Война - 15. В Румынии

В РУМЫНИИ
Записки. Очерк 14

Последней деревней на бессарабском берегу была деревня Кубани. Там мы поужинали, а к обеду следующего дня должны были попасть уже в ру-мынскую комуну Каралаш.
Румыния. Гористая местность. Села здесь большие, хотя и не так велики, как в Бессарабии. Зато дома размещены очень густо. Если бы мы начали по настоящему мстить румынам, то достаточно зажечь один дом и румынское село выгорело бы дотла.
Плетни, плетневые кукурузохранилища, похожие на гигантские корзи-ны…Горы, яры, буераки. Сады на косогорах. Заросли акаций. Долины, овра-ги. Леса, перелески. Лесные прогалины. Виноградники на буграх. Длинные-длинные, узкие полоски единоличников, от которых давно отвык наш глаз.
В деревнях разные хаты. Есть и на куриных ножках хижины, крытые ка-мышом или очеретом. Есть и красивые дома с верандами и плющем, со стек-лянными дверьми и с островерхими башенками над входом.
В хижинах полным-полно людей. Изящные дома совсем пусты: купцы, бояре, дельцы бежали в глубь Румынии.
Вслед за нами, обгоняя нас, гремели русские танки, танки, танки. Им не было конца.
Навстречу полку румыны везли на волах раненых в боях красноармейцев. Скрипели не мазаные колеса арб.
Румынское население относилось к нам двойственно: оно было не против русских, но и боялось, что снова придут немцы и накажут за сочувствие рус-ским. Поэтому симпатии к нам высказывали крестьяне исподтишка.
В комуне Каралаш, например, седой толстенький старичок в черном ма-терчатом пиджачке, в суконных серых штанах и парусиновых лаптях (опи-чах), подшитых кожей, пригласил нас в гости к себе.
Угощая мамалыгой и яйцами, виноградным вином и творогом, он говорил нам по-русски:
– Нам русские не враги. Антонеску враг. Я еще с юности знаю русских и понимаю, что лучшим союзником Румынии может быть только Россия. За-пишите это в свою книжечку. Это говорит вам Иеремия Чобан, член царани-стской партии. Но я не с вождями иду, – с царанами, а цараны стоят за рус-ских… Через несколько месяцев румынские солдаты предай (сдаться в плен) русским и пойдут на разбой (на войну) против Германии…
В этот момент в сенях послышались чьи-то шаги. Иеремия Чобан испу-ганно заглянул в дверь, потом набросил крючок и, на цыпочках возвратив-шись к нам, зашептал:
– У нас такая обстановка, что и соседу доверять нельзя. Подслушает и…в сигуранцу…

– Вы думаете, мы не удержимся в Румынии? – спросил я.
Старик помялся, искоса посмотрел на дверь карими глазами, почесал ног-тем седую мохнатую бровь, покашлял.
– Немец, он еще сильный, – неопределенно сказал он. – Вас он, может быть, и не одолеет, а до меня может добраться. Румыния это не Россия. Ру-мыну надо всегда опасаться…
"До чего все-таки довел маршал Ион Антонеску свой народ! – подумал я. – Живут румыны и боятся жить, оглядываются…"
Старика окликнули во двор.
Вслед за ним вышел и я. Мне хотелось еще поговорить с ним, но так и не удалось. Понабежали во двор румыны и, галдя и споря, начали обсуждать ка-кой-то свой соседский вопрос. Кажется, они собирались копать новый коло-дец.
Сидя на каменной ограде и слушая каркающий румынский говор, я на-блюдал одновременно за аистами. Задумчивые, опустив длинные оранжевые носы, они стояли на одной ноге у плетенных и обмазанных глиной дымарей на самом гребне избяных крыш. На солнце сверкали белизной их длинные шеи и крутые зобы, чернели концы крыльев и хвостов.
"Черногузы". Это слово произносил еще мой дед, рассказывая мне об аи-стах. Он видел их в Румынии в 1877-1878 годах во время русско-турецкой войны. Видел здесь этих "черногузов" и мой отец в 1916 году. Теперь при-шлось увидеть и мне.
Да, Иеремий Чобан прав. Румыния – не Россия, и румынам всегда надо опасаться всякого прохвоста, который будет толкать их к плохим отношени-ям с Россией. Процветание Румынии прямо таки невозможно без союза с Россией…
Когда мы уже покидали гостеприимный кров, Иеремия Чобан прибежал во двор, надел островерхую смушковую шапку, приложил по-военному ла-донь к ее обрезу и, вытянувшись перед нами, по-солдатски отчеканил:
– Курсабек, русские офицеры!
– До свидания! – ответили мы ему и пожали на прощание руку, отчего он сильно смутился и пожал плечами. – Наши офицеры крестьянам не пожимали руку…
…………………………………………………………………………….
Всю ночь мы шли, совершая сорокакилометровый марш. По горам и ле-сам катился фронтовой грохот. Слева от нас сияли огни немецких освети-тельных ракет, сверкали золотые брызги трассирующих пуль. И было это сказочно красиво, будто черный бархат неба горел узорами золотых украше-ний.
На рассвете вступили мы в румынский город Хырлеу.
В городке неимоверно узкие улицы. Они похожи на грязные коридоры ка-ких-либо запущенных больших домов. Кроме того, улички были перепруже-ны баррикадами, точно плотинами.
Баррикады из камня; баррикады из бревен, переплетенных стальными тросами; баррикады из мешков с песком.
Ничто не удержало русских. Прошли.
Валялись у домов разбитые немецкие орудия, стояли во дворах и проездах разбитые немецкие танки.
Мы долго пробирались по извилистым уличкам, часто попадая в тупики и тупички; проезжали через разрушенные дворы и снова оказывались в кривых уличках, заваленных обломками досок, щебня, пылью.
У одного из домов меня остановили наши разведчики и пригласили ос-мотреть книги, обнаруженные ими в доме.
В доме, из которого бежал хозяин-интеллигент, книгами была набита це-лая комната, служившая, видимо, библиотекой и кабинетом одновременно.
На мраморном столике перед книжным шкафом стоял серебряный под-свечник-тройчатка с наполовину погоревшими свечами.
Разведчики зажгли свечи и посветили мне. Среди книг, корешки которых сверкали золотой и серебряной тисненью, мне бросился в глаза роман Льва Толстого "Война и мир" на французском языке (В румынском переводе эта книга не издавалась).
Рядом с бессмертным произведением русского классика на золоченой по-лочке книжного шкафа кощунственно торчала антиеврейская брошюра не-мецкого громилы Штрейхера и маячила коричневая книжечка-пасквиль Поля Морана "Я жгу Москву".
К моему величайшему удивлению, в книжном шкафу румына оказалась книжка, изданная в России в 1913 году. Перелистав ее, я обнаружил в сбор-нике такие взаимоисключающие вещи, как "Ведьма" Е. Оларта и "Жены де-кабристов" Катерины Бестужевой.
Конечно, румын не читал книг, а держал их в шкафу для солидности и приличия. Да и, строго говоря, хозяин настолько, видимо, оторвался от наро-да, что перестал быть румыном. В его шкафах мы так и не нашли ничего ру-мынского. На полках не было даже ни одного произведения знаменитого ру-мынского прозаика Михая Садовяну.
Написав на шкафу мелом русское слово "Хлам" и забрав из шкафа "Войну и мир" Толстого, мы погасили свечи и ушли из пустого дома, навеявшего нам тоску и презрение к его хозяину.
…………………………………………………………………………….
Вечером по дорогам горбатой Румынии мы добрались до села Секлерии.
Здесь население встретило нас как союзников и друзей. Многие старики, зная русский язык, почти с первых же слов разговора с нами завели речь о земле.
