Я находился в кинотеатре «Ударник», когда объявили о смерти Сталина. Внизу, в цокольном этаже «Ударника» есть зал с вогнутым, как линза, потолком. Идешь под куполом, и шаги эхом повторяются, шаркнешь, а звук, как будто шарахнуло дверью, уронишь книгу, как будто гром. Мы были внизу. Вдруг включили радио, стали зачитывать. А звуки радио и эхо слились во что-то зловещее, кожа покрылась мурашками. Стало страшно. Все сеансы отменили. По радио сообщили, что доступ в Колонный зал начинается в 16 часов. Мне уже было пятнадцать, и, конечно, все закоулки, проходы и лазы были нам известны. Центр оцепили милиционеры и солдаты заранее. Но они не знали тайных ходов, и мы ими воспользовались. Со двора МГУ перелезли через забор и оказались во дворе молочного магазина, где сейчас стоит гостиница «Интурист». Ворот у магазина никогда не было, вышли на улицу Горького и побежали к Георгиевскому переулку. Милиция нас быстро выпроводила с улицы Горького. Дворами мы подошли к Пушкинской улице и затем поднялись по пожарной лестнице, по крыше перешли с одного дома на другой, спрыгнули на крышу следующего дома и через чердак вошли в подъезд и вышли на улицу прямо в очередь в 200 метрах от входа. В Колонном зале мы были около пяти. Море цветов, музыка, слезы на глазах всех проходящих мимо гроба действовали и на нас. Мы, пришибленные впечатлением, медленно двигались вместе с траурным шествием. Запомнилось только необыкновенно белое лицо Сталина, как будто выточенное из мрамора. Позже я видел Сталина в мавзолее, там его лицо не было таким белым-белым. Люди выходили, рыдали навзрыд. Казалось, наступил конец света. «Как мы сможем жить без НЕГО?» - с ужасом спрашивали глаза мужчин и женщин. Страх неизвестности, страх ожидания катастрофических перемен, пугал людей. Не было в этой толпе людей, не ощутивших нависшее Горе над страной. А когда его хоронили на Красной площади, мы стояли на горке рядом с памятником Ломоносову во дворе университета и смотрели вдаль и наблюдали, как двигалась траурная процессия от Колонного зала на Манежную площадь, мимо Александровского сада и затем в горку на Красную площадь. В двенадцать часов прогремели артиллерийские пушки, и загудели все заводы, все автомобили. Прощальный гудок длился пять минут. А потом по Москве поползли слухи, что сотни человек были задавлены толпами обезумевших людей, желавших попасть в Колонный зал. Ни ряды солдат, ни баррикады из машин и троллейбусов, ни конная милиция не могли остановить толпу, она сносила все на своем ходу, а кто падал, уже не поднимался. Сейчас говорят, что вместе со Сталиным похоронили более тысячи москвичей.
Кино стало для нас источником и генератором новых игр. После фильма «Александр Невский» все мы начали мастерить из подсобного материала щиты, строгались палки, и они превращались в мечи. Во дворе разворачивались побоища без предварительно разработанного сценария. Додумались даже до конных рыцарей: один мальчишка, полегче, в доспехах со щитом и копьем усаживался на плечи другого покрепче, такая же пара выходила навстречу. Обычно копья мешали, они были только для устрашения. Когда пары сближались, копья и щиты отбрасывались в сторону, и пары сцеплялись в рукопашную, и, в конце концов, все дружно под хохот падали. Фильм «Джульбарс» принес долго существовавшее увлечение по метанию ножей, которые заменили напильники в силу отсутствия ножей, даже перочинных. Все двери на заднем дворе были истыканы от наших упражнений. Как и положено, нас гоняли жители первых этажей, мы находили другое место и продолжали свои соревнования, броски с одного метра, с двух, с пяти. На первом этапе надо было научиться бросать, чтобы напильник втыкался в дверь, на втором - мы ставили задачу о попадании в цель. А фильм «Тарзан» превратил нас в обезьян. В это время во дворе шел ремонт внешних стен, рабочими были построены леса, и мы как заправские маленькие тарзанчики прыгали с перекладины на перекладину, пытаясь криком подражать Тарзану.
В начале пятидесятых появились маленькие резиновые мячики. И мы с остервенением набросились на них. Играли в мяч везде, под аркой, между деревьев, на проезжей части. А затем мы в складчину за свои собственные, сэкономленные деньги купили первый настоящий волейбольный мяч. Один на весь двор. Играли, пока не разбили на вылет два стекла, и пострадавшая хозяйка с первого этажа не разрезала его ножом. Футбол был всеобщим увлечением. Мы слушали радио, голос футбольного комментатора Синявского был для нас ближе и дороже многих великих артистов. Вратари Хомич, Акимов, нападающие Федотов, Гринев, Бобров, Трофимов, Семичастный, Автандил Пайчадзе – все они были для нас лучезарными звездами. Вы можете не поверить, но я отлично помню, как мы переживали за «Динамо», когда команда выступала в Англии в 1945 году. Мы слушали Синявского, ухом прильнув к репродуктору, на стадионе стоял шум, треск, играли трубы, голоса комментатора не было слышно. Он кричал, что не видит мяча, на стадион спустился туман. И «Динамо» выиграло два матча и два свело вничью. И забивали не так, как сегодня один мяч и в оборону. А с азартом по 5 голов за игру и не дворовой команде, а лучшим игрокам мира в то время. Вот так играли. Уехали, не проиграв, оставив след в истории. Хомича англичане прозвали «тигром». На стадион «Динамо», на футбол мы ездили задолго до того, как у нас во дворе появились мячи. В первой игре, на которую я попал вместе с братом в 1947 году, играл «Спартак», почему-то он запал в мою душу, и стал я его поклонником. Нет, я не фанат. Все команды играют, и у меня никаких эмоций, выиграл, проиграл. А вот за «Спартак» я переживаю, радуюсь в душе победам, переживаю вместе с ними поражения. И вот так уже 55 лет.
На этом клочке земли, который назывался двор, я провел в играх все свое детство и юность. Странно, как мы там размещались, играли в футбол и даже в волейбол, а позже днями до позднего вечера в пинг-понг. Здесь у нас была танцплощадка. На втором этаже в окне выставляли радиолу и заводили еще довоенные пластинки: «Очи черные», «Мне бесконечно жаль», «Татьяна», «Рио Рита». Со всех подъездов высыпал народ, женщины усаживались на свои стулья вдоль стен, оставшиеся в живых мужчины были нарасхват, а мы мальчишки и девчонки осваивали запрещенные танго и фокстрот. Это были 1954-55 года, и самой популярной в нашем дворе была пластинка «Вернись»: «Вернись, я вновь и вновь пою, вернись, одно твое лишь слово, вернет нам снова любовь и жизнь». И мы шептали своим партнершам вместе с голосом: «Прихожу я каждый вечер к месту нашей первой встречи в тишине, в мечтах я снова там с тобою, голос твой, сквозь шум прибоя, слышен мне. Вернись, я вновь и вновь пою, вернись…»
А после восемнадцати я все реже и реже задерживался во дворе, не было свободного времени.
Свободное копирование
