобрались на такую головокружительную высоту, что увидели впереди лежащую местность километров на 30. В лесу оставили ординарцев с лошадьми, а сами до переднего края продвинулись пешком.
… Возвратившись с рекогносцировки, я ознакомил по карте своего ко-мандира полка с разведанным участком обороны и отдал необходимые рас-поряжения командирам батальонов. Поздней ночью 18 мая полк был уже на месте, заняв новые боевые порядки. Наш КП – над горой. Под нами синела деревня, зеленели бугры и леса, сверкала узкая речонка. Для схода вниз бой-цы рыли земляные ступеньки, забивали в землю палки, чтобы было за что ух-ватиться, если кто поскользнется и начнет падать.
Штаб разместили в парусиновой палатке под густыми кронами дубов. По-лучилось очень хорошо. Вечером принесли фронтовую газету «Суворовский натиск» за 16 мая 1944 года и «Правду» за 17 мая (эта газета доставлена са-молетом). Что интересного? Во-первых, интересно интервью маршала Тито корреспонденту Рейтер. В этом интервью, между прочим, «Тито считает, что второй фронт вскоре будет открыт, а русские продвинутся прямо на запад, к сердцу Германии».
Дуновение ветерка близости второго фронта ощутил я и в строках сооб-щения ТАСС из Лондона о том, что 16 мая в Лондоне подписано соглашение между Правительствами СССР и Норвегии о гражданской администрации и юрисдикции на территории Норвегии после ее освобождения союзными вой-сками. Одновременно такие же соглашения подписаны Норвежским Прави-тельством с Англией и США. Разве неясно, что подобные соглашения имеют смысл только в связи с предстоящим открытием второго фронта в Европе.
Большой интерес представляет Заявление Орлеманьского на пресс-конференции в Америке. Поскольку Орлеманьский пользовался на пресс-конференции документом, подписанным маршалом Сталиным, мы получили большое уточнение взглядов Сталина на возможные взаимоотношения СССР и папы Пия XII по вопросам религии.
Орлеманьский сказал: «Я не коммунист, и об этом открыто заявил в Мо-скве в моем публичном обращении к польской армии. Я американец… Я уве-рен, что американская публика поймет мою позицию и оценит ее. У меня есть замечательные известия насчет Польши, но о них будет известно позже».
Потом Орлеманьский огласил свои вопросы, предложенные в Москве Сталину, и ответы Сталина за подписью последнего. Текст этого приложения следующий:
1. Считаете ли Вы допустимым для Советского правительства прово-дить политику преследования и насилия в отношении католической церкви.
ОТВЕТ МАРШАЛА СТАЛИНА: Как сторонник свободы совести и свобо-ды вероисповедания, я считаю такую политику недопустимой и исключенной.
2. Считаете ли Вы возможным сотрудничество со святым отцом папой Пием XII в деле борьбы против насилия и преследования католической церк-ви?
ОТВЕТ МАРШАЛА СТАЛИНА: Я считаю это возможным.
Достопочтенный Станислав Орлеманьский пожелал, чтобы вышеуказан-ные вопросы и ответы не публиковались в настоящее время, а были представ-лены ему лично. Маршал Сталин не возражал против этого предложения, но в то же время заявил, что он не возражает против опубликования этих вопросов и ответов, если достопочтенный Станислав Орлеманьский сочтет это необхо-димым. Подпись: Маршал Сталин.
… 21 мая. На сегодня союзники заняли в Италии 123 кв. километра терри-тории и захватили 7000 пленных, преодолели в основном линию Густава и вошли в соприкосновение с линией Адольфа Гитлера. О темпах операции можно судить по тому предположению, что за это же время и при тех же средствах Красная Армия дошла бы уже до Рима.
… На нашем фронте начинает активничать немецкая авиация. Из области международной следует отметить дипломатическую активность союзников по заключению соглашений с правительствами Чехословакии, Бельгии, Дании, Норвегии о порядках на территории, если туда вступят союзные войска. Все это говорит о недалеком часе открытия 2-го фронта в Европе.
