Жизнь врозь - 1

Жизнь врозь

Ленинградские писатели были глубоко оскорблены и решениями пленума и самим его духом. Мне было стыдно смотреть в глаза моим товарищам. Особенно мучителен для меня {371} был взгляд Марии Григорьевны Рольникайте. Ее книга «Я должна рассказать…» о вильнюсском гетто потрясла мир, так же как «Дневник Анны Франк». Для сопереживания этим книгам не надо было быть ни евреем, ни интернационалистом, ни космополитом, достаточно было быть просто цивилизованным и сердечным человеком. Что-то похожее на ожидание нового «культурного гетто», не высказанное прямо, но подразумевающееся, было разлито во всей атмосфере пленума. То, что у нас, в Ленинграде, было экзотикой, нонсенсом, неприличным звуком, стало основным содержанием чуть ли не всех его речей. Не вникнув, не разобравшись, не проверив — сделать гнуснейшие обвинения Воронина основой решений на уровне Российской федерации! Это было поистине национально-бюрократическим гангстеризмом. Будь он трижды полномочным, этот 6?й пленум, он не имел права поднять руку на огромный, самый большой после Москвы, писательский коллектив только на том основании, что в нем есть евреи и что они кому-то не нравятся. Он повел себя не как цивилизованный литературный, а как карательный орган. Все это было ясно, как Божий день — и причины, и движущие силы, и подоплека. И на собраниях в секциях, и на общем собрании, где я докладывал о происшедшем на пленуме, вещи назывались своими именами. Гнев и отвращение ко всей этой истерии были безмерны. Позже, когда мы провели опрос, оказалось, что 90 процентов писателей хотят выйти из российского союза. И только 4 процента за то, чтобы в нем остаться.

Состав нашей организации был, как и всюду в больших городах, многонациональным. Были ли в ней евреи? Конечно! Преобладали ли они по численному составу над другими национальностями? Не знаю. Не подсчитывал. Мы полагали подсчеты такого рода недостойными интеллигентных людей, тем более, что национальная самоидентификация — глубоко личное дело. И вообще — не надо заблуждаться: даже если бы ни одного еврея в нашей организации не было, все равно бы проблема возникла. Произошла подмена, речь ведь шла о другом!

Зато мы не поленились и провели другие подсчеты. Мы попытались выяснить, кто же наша мафия, захватившая позиции в союзе, не дающая жить «русским писателям». Оказалось, что в выборных органах разных уровней — в правлениях, секретариатах, {372} бюро, советах, комиссиях — работает 160 человек. 52 из них выбраны в два и более органа, а около 30 участвуют более чем в трех выборных органах. Вот эти последние, вероятно, и есть «ленинградская еврейская групповщина». Вот они поименно: Юрий Андреев, Андрей Арьев, Владимир Арро, Герман Балуев (в пяти выборных органах), Майя Борисова, Даниил Гранин, Михаил Глинка (в пяти), Гастон Горбовицкий, Яков Гордин, Михаил Дудин, Владимир Кавторин, Александр Нинов (в четырех), Алексей Павловский, Юрий Помпеев, Валерий Попов, Мария Рольникайте, Николай Сладков, Иван Сабило, Борис Стругацкий (в четырех), Риза Халит, Борис Хмельницкий, Анатолий Чепуров (в четырех), Михаил Чулаки (в четырех), Александр Шалимов, Вадим Шефнер. Вот эту работу за нас, пожалуй, и должен был проделать российский секретариат, прежде чем бесчинствовать на пленуме.

Что касается членов редсоветов издательств (85 писателей), журналов (55) и альманахов (более 40), откройте 1?й номер «Звезды» за 2001?й год и в уже упоминавшемся материале Геннадия Николаева «Освобождение “Звезды”» прочтите о том, как даже в 89?м году обком партии выворачивал руки главному редактору, отстаивая свой состав редколлегии, в том числе, не допуская «перекоса по национальности». Так что если и говорить о «мафии» в Ленинграде тех лет, то только о партийной.