– Это дело ваше, мы не будем вмешиваться в земельный вопрос, – отвеча-ем мы румынам.
Но в наших голосах цараны улавливают ту ободряющую и волнующую их нотку, которая зовет их к действию. В самом деле, мы не могли вмешиваться во внутренние дела Румынии, в ее аграрный вопрос. Но разве могли мы пода-вить в своем сердце ненависть к румынским боярам и горячую симпатию к румынским труженикам? Конечно, нет. И наше внутреннее состояние души передавалось в нашем голосе румынским крестьянам.
Они смотрели на нас понимающими карими глазами, потом кланялись, поднимая над головой смушковые островерхие шапки или потертые фетро-вые шляпы.
– Мульсимеск – уже по-румынски благодарили они нас, снова кланяясь и отходя к двери. – Ларивидери!
– До свидания, до свидания! – отвечали мы, провожая своих заграничных посетителей.
Нет, этих людей не смогла растлить фашистская антисоветская пропаган-да. Они сохранили добрые чувства к советскому народу и классовым чутьем определили в нас своих настоящих друзей.
Да и в самом деле, неужели румынский крестьянин, босой и голодный, одетый в узкие холстинные штаны и длинную холстинную рубаху, знающий на своем столе только пресную мамалыгу, захочет враждовать против рус-ских тружеников?
Нет. Он скорее обратит свой гнев против бояр и боярских дворцов, распи-санных великолепными красками и изображениями райских птиц. Он скорее поинтересуется, за чей счет румынские бояре устроили свои уборные в стиле Людовика XIV, за какие денежки керамика де ля Робия внедрена в боярские конюшни, когда румынские цараны вынуждены жить в курных избах или пла-тить налог за дым из печной трубы?
О немцах я говорил в своих записках, как о нации зверей, у которых надо вырвать фашистскую душу. О румынах надо сказать, как о народе, которому надо помочь просветиться и стать на ноги. Это разные программы. Из-за них, конечно, могут у нас возникнуть споры с демократической Европой, и споры не малые. Но, правда, на нашей стороне…
…………………………………………………………………………….
19 апреля завязались бои, в результате которых немцы снова отвоевали у нас город Тыргу Фрумов. Фронт стабилизировался севернее города.
…………………………………………………………………………….
День 20 апреля был теплый. Небо безоблачное, голубое. Над деревней но-сились стаи птиц. Черно-белым облаком кружили в выси аисты.
– Аисты играют, сеять пора, – пояснил наш хозяин, посматривая из-под заскорузлой руки на солнце, и глубоко вздохнул. – Разрешили бы русские па-хать, а?
Он сказал это каким-то плачущим голосом, полным душевной просьбы и опасения, что могут отказать.
Подавляя в себе желание разрешить пахать боярскую землю, брошенную бежавшим от нас боярином, мы промолчали.
Хозяин снова подчеркнуто шумно вздохнул и вышел из комнаты.
Минут через двадцать в дверь постучали.
Вошли два пожилых румына, соседи нашего хозяина. Низко поклонив-шись, они сложили руки на животе, зажимая пальцами свои шапки и, стоя на почтительном расстоянии от стола, заговорили о земле.
На этот раз они предусмотрительно не упоминали боярскую землю, хотя думали именно о ней. Они просто спрашивали, можно ли им начать пахать? – Аисты пошли в игру, пора сеять. Царану без земли и работы настоящий аму-рат, смерть…
– Пашите, в добрый час, – сказал я им. – Пашите…
Глаза у румын заискрились, дыхание стало прерывистым, взволнованным.
Один из румын бросился ко мне и обеими руками схватил кисть правой руки, понес ее к своим губам.
– Деп серутари! – взмолился он, когда я вырвал руку. – Деп серутари!
Он говорил "дайте поцелую". И я рассказал румынам, что в России не при-нято целовать руки офицерам. У нас просто говорят "спасибо", "до свида-ния", или пожимают на прощание руку.
– Мульсимеск, спасибо, – обрадовано поклонились румыны.
Они поклонились не раз, а добрый десяток раз, уходя из хаты задом, мед-ленно пятясь к двери и подымая над головой свои островерхие черные смуш-ковые шапки, похожие по форме на папскую тиару или на голову сахара.
Вскоре я увидел этих румын вместе с нашим хозяином. Они проехали на волах к боярскому особняку, обрамленному виноградниками, садами и леса-ми. На арбе со скрипучими, не мазанными дегтем, большими колесами и вы-сокими оградоподобными грядками лежал плуг с огромным лемехом. Позади плуга, положив на регулятор бурую загорелую руку и улыбаясь встречным красноармейцам, на корточках сидел наш хозяин. В самом передке арбы, хлопая волов по костлявым спинам длинными хворостинами, тряслись зна-комые нам румыны с худыми коричневыми шеями и черными косматыми во-лосами, торчавшими из-под смушковых шапок. На согбенных спинах румын, обозначая острые крылоподобные лопатки, белела свежая холстина рубах, одетых по случаю торжественного выезда царан с плугом на боярскую землю.
В этот же день пришлось мне разговаривать с одним румынским священ-ником, кончившим в свое время духовную академию в России.
– Если у короля дрогнут руки, то мы наложим на него проклятие и вместе с народом возьмем судьбу Румынии в свои руки, – сказал он по поводу даль-нейшего участия Румынии в войне. – У нас слишком много общего с Россией, чтобы иметь основание прекратить наше ложное положение антирусского союзника Германии. Наше настоящее место – с Россией…
…………………………………………………………………………….
В Румынии, мы это чувствовали, назрели возможности для больших поли-тических и социальных изменений, хотя и республиканские идеи здесь, осо-бенно среди крестьян, слабо распространены. В сознании крестьян еще не изжито понятие о короле как о богоданном представителе всей Румынии. Значит, изменения на ближайшие годы коснутся не вопроса о форме государ-ственного устройства, а вопроса демократизации страны и разрешения эко-номических проблем, аграрной проблемы – прежде всего. Что же касается религиозно-этических вопросов, то в Румынии, кажется нам, они могут быть разрешены легче, чем во всякой другой стране. Здесь, пожалуй, и днем с ог-нем не найдешь в основной гуще народа ни ханжества, ни религиозного фа-натизма. Румынский народ, особенно цараны, принимает религию сочувст-венно, но и без энтузиазма. Бросается в глаза, что все плакаты и украшения в Румынии носят ярко выраженный религиозный и верноподданический харак-тер. Но отражают они не народный энтузиазм, а лишь потуги церковно-государственной пропаганды, которую народ не хочет пока или не может от-бросить в сторону, хотя и относится к ней довольно холодно и, порой, безраз-лично. Народное безразличие к церковно-государственной пропаганде вполне объясняет собой целый ряд казусов, которые можно наблюдать чуть ли не в каждой румынской хате. Георгий Победоносец, например, написанный ярки-ми красками и облаченный пышным золотым лимбом у головы – знаком вы-сокой святости, выклеен на стене рядом с изображением полногрудой голой женщины, заснятой в одном из публичных домов и миллионных тиражах рас-проданной во все уголки Румынии.
Король Михай и мамко Елена изображены на спинке деревянной кровати в грязной избе и настолько засижены мухами и запылены, что при взгляде на них невольно улыбаешься.
Белоносый теленок тыкал влажной мордочкой в детскую сиделку (стуль-чик на высоких ножках), на стенках которой изображены государственные эмблемы – косматоголовые львы с коронами и орлиными ногами, с кукуруз-ными початками в орлиных когтях.
