Итак, спустя два года после начала работы, мы выходили к большому зрителю.
Критик Георгий Вирен, писавший в это время рецензию на сборник моих пьес для журнала «Октябрь» и посещавший наши репетиции, сообщал из Москвы накануне Нового года: «… Пусть будет благосклонен к Вам Дракон?88! Премьеру “Колеи” анонсировали обе наши городские газеты — “Московская правда” и “Вечерняя Москва” — это бывает очень редко. А вечером 23?го радио передало репортаж о просмотре (очень одобрительный) и интервью Хейфеца по этому поводу. Так что внимание к Вашей работе повышенное…»
Он преувеличивал, милый мой критик, повышенного внимания не было. Г. Холодова справедливо отмечала через год, что наш и без того негромкий спектакль был заглушен шумом скандальных событий с разделом театра и громкой юбилейной премьерой. Однако нельзя сказать, что откликов не было. Рецензии появились в «Московском комсомольце», в «Советской культуре», в «Труде», может быть, где-то еще, о чем я не знаю. Самый же подробный (и в высшей степени доброжелательный) анализ спектакля принадлежит Г. Холодовой в журнале «Театр», но он вышел, как я уже сказал, через год. Реакции же тех критиков, мнением которых Хейфец особенно дорожил, не последовало. Почему — для меня неведомо.
Спектакль продержался в репертуаре лет пять, вплоть до кончины Евгения Александровича Евстигнеева в 1992 году. К счастью, этой работой мои творческие отношения с МХАТом не закончились.
Я перечитал написанное и подумал: какое занудство! А где же роковые страсти, сотрясавшие МХАТ, живая театральная жизнь, {279} где портреты актеров, где закулисные тайны, на худой конец, где театральные байки? Да, байки где? Как будто вся история спектакля и исчерпывалась репетициями и ожиданием рецензий. Я, к сожалению, так мало бывал в театре за эти два года, что полнокровной его жизни просто не знаю. Так, обрывки какие-то… Пожалуй, расскажу один эпизод… простенький… житейский… насчет выпивки… А то что же, все о высоком да о высоком. А об водке, как говорится, ни полслова. Но это, скорее, не из жизни театра, а из нравов времени.
Угостить актеров в те «минеральные» годы для автора было почти нереальной проблемой. Прилавки винных отделов московских магазинов были пусты, а если что-то и «выбрасывали», то сразу выстраивалась длинная беспокойная очередь. Да потом ведь еще ее надо было подкараулить. И сколько «в одни руки» могли дать, тоже еще вопрос, а мне надо было много. У самого прилавка очередь всегда превращалась в митинг, сопровождавшийся рукопашной схваткой.
Короче говоря, в день сдачи спектакля, это уже во второй раз, на Новой сцене, я поделился своей маятой с Любшиным, а он известил Евстигнеева. «— Не расстраивайтесь, Владимир Константинович, — сказал Евстигнеев, — делается это вот так. — Он взял лист бумаги. — Смотрите, вот с Камергерского сворачиваете за угол, идете по улице Горького, там увидите надпись “Гастроном”, но в магазин не заходите, а войдите во двор. И вот я вам рисую, смотрите: первая парадная, вторая, вот третья, а вы войдите в четвертую и — сразу вниз, в подвал. И там у первого попавшегося грузчика спросите Семена Моисеевича. Он вам все даст».
Так я и сделал. Через пятнадцать минут я уже был в скупо освещенном подвале, заставленном пустыми ящиками. Под ногами шуршала стружка, по стенам двигались тени. Я постучался в кем-то указанную дверь и оказался в скромной, освещенной лишь настольной лампой комнате. За столом сидел человек средних лет в шапке-ушанке. В сумраке у стены был еще кто-то. «— Семен Моисеевич?» — начал я, приготовившись кратко и внятно изложить свою просьбу, но тут же был остановлен приветливым возгласом: «— Да?да, заходите, Владимир Константинович, мы вас ждем!.. Присаживайтесь. Олег Валерианович, вот познакомьтесь, это тот самый драматург, помните скандал с его пьесой?..»
{280} И я увидел, как из полумрака навстречу мне встает любимый артист Басилашвили, с которым я давно хотел познакомиться. «— Так вот сегодня он выдаст им еще кое-что похлеще! — продолжал хозяин. — Пьеса остросоциального содержания. Глубокий психологизм. Чудные роли. Главную играет Евгений Александрович Евстигнеев, партнерша его Таня Лаврова, ну, вы можете себе представить, что это будет. Мы все идем, не желаете присоединиться?» Но Басилашвили в этот вечер был занят. Мы поговорили еще минут десять о театральных новостях Москвы, затем хозяин приоткрыл дверь и, позвав какую-то женщину, распорядился отпустить через винный отдел все, что мне нужно. С полной сумкой коньяка и какой-то закуски я вернулся в гримуборную моих благодетелей. «— Где бы это оставить до вечера?» — спросил я. «— Как где, — в один голос откликнулись Евстигнеев и Любшин, — здесь и оставляйте. Все будет в сохранности».
До спектакля еще оставалось несколько часов…
У этой истории было и продолжение, но что-то подсказывает мне, что лучше ему остаться в устном варианте.
Свободное копирование