Но вот что правда, то правда — в ленинградской культурной и литературной жизни правила бал, задавала тон и стиль и, можно сказать, несмотря на все сопротивление, господствовала одна неодолимая сила. Имя ей — ленинградская интеллигенция. Благодаря ей в городе была своя шкала художественных ценностей, высокий уровень критериев литературного творчества. Было понятие интеллигентного поведения в споре, в самоутверждении, традиционный кодекс национальной терпимости, дух доброжелательства и помощи тем, кто тянется к культуре. Ну, так это ведь город Эрмитажа и Пушкинского дома, Университета и Института истории искусств, Русского музея и факультета народов Крайнего Севера. Я не идеализирую наш писательский союз, он выступал и не в благовидной роли, но ленинградское писательское сообщество всегда сознавало, что принадлежит тому же культурному ареалу, что и Анна Ахматова, Юрий Тынянов, Михаил Зощенко, Григорий Гуковский, Евгений Шварц, Виктор Жирмунский, Алексей {373} Пантелеев, Дмитрий Лихачев, Лидия Гинзбург, Федор Абрамов. Их творческие судьбы питали духовное и нравственное самочувствие следующих литературных поколений, которые считали себя их духовными восприемниками.

И вот в этом было все дело.

Союз с помощью приемной комиссии (а ее долгие годы возглавлял честнейший Николай Иванович Сладков) оберегал себя от невежества и дилетантизма, от обскурантизма и национальной нетерпимости. А общее собрание, как могло, обороняло от этих сил свои выборные органы. На языке Воронина и его сообщников это называлось: «ленинградская еврейская групповщина крепко охраняет свою цитадель». Этим и подобными заклинаниями вскоре после пленума огласился ленинградский телеэфир. Странно и страшно они звучали на многомиллионную аудиторию — по существу, впервые после «дела врачей». Но и жалко, и даже комично. Четыре здоровых мужика, называвшиеся писателями, сорок минут слезно жаловались, что их обижают, потому что они русские. Даже партийная «Ленинградская правда» на другой день разразилась резкой и едкой статьей. В этом же духе откликнулись и другие газеты. (Е. Туинов провел подсчет этих откликов, называя, разумеется, их «проработочной кампанией, свалившейся на наши головы»: двадцать два отклика!) А это было просто свидетельством общественного шока и возмущения.

Не молчали и оторопевшие телезрители — посыпались письма в редакции, в союз писателей, в прокуратуру. Через несколько дней и наша организация выступила в телепередаче «Прошу слова!» — беседу вели писатели Илья Фоняков, Самуил Лурье и Николай Крыщук.

Разумеется, мы направили свои письма и резолюции по всем адресам, вплоть до Генеральной Прокуратуры. Действия эти протесты не возымели. Я только потом понял почему: они не дошли до адресатов, кто-то их придерживал, и я даже догадываюсь кто.

Я сидел над списком «Содружества», который нам с большим трудом удалось заполучить, и пытался понять, какие обиды движут этими людьми, в чем исток объединившей их ненависти. И странные вещи открывались мне в этом сонме гонимых. П. Кочурин — двадцать лет редактор издательства «Художественная литература», затем еще десять — главный редактор издательства {374} «Советский писатель». С. Воронин — восемь лет главный редактор журнала «Нева». Н. Кутов — редактор отдела поэзии журнала «Звезда» с двадцатисемилетним стажем. А. Шевелев многолетний зав. отделом поэзии журнала «Аврора», редактор ленинградского радио. В. Козлов — зав. отделом прозы журнала «Аврора». Е. Туинов — редактор издательства «Детская литература». На кого жалуемся, господа?

Далее: П. Выходцев — заведующий кафедрой советской литературы ЛГУ, А. Хватов — заведующий одноименной кафедрой института имени Герцена. Уж помолчали бы о «гонителях» и «гонимых». Подвиги их на этом поприще были хорошо известны.

Три лауреата Государственной премии. Орденоносцы. Все широко публикуемые (у кого, разумеется, есть что публиковать.) Детский поэт Иван Демьянов вообще меня удивил. Пытаясь понять, сколько у него книг, я просто сбился со счета. Но, оказывается, на два его текста написали музыку композиторы Прицкер и Шостакович. И тут они пролезли!

Меня не занимали авторы, пишущие от случая к случаю, так же как и стахановец пера В. Пикуль, проживавший безвыездно в Риге. Не удивляла и молодая поросль — М. Любомудров, В. Кречетов, А. Стерликов, Е. Туинов — с их взглядами и сочинениями мы были давно и хорошо знакомы по публикациям в журнале «Наш современник» и в других изданиях.