Из внутренней жизни достойно упоминания решение Священного Синода Русской Православной церкви от 15 мая о принятии к исполнению завеща-тельного распоряжения Святейшего Патриарха Сергия о вступлении в долж-ность Патриаршего Местоблюстителя Преосвященного Митрополита Ленин-градского и Новгородского Алексия. Этот 67-летний умный старец, вместе с усопшим патриархом Сергием, твердо взял курс на поддержку Советской власти и советской государственности.
В своем письме к Сталину от 19 мая Алексий написал:
«… В предстоящей мне деятельности я буду неизменно и неуклонно руко-водствоваться теми принципами, которыми отмечена была церковная дея-тельность почившего Патриарха: следование канонам и установлениям цер-ковным – с одной стороны, и неизменная верность Родине и возглавляемому Вами Правительству нашему, - с другой. Действуя в полном единении с Сове-том по делам Русской Православной Церкви, я вместе с учрежденным покой-ным патриархом Священным Синодом – буду гарантирован от ошибок и не-верных шагов».
Нечего сомневаться в том, что эта декларация Сергия будет иметь очень важные практические последствия. Можно даже предугадать некоторые очень полезные шаги Русской Православной церкви: она сможет в выгодном для Родины виде примирить русскую эмиграцию с Советским государством, подготовит психологические предпосылки к воссоединению некоторых хри-стианских территорий под эгидой СССР (например, армянские земли), нало-жит отпечаток на информацию об СССР среди миллионов заграничных хри-стиан, доселе представлявших нашу Родину в очень искаженном освещении. Возможно также усиление Советского влияния на африканские христианские общины посредством надлежащей церковной работы и церковного сближе-ния. Во всяком случае, я усматриваю большую дальновидность как главы на-шего Правительства, так и главы Русской Православной Церкви, объединив-ших свои усилия для решения важнейших исторических задач нашего време-ни. Но, надо отметить, очень многие из атеистов до сей поры не понимают сущности совершившегося и ворчат. Им следует не ворчать, а вдуматься…
22 мая. Главный штаб союзных войск в Италии 20 мая официально объя-вил о прорыве укрепленной линии Гитлера. Это хорошо не только в частном, но и в общественном отношении: имея успехи в Италии, союзники смелее пойдут на открытие второго фронта. Английская газета «Дейли Экспресс» уже написала, что «в ближайшие недели будет начато наступление на гитле-ровскую Европу с востока и запада». Кажется мне, что подобная информация в «Дейли Эксмпресс» могла появиться только потому, что где-то в море уже плывут или готовы отплыть к берегам гитлеровской Европы союзнические военные корабли. Поживем, увидим.
… Интересное событие: во вчерашних газетах опубликовано соболезнова-ние СНК СССР, выраженное Священному Синоду по поводу смерти святей-шего Патриарха Московского и всея Руси Сергия.
… В детстве я в какой-то книге читал:
«И гордецы в годину лютую
       Склонили голову перед тем,
       Терпят кого с великою мукою,
       Как терпят собственную тень».
И склонен я согласиться с утверждением, что «немцы остались немцами, а русские русскими, независимо от политических, религиозных и этических идеалов». В этом цемент национальности…
… Наши армии в Румынии фактически переведены на самозаготовку. Долго ли это выдержит Румыния с ее мамалыжными ресурсами?
… Принесли мне «Суворовский натиск» от 20 мая 1944 года. В номере на-печатана статья гвардии майора И. Ломп. В статье майор пытался рассказать о боях нашего полка в Думбрэвице. Беда майора в том, что он этих боев не видел, а слышал о них весьма не точно, в результате чего статья получилась глупая. Во-первых, майор Ломп спутал название населенного пункта «Дум-брэвица» с рощей и написал: «Офицер Котов быстрым броском вывел отряд к роще и здесь снова организовал круговую оборону». Чепуха. Не в роще шел бой, а внутри деревни Думбрэвица, в районе крупного каменного боярского дома.