В хатах потолки подперты несколькими перекрестными матицами, хотя нагрузку потолка могла бы выдержать одна приличная балка. Дело, оказыва-ется, в религиозном символе: матицы изображают кресты и тем самым охра-няют хозяев от нагорного нечистого духа. На дверях и окнах также накопче-ны или намалеваны мелом кресты и кресты. Сплошная магия, над которой сами румыны добродушно улыбались, охотно объясняя нам ее значение.
– Деды делали так, делаем и мы, – говорили они. Делаем, хотя можно обойтись и так…
Улички в деревнях очень узки. На них не могут разъехаться две встречные телеги. Разъезды возможны лишь у колодцев и на переулках. Поэтому, подъ-езжая к колодцу, румыны еще издали громко кричат:
– Шушао?! Дорога?!
Если никто не отзывается, возница спокойно едет до следующего колодца или переулка, а потом снова кричит: "Шушао?!"
– А как же по-иному? – разводя руками, пояснил нам румын причину столь узких деревенских улочек. – Земли у нас мало, и улица не может быть шире крестьянской полоски…Земля у бояр… На боярских дворах и на полях – дороги широкие…
Но, надо отдать справедливость, деревенские румынские улочки в боль-шинстве вымощены камнем и обнесены плетнями, а колодцы то с одной, то с другой стороны улочки встречаются часто.
Деревенские колодцы, большей частью, имеют колеса над срубом и крест над водопойным корытом. В поле тоже много колодцев, Но там они не с во-ротами, а с длинными журавлями. У колодца обязательно длинная железная лянц с калдарем (цепь с ведром), чтобы прохожий и проезжий могли беспре-пятственно достать водички, напиться и напоить вола или коня.
По улицам расхаживали молодые "щеголи", заложив руки в карман и с ос-торожным любопытством рассматривая наши орудия и танки. Это были ти-пичные фисеры (подростки), претендовавшие быть ашой (кавалер, жених), но не вышедшие до аши ростом или годами. Их на деревне продолжают считать подростками (фисерами), а не кавалерами (ашой). Они – в фетровых котел-ках, шляпах или в смушковых остроконечных шапках, шерстяных джемперах, в бледно-зеленых или бурых панталонах и в тряпичных лаптях, подшитых кожей. Почти все смуглые и курчавые, они смело подходили к нашим бойцам и, жестикулируя руками, доказывали, что танки по улочке не пройдут и поло-мают плетни.
– Дуры! – засмеялся высокий широкоплечий танкист в синем комбинезоне и черных перчатках с бурыми крагами до локтей. – Зачем нашим танкам ло-мать вашу улицу? Мы задним ходом попятимся вон к тому двору и поедем мимо хаты на большую дорогу…
– А-а, шушао? – показывая пальцем на дорогу, разом заговорили подрост-ки. – Друм, друм. Буна! (Другое дело. Хорошо), шушао.
Договорившись с танкистами и получив уверение, что советские танки не раздавят их улицу и плетни, фисеры не бегом, а важно и с достоинством ша-гая с засунутыми в карманы панталон руками, пошли к группе собравшихся у колодца девушек.
Сельские домнешуаре (девушки) щеголяли босиком или в тряпичных отинках (черевиках), в широких суконных юбках с большими воланами, в растроченных рубашках без кофточек, в бусах и ожерельях, с большими се-ребряными серьгами в ушах и с длинными приятными темными, реже – ру-сыми косами. Русских они пугались, но лишь до первого прикосновения, по-сле чего не хотели отставать и упрашивали солдат везти их с собою в Москву.
– Домнешуаре, хай ля плембари! – задирали девушек подошедшие к ко-лодцу фисеры. – Барышни, идемте гулять!
Девушки отмахивались от подростков руками и, засматриваясь на наших танкистов, толкали друг друга плечом.
– А-а-ах, рус, рус! – вздыхали они. Оки альбаштри, будзи рощ. Буна аша, буна (Ах, русские, русские. Серо-голубые глаза, алые губы. Хорошие кавале-ры).
Потерпев неудачу и заподозрив девушек в симпатии к советским танки-стам, один из щеголеватых фисеров помчался в хату, а через секунду на крыльце показалась старая простоволосая румынка и закричала на девушек:
– Акац, акац! (Домой, домой!)
Девушки вздрогнули, потом зажали горстями рты, чтобы не прыснуть от смеха. Они взяли ведра, давно уже наполненные водой, и медленно пошли по домам, приветливо кивая встречным советским воинам.
– Буна дзиа, пан, буна дзиа! – произносили они певучими задушевными голосами (добрый день, пан!).
– Добрый день, демнешуаре! – молодцевато отвечали бойцы и вскидывали руку под козырек, провожая сверкающими глазами ласковых румынских де-вушек.
Девушки заливались румянцем, вздыхали и, медленно отходя от боевых советских парней, нежно говорили:
– Ларивидери, пан ларивидери!
– До свидания!
…………………………………………………………………………….
 Ночью под 24-е апреля 1944 года мы получили приказ немедленно выйти в боевые порядки в районе деревни Думбрэвица, куда немцы подтянули тан-ковую дивизию "Великая Германия" и Первую гвардейскую пехотную диви-зию румын, охранявшую до селе правительственные учреждения в Бухаресте.
Предстояло серьезное дело.
Полк был поднят по боевой тревоге и бесшумно покинул спавшую глубо-ким сном румынскую деревню Стеклярию. Через горы, через дубовые рощи и леса, через овраги и речонки, по бездорожью, где трудно было в мирное вре-мя пробираться даже одинокому охотнику, прошел наш 22-й гвардейский воздушно-десантный полк десятки километров и в ночь под 25-е апреля занял боевой порядок южнее Думбрэвицы. Левее нас развернул боевые порядки 106-й полк 36-й дивизии, правее – 27-й полк нашей дивизии генерал-майора Богданова.
Ночь была облачной, тихой.
Обойдя боевые порядки, мы присели с командиром полка на разбитый немецкий танк и разговорились.
– Тиха ночь, начальство! – тревожным голосом сказал майор Котов. – Очень тиха. Прямо-таки подозрительно тиха…
– Усилю боевое охранение, – сказал я. – Кудрявцева заставлю сейчас же доставить в траншеи побольше гранат и патронов, подвезем снарядов к ору-диям. Сдержим…
– Трудно, начальство, – возразил Котов. – Очень трудно…Ты и сам зна-ешь, что трудно…
Да, я знал о наших трудностях. Немцы на этом участке были сильнее нас в пять – в шесть раз. Наши вторые эшелоны и резервы не могли быть введены в бой этой ночью, так как они предназначались для нанесения удара по немец-кой обороне лишь 2-го мая. И нам предстояло, не считаясь ни с чем, удер-жаться до начала наступательных боев.
– Сегодня, можно считать, уже 25-е апреля, – будто перехватив и прочитав мои мысли, вполголоса проговорил майор Котов. – Значит, начальство, мы должны набраться духу на целую неделю. Понятно? Ну, тогда иди. Старайся насчет огонька…
Простившись, мы разошлись.
Майор Котов снова пошел к бойцам в траншею, а я возвратился в штаб и вызвал необходимых людей из управления полка.
…………………………………………………………………………….
Прошла бессонная и заполненная напряженной работой холодная туман-ная ночь. Бледный рассвет заиграл над буграми. В рощах засвистели птицы. Над деревней протарахтел неуклюжий "Капрони".
Тихо было на переднем крае. Ни ракет, ни выстрелов, ни криков, ни шума моторов.
Облокотившись на стол, я начал дремать. В штабе запищал зуммер теле-фона.
– Вас вызывает майор Котов! – прерывающимся голосом доложил мне не-дремлющий телефонист, передавая трубку.
