Арест и высылка 1884 года - 8

 При освобождении меня повторилась еще раз комедия если не произвола, то многовластия. Лицам, справлявшимся обо мне у прокурора судебной палаты, прокурор сказал, что сделает распоряжение о моем освобождении и что меня "выпустят на все четыре стороны". Я ждал этих четырех сторон так нетерпеливо, что даже потерял аппетит. Прошло, однако, больше двух недель, а о четырех сторонах ни слуху ни духу, да и узнать не у кого. Наконец 25 октября, в девять часов утра щелкает замок моей двери, и старший объявляет: "Извольте собирать вещи, вы освобождаетесь". Внизу на "главном посту" ждал меня поручик Легапп, и на этот раз один, без жандармов. Карету нагрузили моими вещами — и отправились в жандармское управление. Жолкевич принял меня не в том кабинете, в котором производил допрос, и с большими удобствами. Рядом с его письменным столом стоял стол секретаря. Когда я вошел к Жолкевичу, он писал что-то. Я стал против него и закурил папиросу. (Пишу об этом, чтобы показать либерализм жандармских нравов.) "Вы едете в Смоленскую губернию?" — спрашивает Жолкевич. "Да", — отвечаю я. "А где ваша родина?" — "В Девятой линии Васильевского острова". Жолкевич замолчал и стал опять писать. Писание Жолкевича оказалось жандармским постановлением, которым я отдаюсь "под особый надзор полиции". "Куда же вы едете в Смоленскую губернию?" — спросил опять Жолкевич. "В сельцо Воробьево Краснинского уезда". Записал Жолкевич и это. Таким образом, в постановлении получилось, что я еду в с. Воробьево Краснинского уезда, где и отдаюсь под особый надзор полиции. Постановление это Жолкевич дал мне подписать, точно и я участвовал в его составлении. "А что значит особый надзор?" — спрашиваю я Жолкевича. "Да ничего, это так, слово". И он мне показал "закон", в котором действительно стояло "особый", но без всяких разъяснений.

 Но каким образом Жолкевич узнал, что я желаю ехать в Смоленскую губернию, и почему он спросил меня о родине? О родине спросил он меня потому, что если бы оказалось, что я родился в Восточной Сибири, то жандармское управление отдало бы предпочтение моей родине пред Смоленской губернией и сослало бы меня в Сибирь. Так в Сибирь (на место родины) был выслан из Петербурга Щапов[1]. А почему Жолкевич знал, что я желаю уехать в Смоленскую губернию, это для меня выяснилось из следующего. Перед секретарем лежала на столе целая куча писем, поручик Легапп подсел к столу и, как человек, принимающийся за обычное дело, начал читать их и пристукивать клеймом. "Вы кладете штемпель жандармского управления?" — спрашиваю я его. "Нет, товарища прокурора судебной палаты".— "А вам приходится читать много писем?" — "Ужасно много, — отвечает секретарь, — просто времени нет, еще спасибо, что поручик помогает, а то бы не успеть". Значит, все письма, которые я получал и отправлял, читали или секретарь, или поручик Легапп, то есть жандармы, з мы, арестованные, простодушно думали, что корреспонденцию просматривает прокурорский надзор. Но, конечно, содержание писем докладывалось Жолкевичу.