Ломп озаглавил свою статью «Бой с противником, просочившимся в бое-вые порядки». И здесь все не на своем месте. Шел как раз другого характера бой, бой нашего полка в полном окружении. Вполне естественно, что я напи-сал резкий протест против статьи Ломп и приложил свое описание боя в Дум-брэвице, попросил редакцию «Суворовского натиска» опубликовать это опи-сание, чтобы устранить таким образом вопиющее искажение фактов майором Ломп. Свой материал срочно направил газете.
24 мая был у меня один майор из армейского штаба.
«Как вы не боитесь работать в шалаше? – спросил он, сидя по горло в тра-ве, насыпанной в щель».
«Надоело три года бояться, – сказал я. – Кроме того, у нас есть щели на случай немецкого артобстрела или авиабомбежки. Непрерывным же сидени-ем в земле у нас занимаются приезжие товарищи из далекого тыла».
Майор густо покраснел, вылез из щели и устроился рядом с ней прямо на траве. Потом, увидев на моей груди нашивку о ранении и орден, спросил: «Давно вы в Армии?»
«С первого дня войны», – ответил я.
Майор пожал плечами:
– Почему же вы, занимая должность подполковника, носите погоны стар-шего лейтенанта?
– Вам, тыловикам, впору о себе позаботиться, а для заботы о нас не оста-ется времени, – резко ответил я.
Майор опять покраснел. На фронте он никогда не был, но успел пробе-жать путь от младшего лейтенанта до майора в течение двух лет. Подобное явление – не редкость.
… 25 мая прибыл ко мне ПНШ-1 капитан Сержанов. Едва переступив по-рог, он рассыпался в комплиментах по моему адресу, ссылаясь, что все это слышал обо мне в штабе корпуса и в штабе дивизии. Тут же он успел сооб-щить, что окончил в свое время Ленинградский Университет по историче-скому факультету, теперь довольно постарел, ослабел зрением, не может бы-стро ходить и вообще не обещает быть крепким помощником. Ветерана ува-жаю, но помощи от него, вероятно, не будет…
… 27 мая. Только сегодня одумался от комбинированного укола (брюш-ной тиф, холера, дизентерия), принятого вечером 25 мая. Снова взялся за де-ла. Дождь лил немилосердно. Мое жилище протекает. Крупные капли воды падали на постель, на пол, на крышку импровизированного стола. Серебри-стые капли воды скользили по парусине шалаша, и по коже у меня блуждала дрожь. Нехорошо.
… Недавно немецкая газета «Гакенкрейцбаннер» поместила статью о скромности Гитлера, пытаясь этой скромностью объяснить, что за последние два года он редко выступал с речами перед народом. И… газета договорилась при этом до оригинального и редкого суждения: «В дни тяжелых испытаний, какие мы пережили за последние 8 месяцев, он не всегда, умел справляться с запутанным клубком забот». Растерялся бедняга! Но это ничего. Хуже будет, если Гитлеру удастся потеряться, когда войска союзников придут в Герма-нию. За ним бы надо позорче присматривать. Этот скромник на все спосо-бен…
… Прочитал сегодня в центральной газете от 25 мая текст выступления Черчилля 24 мая в Палате общин о внешней политике Англии. Некоторые строки этого текста особенно интересны. Например, Черчилль сказал: «На-дежды, которые мы лелеяли в феврале и марте на смелое вступление Турции в войну… увяли». Турецкие военные деятели самым мрачным образом оце-нивали перспективы русских в южной России и в Крыму. Им и не снилось, что к началу лета Красная Армия будет на склонах Карпат и выйдет на реки Прут и Серет…
Теперь стало особенно понятным, что Турция удержалась на позиции «нейтралитета» не только по причине своих симпатий к Германии, но и по причине вялости английских действий в Эгейском море и по причине вполне закономерных заминок-пауз воск IV Украинского фронта, не сумевших с хо-ду овладеть Крымом. Кроме того, турки оказались бессовестнее и хитрее, чем мы предполагали. В дальнейшем они должны почувствовать на своей спине наше неудовольствие их политикой. Был подходящий момент для турок ис-купить свою вину перед свободолюбивыми нациями, но они не воспользова-лись им и пусть потом пеняют сами на себя…
В данный момент Турция просто опоздала уже вложить свой вклад в дело союзных наций: второй фронт откроется без нее. Недаром Молотов 10 мая 1944 года в английском посольстве в Москве, принимая ордена и медали от английского посла Керра для генералов, офицеров и бойцов Красной Армии, заявил: «Эти награды являются выражением боевого содружества наших на-родов, которое окрепло за эти годы. Теперь пришло время, когда вооружен-ные силы союзников готовятся к решительным совместным действиям про-тив нашего общего врага – гитлеровской Германии, и враг скоро почувствует мощь наших совместных ударов».