– Вот, начальство, слышишь, тишина какая? – услышал я знакомый голос в телефонной трубке. – Тишина, а сердце у меня болит. Ей-богу, немцы будут наступать… Это ничего, что шуму моторов не слышно. Это объясняется тем, что танки подтянуты на исходные позиции еще до нашего прихода… Да, на-ступать они будут! – снова и настойчиво подтвердил Котов. – А за огонек благодарю, есть чем позабавиться. Теперь смотри там, если что…Знамя, обо-зы… Одним словом, на подполковника Одинцова не очень надейся. Культур-ный он, но нетвердый… Если что, командуй сам. Ну, вот и все. До свиданья!
Положив трубку, я вышел на улицу.
…………………………………………………………………………….
Немецкие орудия и минометы начали стрелять внезапно. Они обрушили свой огонь не по боевым порядкам, а по тылам полка. Потом, сокращая дис-танцию стрельбы, они начали прочесывать всю полосу обороны полка с тыла и до траншей переднего края. А когда плотный немецкий огонь начал гулять по траншеям и окопам нашего полка, выползли из укрытий немецкие "Тиг-ры". Много "Тигров". Вслед за ними затрещали бронемашины и суетливо, охватывая фланги нашей обороны, поползли многочисленные бронированные вездеходы с немецкой и румынской пехотой на борту.
Нам стало ясно, что немцы поставили своей задачей окружить Думбрэви-цу и открыть себе дорогу на Боташаны. Связавшись с Котовым, сообщил ему свои наблюдения и догадки.
– Спасибо, – сказал он. – Я тоже так думаю о немецком плане. Немцы на наши позиции пока нажимают слабее, чем на позиции наших соседей. Боюсь за 106-й полк. Он уже однажды подвел нас. Помните декабрь 1943 года и де-ревню Новгородку?
Все это Котов говорил мне, конечно, шифром, придуманным нами самими для личных телефонных переговоров. – Одним словом, добавил он, будь что будь, но я буду сидеть крепко. Оставляю в силе все мои ранее вам отданные приказания. Прощайте!
"Почему он сказал мне прощайте? – подумал я, передавая трубку телефо-нисту. – Неужели у него так болезненно бьется в сердце тяжелое предчувст-вие? Нет, этого не может быть! Мы еще увидимся. Ведь и в Новгородке 22-го декабря 1943 года немцы и разъединяли нас и окружали нас, но мы все же выдержали, хотя и сильно подвел нас 106-й полк, оставив правофланговые позиции. Тяжело было там, но выдержали. Выдержим и здесь…"
– Вызовите мне минометную батарею! – приказал я телефонисту. – И тан-ковую бригаду вызывайте. На оба телефона сразу вызывайте…
Батарея ответила мне немедленно. Отдав необходимые приказания и ука-зав цели, я выслушал соображения командира батареи и потом снова под-твердил приказ Котова: "Сидеть крепко", что означало – биться до последне-го человека.
Из танковой бригады мне ответили нескоро и ответили плохо.
– Имеем всего восемь, справиться не обещаю, но ни одной гулять домой не пущу.
Все это означало, что в бригаде, выдержавшей перед тем напряженные бои, осталось всего восемь годных к действию машин и что справиться с двумя сотнями немецких танков они не смогли, но и отступать не собирались. Биться до последней машины. Так решили танкисты.
Танки, грохоча, прошли мимо нашего КП и разместились за домами и в саду, позади левого фланга полка. Два танка прошли на главную улицу Дум-брэвицы и стали в засаду.
– Немцы нажимают на позиции нашего полка! – возбужденно сообщил мне оперативный дежурный.
 Да и сам я видел и слышал этот нажим. Над позициями полка вздыбились до самых облаков столбы черного дыма от разрывов снарядов и авиационных бомб. Над нашей обороной появились целые черные стаи немецких бомбар-дировщиков и истребителей.
– Радиограмма от Котова! – задыхаясь от волнения, подбежал ко мне ко-мандир радиовзвода. – Немедленно бросить розетку в "К".
"Бросить розетку в "К", – повторил я про себя. – Значит, противник про-рвался в боевые порядки батальона Василия Савельевича Пацкова!"
Сердце мое сжалось до щемительной боли.
– Дайте резерв! – крикнул я телефонисту. – Резерв? Вариант "К". Испол-нение немедленно! Да, немедленно!
Положив трубку телефона резерва, я потребовал соединить меня со 106-м полком, нашим левым соседом.
– Сидим! – ответил мне хвастливый голос из 106-го полка. – Мы отразили. Волна покатилась к вам… Держитесь, мы не выдадим…
Через полчаса после вступления в бой нашего резерва, мне удалось свя-заться с Котовым. Он был на НП батальона Пацкова.
– Выдержали, начальство, выдержали! – возбужденно бросил он в трубку. – Розетка попала в цель. Теперь дело за соседями. Ты видишь черные кудри в ценре обороны? Это горят пять немецких танков. Да, передай минометчикам, молодцы! Стреляли они отлично. Вижу сотни полторы немецких трупов. Це-лую роту накрыли. Так рад, что жрать захотел. Скажи Аладину, чтобы по-больше прислал покушать…
Положив трубку, я облегченно вздохнул и вытер платком вспотевший лоб.
– Дайте бригаду! – сказал я телефонисту. Но в этот момент меня срочно вызвали к телефону левого соседа.
– Танки! Понимаете, немецкие танки! – хрипел в трубке испуганный го-лос. – Ничего сделать не можем. Батальоны отступают. Удержать невозмож-но. Советую и вам отойти за Херменештий! Мы там удержимся…
– Сволочь! – закричал я в трубку, но там прекратились всякие шорохи. Связь с левым соседом прервалась. – Дайте 27-й полк! – закричал я на теле-фониста, разозленный разговором с левым соседом.
27-й полк ответил сразу.
– Отходим! – коротко сообщили мне оттуда и больше не сказали ни слова, не ответили на мои позывные.
– Морев, ко мне! – крикнул я своего ординарца, решив было скакать на коне в штаб правого соседнего полка. – Подайте "Зорьку" к штабу.
Пока Морев седлал Зорьку, в районе нашего штаба стало не только невоз-можно сесть и ехать верхом, но и невозможно стало ползти. Немецкие пушки и минометы открыли по нас ураганный огонь. Несколько снарядов с визгом пронеслись прямо сквозь помещение штаба, обвалили угол в штабе, порвали телефонные провода и засыпали щебнем и пылью телефонистов.
У нас оставалась действующей только одна радиостанция. Вызвали диви-зию. К микрофону подошел сам генерал-майор Богданов. Но не успел я ему изложить обстановку, как во дворе послышались крики и стрельба из автома-тов.
– Спасайтесь, братцы! – кричали люди. – За нами гонятся немецкие "Тиг-ры"!
Я выбежал из хаты и ужаснулся. Рассыпавшись, как стадо испуганных ко-ров, бежали бойцы 106-го полка. Далеко за ними, еле маяча в тумане, видне-лась серая башня немецкого танка. Из танка бил пулемет. Пули, рикошетя о стены и деревья, со звенящим визгом мчались в высоту, не принося никакого вреда.
– Задерживайте их, сукиных сынов! – закричал я на штабных офицеров и на автоматчиков штабной охраны. – Ложите их здесь, у нашего штаба. Будем обороняться!
Подполковник Одинцов, майор Тихонов, старший лейтенант Штейн, Там-бовцев, Гайриев, Кудрявцев, – все ядро штабной группы, бросились к пулеме-там.
Силою оружия, многие бойцы и бронебойщики 106-го полка были оста-новлены и приняли оборону на рубеже нашего штаба в северной части Дум-брэвица.
