Арест и высылка 1884 года - 14

<2>

 Ожидая ареста, я не то чтобы ему радовался, но не особенно и огорчался. Как всегда, во всякой беде отыскивают что-нибудь хорошее, чтобы найти какое-нибудь примирение, так и я утешал себя тем, что узнаю, что такое дом предварительного заключения.

 По принятому порядку, меня отвезли в четырехместной карете с опущенными сторами. Рядом со мной сидел жандармский офицер, и напротив два жандарма с револьверами. Я спросил у офицера, заряжены ли револьверы, и офицер ответил, что заряжены. Все это было слишком много для одного арестанта.

 Карета въехала во двор тюрьмы, через ворота, которые сейчас же заперлись, и остановилась у вторых ворот, тоже запертых. Первым вышел жандармский офицер, затем я, и за мной два жандарма; нам отворили калитку, впустили, затем калитку заперли. Пройдя под воротами несколько шагов, мы новыми решетчатыми воротами направо вошли в переднюю. Прямо за решетчатыми воротами я увидел длинный широкий коридор, а направо, за такой же решеткой, — письменный стол и около него несколько человек в форменных, статского фасона, сюртуках с изображением на воротнике двух ключей накрест: эмблема заключения. Мне предложили стул (дом предварительного заключения отличается изысканной вежливостью) и самым вежливым образом стали подвергать очень невежливому обыску: потребовали мой кошелек и бумажник, высыпали все деньги, сосчитали их и записали, потом отобрали золотые запонки, но часов не взяли. Затем спросили имя, отчество, фамилию, звание и лета и все это внесли в книгу. Предусматривая арест, я взял три сотни папирос, их вытрясли из коробок и пересмотрели. Когда со мной уже больше ничего не оставалось делать, меня сдали надзирателю, который вытряс мои папиросы, чтобы отвести в 279 номер. Я с любопытством смотрел на коридор, лестницы, галереи, которыми проходил; все было чисто, красиво, даже изящно и не производило впечатления тюрьмы. Мой 279 номер оказался по шестой галерее, то есть в шестом этаже, в конце здания. Эта галерея и пятая назначены для политических арестантов, в остальных четырех этажах держат уголовных. Почему для политических назначены верхние этажи, я не знаю, но, во всяком случае, они лучше — светлее, суше и лучше воздухом.

 Когда меня провели в номер, то дежурный старший, "принявший" меня от надзирателя, сделал мне новый осмотр. Стараясь быть вежливым, он просил меня отдать все, что есть у меня недозволенного, потому что иначе могут выйти неприятности ему и мне. Но мне отдавать уже больше было нечего.