… Газеты напечатали интересное сообщение о том, что ключ от Никола-евских ворот Киевской крепости весом в 3 килограмма 545 граммов, увезен-ный немцами из Киева в ноябре 1943 года, отобран у гитлеровцев бойцами 2 стрелкового батальона 335 гв. полка 117 гв. стр. дивизии в момент уничтоже-ния тарнопольского гарнизона немцев войсками 1-го Украинского фронта и переслан маршалом Жуковым председателю СНК Украины Хрущеву 27 мая 1944 г. для хранения в киевском историческом музее, где он хранился до того больше ста лет. Не удалось немецким грабителям увезти киевский ключ в Германию. Да и зачем? Скоро все равно придется им не только возвращать в Россию награбленное, но и отдать в русские музеи немало своих ключей от различных городов и крепостей.
Прямо-таки расклеилось дело у немцев. На днях английские офицеры вы-садились на остров Крит, остановили машину командира 22-й германской бронетанковой дивизии генерала Крейпе, вставили генералу пистолет в бок и на его же машине, миновав 22 военно-контрольных поста, доставили генерала в пункт в 38 километрах от Гераклиона и посадили его на борт английского корабля. Генерал даже не пикнул, пока его доставили в Лондон. Значит, Крейпе перестал верить в непобедимость Германии, иначе он завопил бы… Все у немцев расклеилось, даже генералитет… Не то еще будет, когда немец-кие генералы взбесятся.
… 31 мая прочитал во фронтовой газете «Суворовский натиск» статью генерал-майора И. Фомиченко «Об основах чести советского офицера». Ни-чего нового. Главное, что мне не понравилось в статье, так это сплошное охаивание всех авторов, которые раньше Фомиченко выступали в печати по данному вопросу. Он очень самонадеянно и нескромно написал: «Чтобы пре-сечь в корне появление подобного рода «памяток» и «советов» и оградить офицерскую среду от проникновения этих халтурных изданий…» и т. д. и т. п. Одним словом, надо всем читать только одну статью И. Фомиченко, чтобы не впасть в какой-либо грех. Вот это и есть то, по моему мнению, что недос-тойно офицерской чести и не должно бы содержаться в статье «Об основах чести советского офицера». Какая же это честь, если всех предшественников своих мы научимся поливать помоями?
… На нашем фронте неспокойно. В течение вчерашнего дня немцо-румыны нажимали на советские позиции севернее Яссы. Они сумели не-сколько продвинуться вперед, вклиниться в нашу оборону. Мы – накануне больших событий.
Сегодня замечена концентрация немецких войск перед Думбрэвицей, пе-ред Ружинос и западнее. Мы привели полк в боевую готовность…
… В последнее время участились случаи публикации в газетах историко-географических и политических очерков о Румынии, географических карт Румынии или отдельных ее областей и других материалов. Столь неожидан-ный интерес к Румынии вызван, насколько мне известно, широкой секретной подготовкой почвы в Румынии для переворота в пользу объединенных наций и вывода румынской армии из войны, а при более благоприятном исходе за-думанного дела – использование этой армии против немцев. Больших под-робностей сейчас писать не следует, но, буду надеяться, что недалекое буду-щее даст объяснение всему… В частности, более понятным станет «слух» о приезде Кароля II в Боташани, о высадке одного из английских офицеров на парашюте в Бухаресте, о раздорах Михая I с Антонеску, о приходе на наш фронт румынской дивизии, составленной из военнопленных румын, взятых еще под Сталинградом и соответствующим образом обработанных. Смутно ощущая нависшую над его головой угрозу, маршал Антонеску пытается «де-мократизироваться» и начинает лично посещать лагеря русских военноплен-ных, о чем регулярно ставит нас в известность через свои листовки. Сизифов труд. Нас этим не ублажишь, а себя расстроишь, маршал Антонеску, неудач-ный скрипач.