Огонь наших пушек и танков остановил продвижение немцев. Отступил и спрятался в лощину немецкий "Тигр". Наступило затишье. Но длилось оно всего несколько минут. Потом немцы ввели в действие до сотни машин и ши-роким танковым серпом нависли над флангами нашего полка, оставленного на произвол и левым и правым соседями. Не приходила также обещанная по-мощь из дивизионных резервов. 22-й гвардейский воздушно-десантный полк был вынужден сдерживать напор двух румыно-немецких дивизий.
Несколько часов подряд на боевые порядки полка, вдвинутого в немецкие позиции, как нож в пузо, лезли немецкие танки и румынские пехотинцы. Сна-ряды жгли дома, бомбы вырывали с корнем деревья. В неравном бою горели танки поддерживавшей нас танковой бригады.
Черно-сизый дым затянул улицы, непроглядными тучами повис над селом. Стало темно, как ночью. Тяжело было дышать в удушливом пороховом дыму. Немецкие танки били теперь со всех сторон. Непрерывно налетали стаи не-мецких самолетов. Бой разыгрался в целое сражение, в котором мы решили умереть, но не отступить.
Часам к двум дня немцы сомкнули танковое кольцо вокруг боевых поряд-ков нашего полка, отрезали штаб от боевых порядков и окружили его. В ок-ружение попали также наши обозы и все остальное, чем располагал полк. Связь с майором Котовым я поддерживал только по радио.
– Обстановку сам понимаешь, – сказал мне Котов. – Приказываю про-рваться со штабом из окружения. Спасите полковое знамя, минометы и обоз. Прощайте! Передайте Богданову, что Котов не отступил и не отступит…
На этом наш разговор прервался. В рацию Котова ударил осколок мины.
………………………………………………………………………….
Выполняя приказ командира полка, мы разрубили кольцо окружавших нас румынских солдат, выпустили из села обозы и минометы, отползли сами, ог-нем сдерживая натиск врага. Наши бронебойщики из полковой роты ПТР и бронебойщики 106-го полка, задержанные нами и посаженные в оборону, прекрасно работали. Они не подпустили к нам ни одну вражескую бронема-шину. А когда немцы бросили против нас танки, мы уже успели занять обо-рону на танконедоступных кручах южнее деревни Херменештий.
В это же время майор Котов и командир батальона Василий Савельевич Пацков с боем прорвались из траншей на южной окраине Думбрэвицы к цен-тру село и заняли всем полком оборону в каменных зданиях. Центром оборо-ны стал боярский старинный дом с подвалами и чердаками, слуховыми окна-ми и башенками, со средневековыми бойницами.
Прошла новая напряженная ночь.
Все наши попытки связаться с Котовым кончились неудачей и потерей не-скольких человек убитыми. Генерал-майор Богданов приказал подполковнику Одинцову принять на себя командование вышедшей из окружения частью полка и обещал прислать в помощь нам саперный батальон и пулеметную ро-ту.
Наступило утро, но помощь к нам не смогла придти, так как немцы своим левым крылом ударили ночью на Ново-Херменештий и вынудили нашего ко-мандира дивизии направить именно туда предназначенные, было, для нас си-лы.
Утром немцы возобновили атаки и против нас, и против Ново-Херменештиской группы и против окруженных в Думбрэвице наших рот, возглавляемых майором Котовым.
Шум боя, долетавший до нас из Думбрэвицы, был в эти часы единствен-ным информатором, что живет наш полк, борется и не сдается.
– Слышите, товарищи? – говорил я своим друзьям. – Слышите, наши бьются в окружении. Им труднее, чем нам. Держитесь до последнего. Немца на север не пустим.
– Держитесь, держитесь! – подбадривал меня по телефону генерал-майор Богданов со своего наблюдательного пункта. – Держитесь! Скоро мы тряхнем немца. Еще как тряхнем… Держитесь, я вижу. Ваше положение прочное...
Конечно, генерал видел другое. Он видел, что наше положение было очень непрочным. Но кстати сказанное бодрящее слово бодрило не только наших бойцов и офицеров, которым я передавал слова генерала. Оно бодрило и меня, хотя я твердо знал, что раньше 2-го мая мы немца не тряхнем…
Пьяные немцы и румыны оголтело лезли на наши жиденькие позиции. Почти в упор расстреливали вражеских солдат наши бойцы. Расстреливали их из винтовок и пулеметов, из автоматов и пистолетов. Потом мы произвели сами контратаку и захватили пленных. Этой дерзостью мы создали у против-ника преувеличенное представление о наших силах, что во многом помогло нам: враг становился менее нахальным и более осторожным. А для нас это означало почти самое главное: нам нужно было выиграть время. Время те-перь работало на нас.
Издалека, стараниями генерала Богданова, нас поддержал какой-то артил-лерийский полк. Сотни вражеских солдат залегли в поле, не желая идти на смертоносные бугры, занятые нами по краям оврага. Тогда сзади начали на-езжать на них немецкие танки и бронемашины, угрожая раздавить своих сол-дат, если они не пойдут в атаку на наши позиции. Оказавшись под угрозой неминуемой смерти под колесами и гусеницами своих машин, немецкие и румынские солдаты встали и с дикими криками помчались на нас. Тогда огонь пулеметов, винтовок и автоматов начал косить их, а артиллерия под-держивавшего нас полка ударила бронебойными снарядами по танкам и бро-немашинам врага, загоняя их за холмы и на обратные скаты.
И так весь день.
Немецкие самолеты сперва клевали нас непрерывно, но в середине дня над полем боя появились наши самолеты и небо было очищено от вражеских машин.
В Думбрэвице немецкие танки прорвались в центр круговой обороны пол-ка и окружили огромный боярский дом. Они били по нему из орудий и пуле-метов. Били долго и упорно до полного израсходования боекомплекта. По-том, когда дом весь окутывался дымом, огнем и пылью, танки подползали вплотную к выбитым окнам. Танкисты открывали люки.
– Рус, сопротивляйся бесполезен! – высовываясь из танков, кричали они. – Иди в плен. У нас будет гут!
– По фашистам, огонь! – командовал Котов или Пацков.
Они командовали попеременно и оба охрипли, надорвав горло в этом гро-хоте, едком дыму и пыли. Им нестерпимо хотелось пить. Но воды не было. И когда, под вечер уже, начался дождь, они обрадовались тому, что немецкие снаряды пробили крышу и потолок здания: через большую рваную дыру дож-девая вода падала в дом и они ловили ее ртами, промачивали горло. Потом майор Котов приказал собирать воду в консервные банки и по нескольку глотков распределять между страдающими от жажды бойцами.
Получив отказ сдаться и потеряв под огнем русских несколько танкистов, немецкие танки отползли за стены других домов и потом ушли за снарядами. Через час они снова возвратились и снова начали ожесточенно бить по зда-нию из орудий и пулеметов.
Пять суток длился бой. Половина наших товарищей легла костьми, обаг-рила своей горячей кровью землю Ясского уезда Румынии. Другая половина жила и билась, изнывая от напряжения, от недоедания и жажды, от бессонно проведенных суток и суток.
На шестую ночь удалось световыми сигналами передать приказ Котову о необходимости прорваться из окружения. На завтра должно было начаться наше наступление и пребывание полка в Думбрэвице, принесшее колоссаль-ную пользу армии генерала Шумилова, теперь становилось помехой в работе нашей артиллерии.
…………………………………………………………………………..
В огромном боярском доме в центре Думбрэвицы установились свои за-коны: никто не имел права кашлять или громко разговаривать. Никто не мог стучать сапогами и нарушать тишину. Немцы находились в пятнадцати мет-рах за колючей проволокой, которой они обнесли дом со всех сторон. Немцев надо было обмануть тишиной.
