Я мог бы еще очень долго путешествовать фантастически по Дагестану и философствовать над его судьбами, если бы Карапет, которому, по-видимому, Куба пришлась не по нраву, не явился с торжественным возгласом, что "лошади готовы". Когда я хотел садиться в тележку, меня поразила ужасная мысль: лошади были так худы, как только может быть худа почтовая лошадь, и я в отчаянии подумал, что мне не суждено выехать из Кубы, что я доеду много-много до заставы. Но провожавший меня казак уверял, что то же самое приходило в голову и до меня многим проезжающим, однако все благополучно доехали до Вельвелей, первой станции от Кубы к Баку.
Я поверил на слово и выехал из Кубы 15-го Августа.
Кубинский Армянин снимает пять почтовых станций от Кубы к Баку, и чтоб избежать лишних расходов, не держит на станциях старост, а деньги за все пять станций берет разом в Кубе. Таким образом я совершенно находился в руках у содержателя лошадей и с ужасом смотрел в будущее: ну, что если с каждой станцией лошади будут худее? На чем же наконец я поеду? ...
Но меня утешал русский ямщик, едва ли не единственный во всем Дагестане, и русский колокольчик, заливавшийся под дугой: в кубинской почте заметен прогресс, она обзавелась уже колокольцами в укор своей соседке дербендской.
Ямщик был недоволен своей участью, жаловался на плохую плату -- сорок рублей серебром, что по здешнему краю в самом деле мало, однако не вспоминал о Севере. Видно уж общий удел всех людей быть недовольными! По крайней мере здешние ямщики через чур пользуются своей волей, и, говорят, бывали примеры, что недовольные своим хозяином, они расходились со станции, а проезжающие должны были сидеть у моря и ждать погоды.
Дорога из Кубы сначала идет между садов, а потом опять начались пустыри да перелески, ручьи да потоки, а вот и Вельвели.
Из Вельвелей меня опять снабдили казаком, но на девятой версте я как-то задремал, а казак, чтоб не мешать моему сну, воротился втихомолку домой. Я нисколько не беспокоился об его отсутствии: времена Муллы-Нура прошли, и теперь в этом краю все спокойно.
Впрочем, Мулла-Нур был страшен скорее для самих разбойников, чем для странников: это был человек не совсем обыкновенный в Дагестане. Постоянным театром его действий было Тенгинское ущелье на дороге из Ширвана в Дагестан, на караванном пути: Мулла-Нур с своими удальцами разыгрывал здесь роль скорее независимого владетеля, собирающего таможенную пошлину с проходящих через его землю караванов или наказывающего людей порочных и сребролюбцев, чем закоснелого грабителя и неумолимого головореза. До сих пор вспоминают о нем без неприязни, потому что Мулла-Нур в самом деле походил на рыцаря средних веков, не признававшего прав общества и дурно понимавшего права человека. Поэтому автор "Русских повестей и рассказов" нисколько не украсил характер Муллы-Нура, и в Дербенде действительно до сих пор утверждают, что этот храбрец средь бела дня приезжал к бывшему городничему и благодетелю Дербенда Мухаррем-Беку, взял у него взаймы денег -- и был таков!
В Дагестане только ленивый не грабит Армян. Не так поступал Мулла-Нур: один Армянин ехал с деньгами и товаром из Кубы и наткнулся нечаянно на Муллу-Нура. Дагестанский рыцарь заглянул в товар.
-- Эге! Как тут все богато! Ну, пусть их щеголяют себе в городах, а мне дай-ка, друг, простенькую лезгинскую чуху: в лесу живет!
Армянин ни живый ни мертвый подал Мулле-Нуру простую чуху.
-- А деньги есть с тобой?
-- Есть, отвечал трепещущий Армянин.
-- Как же станем их делить ?
-- Твоя воля.
-- А сколько с тобой? Говори правду.
-- Тысячи две.
-- Хорошо! Подай их сюда.
Армянин вынул деньги и мысленно простился с любезным капиталом.
-- Сколько захвачу в руку, столько и мои, сказал Мулла-Нур обрадованному Армянину и взял всего только десять червонцев.
Когда Мулла-Нур не имел надобности в деньгах, он не требовал ничего у проезжающих. Бакинский негоциант Айвазов, человек очень зажиточный, рассказывал мне, что он однажды был остановлен Муллой-Нуром.
-- Куда ты едешь? спросил Мулла.
-- В Баку.
-- Разве не боишься ехать там, где гуляет Мулла-Нур?
-- Чего мне боятся? Я дурного ничего не сделал!
-- Хорош ответ, сказал Мулла-Нур и ускакал.
Дагестан, по примеру Востока, любит ко всякому событию прикладывать свою собственную печать: в Дагестане говорят, будто у Муллы-Нура была подруга жизни столь же храбрая, как и он сам, и что она не раз управлялась с купеческими караванами. Для чести прекрасного пола, я не хочу этому верить.
Свободное копирование