… 1 июня 1944 года. Весь день била немецкая дальнобойная артиллерия. Снаряды ложились недалеко от нашего расположения. Убита одна лошадь.
Обходя блиндажи и землянки личного состава полка, я заглянул в блин-даж автоматчиков. Командир роты старший лейтенант Батыцкий, сидя на пне, заменявшем стул, читал старую потрепанную книжицу. Взяв книгу в руки, я прочитал на переплете, что издана она в типографии СПБ, т-ва «Труд», на Ка-валергардской, 40, не то в 1913, не то в 1915 году. И эту старую книжицу, озаглавленную «De Profundis», рассказывавшую о страстной любви некоего писателя к своей сестре Агай, Батицкий читал с необузданным увлечением. Огни страсти пылали в его глазах.
Я пожурил Батыцкого за плохой выбор книг для чтения, но сам ушел от него, взбудораженный мыслями, чем же объяснить интерес советского офи-цера к этой сомнительной повести? Наверное, это объясняется трехлетней попыткой убить плоть и страсть грохотом войны, что, видимо, невозможно… Больше того, страсти загорались с еще большей силой и рвали всякие грани-цы, особенно в кругу старших офицеров и генералов: там полевые походные жены стали такой же табельной необходимостью и неизбежностью, как ружье или автомат для стрелка-солдата… В тылу, как пишут наши жены, еще об-стоит дело опаснее. Там «начальники» навязывали свою любовь солдаткам по разному поводу. И недаром фронтовики сложили едкий анекдот про тыловых Жон-Жуанов, которые проявили сверхнахальство: лежа на жене фронтовика, они кричали: «Смерть немецким оккупантам!»
Возможно, эта откровенность фронтовика многим не понравится, но что поделаешь. Нам тоже очень не нравилось читать письма наших жен, в кото-рых они жаловались на различные похабные предложения райвоенкоматских жеребцов. Однако мы терпели…
… Ночью под 2 июня получили приказ явиться утром со своими помощ-никами на учение по теме «Смена части на переднем крае». Сделал вывод: дня через два-три нам придется кого-то сменить. Оценив обстановку и веро-ятное направление мероприятий нашего Верховного командования в связи с активностью немцев под Яссой, решил, что нам, вероятно, придется сменить 3-ю гв. ВДД. Да и уж вошло в привычку, что мы в последнее время все сме-няем взаимно друг друга…
Утром на огромной коруции (румынская повозка) мы всем штабом выеха-ли в район учений.
В приказании нам предлагалось прибыть на северную окраину Белушеш-чий, а в действительности надо – на северную окраину Тодирешчий, где, соб-ственно, мы и нашли всех остальных офицеров соседних полков.
Ошибка штадива, если знаешь особенности румынских сел, извинительна: румынские села построены наподобие раскрытой папиросницы – одна поло-вина с одним, а другая – с другим наименованием, но концы их (окраины) од-новременно или южные или северные. Не трудно спутать: на сто метров ближе – северная окраина Белушешчий, а на сто метров дальше – уже север-ная окраина Тодирешчий. Между ними нет никакого перехода, даже изгоро-ди, чаще из колючей проволоки, непрерывны…
У боярского обширного дома на северной окраине Тодирешчий собралась большая группа штабных офицеров. Одни закуривали, другие оживленно бе-седовали, третьи заигрывали с «девчатами» из медсанбата, четвертые окру-жили незадачливого «казака» в серой папахе и с красными лампасами на штанах, с хохотом старались вытащить его саблю из ножны. «Казак» (это ор-динарец одного из тыловых командиров. А известно, что данная категория вместе со своими ординарцами любила пофорсить) сопротивлялся, но четве-ро офицеров вцепилась в его ножну, трое – за эфес сабли, двое – за плечи «ка-зака».
И… бац! Клинок со скрежетом вылетел из ножны. На солнце, на свер-кающей стали клинка, п