С подобным письмом в адрес членов Политбюро выступила и большая группа московских писателей. Наши коллеги ставили вопрос в более общем плане. «Пришла пора задуматься: не происходит ли сращивание еще функционирующего казарменного социализма с идеологией национализма? Возникающий в итоге национал-социализм {387} грозит превратиться в идеологическую доктрину, в инструмент управления обществом». («Литературная газета», 14 февраля 1990 г.)
Все ответы мы получим только через полтора года. Их нам даст сама жизнь, но никак не те, к кому мы обращались.
Прежде чем перейти к следующей главе, я должен рассказать еще об одном штрихе ленинградской жизни тех дней — перед выборами. Власти, — а я объединяю в этом слове три основные силы: партию, советы, КГБ, — применили еще один тактический прием, довольно эффектный — запугивание. По городу вдруг поползли слухи, что в конце февраля, что-нибудь 25?го (день окончания фестиваля «Российские встречи») в Ленинграде ожидаются погромы, побоища с кровопролитием. Якобы будут штурмовать колонии и тюрьмы, громить все что попало. Якобы укрепляется армия, милиция переходит на казарменное положение. Это слухи. Но вот трансляция заседания Верховного совета СССР, которую я слышал своими ушами: депутатов ставят в известность о «имеющихся сведениях о возможных беспорядках» в Ленинграде. Те, естественно, принимают заявление: «не допустить», «обеспечить»…
«Смена» писала в те дни: «Совершенно очевидно, что сегодняшнее нагнетание напряженности в городе, — это попытка сорвать выборы. Откуда взялись панические слухи и сообщения о предстоящих 25 февраля кровопролитных эксцессах? Из Москвы пришло соответствующее распоряжение, что подтвердил на пресс-конференции Б. В. Гидаспов, правда, не назвав, чье имя стоит под ним… Никаких разъяснений, кроме обещаний, что “у нас есть еще МВД и КГБ и ситуацию мы контролируем”. Как были слухи и домыслы до пресс-конференции, так они и остались».
Однако людям официально советовали 25?го не выходить на улицу.
Надо сказать, что давление методом запугивания я к тому времени испытал на себе. Вскоре после 6?го пленума российских писателей и последовавших затем событий, в моем доме стали раздаваться звонки. Звонили по несколько раз в день. Текст и голос примерно один и тот же: «Абрам, ты знаешь, что скоро тебе придется расплачиваться за преступления перед русским народом?» Отделавшись несколькими ругательствами, я вскоре о звонках забывал, пока не звонили снова. Особенно утомительны были ночные звонки. Голоса в трубке не было, доносилось лишь сопенье. Мы стали с вечера выключать телефон, но иногда — по обстоятельствам — {388} не могли этого делать. Звонки продолжали атаковать нас, и в доме, естественно, поселилась тревога. Жена сопровождала сына в школу и из школы. По пути на работу, входя на пустынный Литейный мост, я теперь тревожно оглядывался. Как-то я спустился вниз, к автомату и через телефонную станцию попытался выяснить, с кем соединен мой номер. Оказалось, что это можно сделать лишь через милицию. Милиция наутро мне сообщила, что ничем не может помочь, так как мой абонент заблокирован. Знающие люди сказали, что телефоны с блокаторами стоят в Смольном, в исполкоме и в КГБ. Ну, кто ночью может не спать в этих учреждениях? Наверное, ночной дежурный да еще охрана. Я успокаивал жену: ну, поразвлекаются и отстанут. Но однажды вечером истерический голос прокричал: «Абрам, ты что делаешь, не понимаешь разве, гад, что за тебя уже заплачено? И за жену твою заплачено!» Мне пришлось написать заявление и поехать в прокуратуру. К тому времени я был не только председателем Союза писателей, но и депутатом Ленсовета, поэтому меня принял сам прокурор города Д. М. Веревкин. Через день в Ленсовете один депутат, работавший в Управлении милиции, спросил меня: «Владимир Константинович, а что случилось, вчера наши генералы из-за вас чуть ли не на ушах стояли?» В этот же вечер ко мне приехал техник и присоединил к телефону определитель номеров с разблокировкой, кажется, его называли «телевизором». И — о чудо! — звонки прекратились. Правда, было еще продолжение, не оставившее сомнения, что это дело рук КГБ, но рассказывать обо всех подробностях утомительно.
Обращений, звонков, писем граждан к властям в конце февраля было много. Выступили с открытым письмом к «отцам города» и правоохранительным органам народные депутаты СССР А. Собчак, А. Щелканов, Ю. Болдырев, А. Денисов. Они напомнили, что позади уже трагический опыт Закавказья и Средней Азии с тем же сценарием. Но «отцы» вели себя спокойно: волноваться нет оснований. Но митинг демократической общественности на Дворцовой площади все же на всякий случай не разрешили. Отвели им площадку подальше — в Купчино у СКК. Из лозунгов этого митинга выделялся такой: «Лучше склероз, чем такая “Память”!»
Вот в те дни моя рука и потянулась к «вертушке». Я набрал номер генерала А. Куркова, нашего соседа, хозяина Большого {389} дома. На мое предложение встретиться с секретариатом он откликнулся охотно и уже через пару дней пересек Литейный и вошел в наш особняк. Генерал оказался словоохотливым и вел себя по-добрососедски. Он разъяснил нам, кому выгодно нагнетание шовинистического угара: ультраправым и ультралевым. Правда, кто греет руки у этого костра, он не стал уточнять. Мы сидели долго, беседуя на самые разные темы, словно соскучились друг по другу. Мне показалось, он был откровенен, и в конце так же откровенно сказал: а что погромов не будет, это я вам гарантирую. Ну, раз хозяин пообещал, значит, так все и было.
А стекла в моей парадной все же разбили.
Свободное копирование