С наступлением темноты гвардейцы бесшумно подтянулись к выходу. Майор Котов лично прошел по всем комнатам и подвала. Он строго преду-предил людей о необходимости соблюдать беззвучие.
– Если ранят кого, и тогда молчи! – говорил он. – Стисни зубы и молчи. Только в тишине будет наше спасение и наш успех.
Охотники пробрались за проволоку и зарезали ножами находившихся там немецких часовых, передали приказ Котова всем другим командирам и крас-ноармейцам, сидевшим в обороне в других домах. Выход из окружения, вот что стало сейчас главной задачей. Сигнал к началу действия – удар в чугун-ное било. Удар ежечасно производил вражеский часовой на южной окраине Думбрэвицы. Этим ударом и решил воспользоваться майор Котов в качестве сигнала к действию.
Было темно и мглисто.
От напряжения у бойцов и офицеров звенело в ушах. От голода сводило живот, кружилась голова.
– Бу-у-ум, бу-у-ум! – прозвучали удары о чугунное било и замерли в сы-ром воздухе эти чугунные звуки.
– Пора! – прошептал Котов стоявшему рядом с ним Пацкову и переступил порог.
– Пора! – повторил шепотом условленный сигнал Пацков на ухо ближай-шему бойцу.
–Пора! – повторили следующие за бойцом люди. И это слово прошло по живому человеческому проводу, как ток по кабелю электрического телегра-фа.
Каждый из бойцов и командиров знал, что именно надо делать ему и в ка-ком месте.
Тишина обманула врагов.
За одну минуту были вырезаны почти все немецкие и румынские посты у проволоки и полк устремился на северо-восток. Он прокладывал себе дорогу через немецкие окопы исключительно ножом и штыком. Этому приему боя десантники были обучены еще во Внуково под Москвою.
Внезапно завопил румынский солдат не до смерти пораженный в траншее штыком. И тогда поднялся крик и шум по всей немецкой обороне.
– Рус, рус, рус! – вопили солдаты и стреляли, куда попало.
 Паника охватила вражеских солдат. Ударили немецкие минометы, удари-ли орудия. Направление полета трассирующих немецких снарядов лучше компаса показывало, куда надо было идти нашему полку. Немцы стреляли из орудий по нашим позициям, не разобравшись в том, что же произошло в тылу их обороны.
Воспользовавшись паникой в стане врага, наш полк прорвал окружение и к утру вышел к своим войскам.
И вот мы снова встретились с майором Котовым. Похудевший, с ввалив-шимися бледно-голубыми глазами, с мохнатыми грязными скулами и мерт-венной бледностью на исхудалом лице, он молча распростер объятия и при-жал меня к своей груди. Мы трижды поцеловались с ним. И на своих губах я ощутил горькую соль и его и своих слез.
– Слава, герою и героям! – воскликнул я, тряся и пожимая руки Котова, Пацкова и других, вырвавшихся из вражеского пекла и умноживших славу нашего полка.
– Тебе, начальство, тоже спасибо! – глотая слезы, сказал Котов. – Ты со-хранил штаб, спас знамя полка, без чего полк перестал бы существовать.
…………………………………………………………………………..
И пусть дети наши, пусть молодые потомки нашего поколения знают, что смелость и решительная страсть в борьбе за Родину почти равны бессмертию и хранят людей от снарядов и пуль крепче любой брони.
…………………………………………………………………………..
Днем первого мая нашему полку было приказано выйти во второй эшелон дивизии, привести себя в порядок и немного отдохнуть.
Навстречу нам, подвозя боеприпасы в первый эшелон, по грязной дороге с трудом катились тяжело груженные подводы. На арбах сидели румыны в ши-рокополых коричневых шляпах и в грубошерстных серых свитерах, с длин-ными хворостинами в руках.
Волы, хмуро угнув головы, медленно шагали по дороге, скользкой от до-ждя. Над широкими холками желто-пегих волов качалось толстое новое ярмо, начисто обмытое дождем. Рядом с арбами, держа винтовки на ремень, шли красноармейцы.
– Гони волов, как следует! – покрикивали они на ездовых. – Чего тащи-тесь, как на похоронах?
Румыны, обернувшись бородатыми лицами к красноармейцам, что-то бормотали в ответ и хворостинами показывали на вспотевшие и натруженные шеи волов: "Утомились, мол, животные, не могут идти быстрее".
Вдруг из-за ближнего леса послышался свистящий грохот. Румыны ожи-вились. Показывая своими гишушке, то есть кнутами-хворостинами, в небо на мелькавшие там огненные челноки, они вскрикивали:
– Русешти Катюш, русешти Катюш!
Да, это работала "Катюша", машина Костикова. Она вела пока только пробный огонь. Она готовилась жарким огнем своим очистить Румынию от немецкой нечисти и от румынского реакционного феодализма.
Румыния! Здесь живые феодальные фрески попадались нам на каждом шагу. Вот они, их никогда не забыть. Старик-румын в посконной белой руба-хе и белых штанах-макаронах шагал по узкой полоске земли за неуклюжим плугом, который с трудом тащил сухоребрый старый вол. Шляпа старика за-дралась и сползла на морщинистый коричневый затылок.
Рядом с узкой полоской царана раскинулось широкое боярское поле с ви-ноградником и с беседкой на углу, с обширным садом возле поля и с краси-выми хоромами в саду.
За садом снова тянулись бесконечно длинные, в метр шириной, грустные полоски румынских царан. Фамильные гербы на боярских хоромах. Зеркаль-ные двери и позолоченные балясины веранд, а рядом – заткнутые тряпицами окна курных крестьянских избушек, хозяева которых не в состоянии запла-тить налог за дым из трубы…
Для искоренения этого контраста, действительно, нужен огонь и огонь. Не под силу нынешним примариям во главе со старыми примариями перестро-ить румынскую жизнь. Не могут это сделать и нынешние шеф-дисикторы, уполномоченные деревенских двадцатидворок – обязанные заботиться о хо-зяйстве. Ведь и заботиться то пока не о чем. Слишком призрачно хозяйство у румынского крестьянина.
Логика событий ведет к тому, что Румыния должна стать демократиче-ской, иначе она будет никакой, погибнет, как государство.
……………………………………………………………………………
В ночь заняли боевой порядок юго-западнее Херменештий. Штаб полка мы разместили в окопе под стогом овсяной соломы.
С горы "Сердце" немцы били по нас из орудий. Стог дрожал от взрыва снарядов, осколки звенели и жужжали над окопом, шипели в лужах.
Не знаю почему, пришла мне в эти минуты на память трехлетняя давность. Вспомнился лагерь в лесу. Вспомнилось прощание с женой.
До войны многие писатели, не знавшие и не переживавшие войну, труди-лись до пота и придумывали своим героям различные чувства и мысли, будто бы волновавшие их перед боем или в самом бою. Они писали, придумывая и выдумывая. И поэтому я не имею права сейчас не написать о том, что дейст-вительно передумал и пережил. Странно. Переживаемое в эти минуты офор-милось у меня в виде виршей:
       Пройдут года,
       Забудутся цветы
       И синие скамьи,
       Забудем лагерь под Клюквой.
       Но сердце сохранит всегда
       Твои милые черты
       И карих глаз огни,
       И блеск зубов
       В улыбке дорогой.
       Сумрак ночи на дубы ложился
       И мокла от росы трава.
       Я с тобой простился,
       Когда за лес ушла луна.
       – Придешь?
       – Приду.
       И вот, ты ждешь,
       А любой снаряд
       Стережет мою судьбу…
Почему пришли мне в память эти строки? Почему я записал в свою тет-радь? Но разве кто в состоянии объяснить каждый шаг и поведение человека под визгом снарядов? Вот, например, когда мы прорывались из окружения в Думбрэвице, подполковник Одинцов нашел все же и в эти минуты возмож-ность нагнуться и поднять лупоглазую линзу, при помощи которой немецкие солдаты прикуривали от солнца. И нагнулся он в тот самый момент, когда немецкая бронемашина шла у него почти по пяткам. Не лучше ли принять данные факты без объяснений. Ведь война бывает не каждый день.
……………………………………………………………………………
Ночь под 2-е мая была холодной. На дне глубоких окопов, прикрытых па-латками, солдаты жгли небольшие костры и грели над ними руки. Издали окопы на скате холма казались розоватыми зигзагами, над которыми мигало слабое зарево костров и вставали большие черные тени, когда кто-либо из солдат прикрывал костер полой шинели, чтобы согреть колени или вставал над бруствером и смотрел в ночь.
В пять часов утра за нашей спиной застонал лес, загудел и зазвенел воз-дух. Над нашими головами загорелись зарницы нашей мести врагу. Грохочу-щий поток огня обрушился на Думбрэвицу. Два часа испытывал он крепость немецких и румынских дивизий. На третьем часу наши войска снова пришли в разрушенную и сожженную Думбрэвицу. И невольно руки воинов, прохо-дивших мимо развалин боярского дома, тянулись к пилоткам и обнажали го-ловы. Здесь был обагренный кровью бастион храбрецов – гвардейцев 22-го полка. Красный щебень и серый песок руин рассказывали о жестоком бое русских солдат за честь Родины, за славу полка и русского оружия.
…………………………………………………………………………..
К десятому мая потеплело. Зацвели вишни, черешни, урюки, груши, ябло-ни и грецкие орехи. Запах цветов и трав напоил воздух и стал пряным, пья-нящим и волнующим. Месяц май, месяц любви и сердечных треволнений. Для нас он стал еще и месяцем взволнованной души. Радио приносило нам из Москвы одно за другим незабываемые сообщения.
9 мая 1944 года войска 4-го Украинского Фронта и отдельной Примор-ской армии штурмом взяли Севастополь. В Москве 15 мая вступила в строй станция метро "Электрозаводская" на Покровском радиусе. Оформление но-вой станции посвящено советскому тылу, помогающему нам громить против-ника на фронте. Родина моя не только живет, но и процветает и мне стало ка-заться, что смерть не посмеет оборвать и мою жизнь, ибо я нестерпимо хочу придти с победой на улицы нашей столицы и опуститься в метро, чтобы своими глазами посмотреть творение военных лет, полюбоваться белым про-хоро-баландинским мрамором и красным мрамором "сальети", чтобы прой-тись по темному граниту пола "электрозаводского вестибюля", пощупать пальцами золотисто-бронзовые решетки в среднем зале, взглянуть в глаза че-тырнадцати барельефам скульптора Мотовилова, посвященным строителям танков и самолетов, металлургам и нефтяникам.
………………………………………………………………………….
17 мая полк занял новую румынскую деревню. Из румынских хат, разбро-санных по крутым лобастым буграм и над обрывами глубоких оврагов, смот-рели просунутые через окна конские вороные головы. Немцы не успели увез-ти с собой лошадей, и они остались в хатах, превращенных в конюшни. Ло-шади пронзительным ржанием не то приветствовали нас на своем лошадином языке, не то негодовали, что мы пришли и прогнали их недавних хозяев.
У крылечек и на широких глинобитных завалинках стояли плетеные из хвороста стулья с круглыми спинками и продавленными сиденьями, под ко-торыми висели пучки хворостяных жил.
Точно первый пушистый снег в начале зимы, белели во дворах перья, рас-сыпанные немцами из вспоротых животов подушек и перин. Шевелились прилипшие к грязи легкие белые пушинки.
Мы проехали до кладбища и спрятались от снарядов за толстыми церков-ными стенами. Безмолвно стояли на кладбище серые каменные кресты, по-ставленные целый век тому назад. Серели гранитные намогильные плиты, ущербленные и поцарапанные стальными когтями войны. В стенах глубоких траншей, как перерубленные топорами древесные корни, торчали концы жел-тых человеческих костей. Меж кустов сирени и под кудрявыми кронами ши-роких каштанов лежали убитые немцы и румыны, валялись немецкие погоны, куски шинелей в запекшейся крови, смятые папиросные коробки, медные за-жигалки и желтые груды стреляных гильз.
Здесь ударил пробный молот нашего наступления. То ли будет, когда нач-нется генеральный удар. А мы к нему готовимся ежедневно и ежечасно.
………………………………………………………………………….
Ночью под 2-е июня я получил приказ явиться со своими помощниками на учение.
На огромной корупции (румынская повозка) всем штабом двинулись мы в путь. В приказе предлагалось нам прибыть на северную окраину Белушеш-чий, а в действительности надо – на северную окраину деревни Тодирешчий, где мы и нашли остальных офицеров соседних полков.
Ошибка штадива, если знать особенности расположения румынских сел, вполне извинительна. Многие румынские села расположены наподобие рас-крытой папиросницы – одна половина с одним, а другая – с другим наимено-ванием. Не трудно спутать: сто метров ближе – северная окраина Белушеш-чий, сто метров дальше – северная окраина Тодирешчий. Кроме того, между селами нет никакого разрыва. Даже изгороди из колючей проволоки и хворо-стяных плетней тянутся здесь непрерывной цепью.
У боярского обширного дома толпилась большая группа офицеров, ожи-давших начальника штаба дивизии подполковника Некрасова. Одни закури-вали папиросы, другие оживленно беседовали, третьи заигрывали с девчатами из медсанбата, четвертые окружили незадачливого "казака" в серой папахе и с красными лампасами на широких голубых штанах. Хохоча и крича, они ста-рались вытащить саблю из ножны "казака", но им это долго не удавалось.
"Казак", ординарец одного из тыловых офицеров, любивший пофорсить пестротой и пышностью внешнего убранства, сопротивлялся из всех сил. Но четверо офицеров вцепились в его ножну, трое – за эфес сабли с шелковым мохрастым темляком, двое – за плечи и двое – за руки "казака".
И… бац! Клинок со скрежетом вылетел из ножны. На сверкающей стали, будто засохшие пятна крови, краснели шершавые бугорки запущенной ржав-чины. Вот почему для изъятия клинка из ножны потребовалась сила целого взвода настойчивых и подготовленных ко всему фронтовых офицеров.
Подошел как раз начальник штаба дивизии. Хмурый, темнолицый и ши-рокоплечий. Он внимательно осмотрел карими глазами клинок, потом по-смотрел на сконфуженного "казака", прошептал что-то потрескавшимися от ветра губами и потом сердито рявкнул:
– Десять суток гауптвахты! Отправиться немедленно…
…………………………………………………………………………..
Дом, в котором нам предстояло провести учебную работу над оператив-ными документами, оказался достойным нашего внимания и я решил описать его в своих записках.
В стеклянном коридоре, опоясывавшем весь дом, было светло. Но во внутренних комнатах с очень узкими окнами царил полумрак. Создавалось впечатление, что дом был всунут во второй дом наподобие двустенной ко-робки.
Под потолком внутренних комнат вился темный орнамент из гипсовых листьев и початок кукурузы. На гладких белых стенах лежала серая пудра пыли, по углам шевелилась паутина.
В каждой комнате большие стеклянные двери и кирпичное строеньице в углу, похожее на древний камин.
На деревянных полах, разлинованных цветными шнурами узких прокла-дочек, играли радужные пятна света, прошедшего через разноцветные стекла узорчатых фигурных окон.
Везде фигурность, замысловатость, – отражение замысловатой жизни лю-дей с феодальными вкусами и традициями, дожившими до нашего века инду-стриальных бурь и величайшей мировой войны.
Сосны под окнами дома, сосновая роща невдалеке. Светло-зеленые пом-поны на кончиках веточек сделали эти сосны похожими на кокетливых боя-рынь, недавних обитателей дома, бежавших теперь к Бухаресту.
К северу от дома – раскинулись службы. Тут и каменные амбары с подва-лами для хранения вина, и кукурузные хранилища, и скотные сараи и карет-ный двор с разбитыми каретами.
За службами синели леса, синели горы и горы. Преддверие Карпат.
Странный край остатков дикости и полноводной нищеты, рядом с кото-рыми и на их фоне, как новые бархатные заплатки на ветхой сермяге, ужи-лись изысканный уют и сказочная нега правящих классов, стремящихся по-ходить на весь цивилизованный мир, но стесняющихся быть румынами.
Это видно даже по тому, что в забитых и не тронутых Красной Армией книжных шкафах в доме были французские, английские, немецкие, японские, даже китайские издания, но не было ни одной книги румынского Садовяну, а среди вороха нот и партитур, сваленных в лакированный вишневый ящик, мы не нашли ни одной с именем известного всему миру румынского музыканта Г. Энеску. Он был пока в эмиграции, а его творчество – в забытьи.
Невдалеке от дома зияла воронка от прилетевшего с востока снаряда. От него брызнули тогда стальные осколки и на белой кирпичной стене образова-лись красные язвы и царапины.
В вековечном обозлении против бояр, какой-то румынский крестьянин поддел железным ломом резной карниз дома и завернул его кверху вместе с сизыми листами кровельного железа. И лом торчал в изувеченном карнизе дома, как гарпун в боку кашалота.
Во дворе валялась "универсальная румынская мельница" – деревянная сту-па, удивительно похожая на виденную мною в детстве ступу в нашей семье. И никто, помню, не мог сказать, сколько лет этой ступе. Возможно, была она выдолблена во времена Мамая, когда понятие "Мельница" исчезло из обихо-да людей.
……………………………………………………………………………
Утром 7 июня мы узнали, что вчера на заре военно-морские силы союзни-ков, возглавляемые американским генералом Дуайтом Эйзенхауэром, выса-дились на северном побережье Франции и открыли второй фронт в Европе.
Мы с командиром полка пошли в траншеи к бойцам и приказали всем на-шим огневым средствам отметить открытие второго фронта пятиминутным огневым налетом на немецкую оборону.
Над нашей траншеей, ведущей на полковой НП, мягко шелестели мяси-стые листья урюков, похожие на широкие свиные уши. Плоды зелеными помпонами качались на ветвях, падали на дно траншеи, подрезанные пулями или осколками и мы вдавливали их в сырой глинистый грунт. Они были пока кислы до предела.
Один из наших батальонов, охваченный общим порывом, произвел вылаз-ку и захватил пленных. Они оказались из 46 пехотной дивизии немцев и рас-сказали нам интересные данные об истории своей дивизии.
Ее били русские войска у Могилев-Подольска, у Каховки, под Севастопо-лем, под Туапсе. Первый командир ее, генерал Ребке порябел от горьких пе-реживаний. На третьем году войны дивизия оказалась на исходных позициях, с которых 22 июня 1941 года двинулась в поход на Россию. Она имела тогда на своем знамени опознавательный символ – большой черный сапог на белом фоне. Потом знак сапога был заменен поэтическим прыгающим оленем. Олень, как лед под лучами солнца, таял по мере военных неудач дивизии на восточном фронте
Сперва исчезло туловище, потом голова. Остались одни красивые оленьи рога. К июню 1944 года не осталось и рог на белом потрепанном штандарте дивизии, не осталось в живых и ни одного старого гренадера. И теперь новый командир дивизии генерал-майор Энгель готовил дивизию к переходу с ру-мынского фронта на Белорусский и требовал от солдат "тотальников" подви-гов, чтобы завоевать для дивизионного штандарта утерянное право хотя на оленью голову.
– Мы не хочем, – заявляли нам солдаты Энгеля. – Гут руссише гефанген-шафт, плен…
Что будет с самим генерал-майором Энгель, увидим…
…………………………………………………………………………..
В конце июля, когда наш полк стоял в обороне на горе Ходора у реки Бах-луй, начальник штаба 7-й гвардейской армии генерал-майор Лукин созвал на-чальников штабов полков.
Собрались мы у недостроенной церкви на горе Котнарий, откуда хорошо были видны немецкие позиции.
Сюда прибыл и подполковник Некрасов. Злой, не выспавшийся, он не го-ворил с людьми, а рвал, будто лаял.
Потом приехал генерал-майор Лукин. Кареглазый интеллигентный муж-чина с красным мясистым носом, седеющими темно-русыми волосами и ши-роким ртом, заполненным металлическими зубами, он был одет в темно-зеленый китель и в голубые галифе с красным лампасом. На ногах его были крохотные хромовые сапоги со звонкими золотистыми шпорами.
Прочитав интересную лекцию о секретном управлении войсками, он усел-ся на скамью в тени яблонь и груш, завязал с нами задушевную товарище-скую беседу.
Рассказал он и о себе. Интересно рассказывал, как книгу читал. Он расска-зал нам, как во время гражданской войны был военным комендантом Луги, как в Сталинграде беседовал с пленным немецким фельдмаршалом Паулю-сом. И о том рассказал, как на глазах Паулюса наши солдаты ободрали кожу с сидений легковой немецкой автомашины, чтобы подчеркнуть этим размер немецкого поражения и оттенить древнюю истину, что "победителей враги не судят".
Во время рассказа генерал Лукин вел себя возбужденно, будто что пред-чувствуя или скрывая от нас волновавшую его мысль.
Он постукивал пальцем о стол, чесал ногтем свои узкие порыжевшие бро-ви, дергал плечами. Золотой погон его посверкивал при этом, отражая сол-нечные лучи, падавшие сквозь шевелившуюся листву яблонь.
– Товарищ генерал-майор, разрешите к вам обратиться? – звонким голо-сом прокричал подошедший к столу тоненький молодой лейтенант с серыми глазами и золотистым пушком над тонкой красной губой. – Принято сообще-ние из Москвы. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 июля, товарищ Сталин награжден Орденом "Победа"…
Генерал рывком встал.
Будто поднятые ветром, вскочили и мы.
И долго в румынском саду, на горе Котнарий, откуда были хорошо видны немецкие позиции, гремели наши аплодисменты.
– Наши войска, – сказал Лукин, – заняли Седлец и Луков, вышли на ближ-ние подступы к Варшаве. Победа, товарищи, близка. Скоро и мы устремимся к Бухаресту…
………………………………………………………………………….
Вечером 17 августа светила полная луна, ныряя в облаках, точно золотая монета в грязных хлопьях старьевщика. Немцы не стреляли, и мы наслажда-ясь лимонным запахом незрелых грецких орехов, слушали по радио Москву.
"…Северо-западнее Мариамполь, – читал диктор приподнятым и немного торжественным голосом, – наши войска вышли к границе Восточной Пруссии по реке Шешупа…"
………………………………………………………………………….
А двадцатого августа на рассвете и в Румынии начался налет нашей авиа-ции, гул артиллерийской канонады потряс горы, овраги, холмы и леса.
Войска 2-го и 3-го Украинских Фронтов начали Ясско-Кишиневскую опе-рацию, перешли в Генеральное наступление против Румынии. И на третьи су-тки она капитулировала. Не капитулировать было нельзя.
Россия и ее Красная Армия перевернули в эти дни новую страницу миро-вой истории.

Апрель – август, 1944 года.
Румыния.