* * *
Ну, наконец-то! Выходит из дома старший сержант, докладывает ротному: дом осмотрен, роту можно заводить. Рота заходит по порядку, определяемому командой, но общительный Лёха, будто бы за интересным разговорчиком, оказывается впереди всех, чтобы местечко занять по вкусу. С крестьянским индивидуализмом Лёха не любит спать абы где и как, в общем ряду -- к стенке головой, ногами в проход. Не нравится ему, если его во сне пинают, толкают и в темноте на ноги наступают.
Сегодня он выбирает себе и мне уютный уголок за лестницей в мансарду. Стелим мы постели, руководствуясь древней, но поныне актуальной солдатской инструкцией, сочинённой, если не самим Суворовым, то, вероятно, его не слишком изнеженными современниками: "Шинель под себя, шинель на себя и шинель под голову, а на всё - одна шинель!" Но так как у нас с Лёхой две шинели, то мы ещё более роскошно обустраиваем своё двуспальное ложе. А потом Лёха, любитель комфортной жизни, разувается и ставит сапоги в изголовье, развесив на них портянки для того, чтобы в нашем индивидуальном уголочке махоркой не воняло, а микробы издыхали мучительной смертью ещё на дальних подступах. Как мудро говорит полковой эскулап: "не стиранная солдатская портянка - самая надёжная иммунная защита от триппера!"
Дежурные, громыхая вёдрами, помчались на поиски кухни. Поэтому ложусь я не разуваясь, так как мой черёд получать ужин в наш котелок. И возлежим мы вдвоём: я и Лёха, чин-чинарём, -- преисполненные чувством умиротворения от предчувствия грядущего пищеварения. Наверное, никому, кроме пехоты, после дня на марше, не дано испытывать такое блаженное состояние покоя, когда в обозримом будущем не угрожают никакие другие события, кроме котелка густой каши, кружки крепкого чая и сна без сновидений!
* * *
Лёха посапывает сонно, а я в полглаза веду наблюдение, как из мансарды вниз по лестнице семенит старшой Акимов. На плече у него, кроме родного десантного автомата ППС, ещё шмайсер, а в руках - три гранаты немецкие, которые за их ухватистые длинные ручки называют "колотушками". При виде ротного, который с нездоровым интересом на арсенал Акимова смотрит, морда старшого становится умной, как у таксы, написавшей в тапочек. И только начинает Акимов что-то объяснять, как ротный, как водится, без бензина заводится и по Акимову так крепким словечком проходится, что у того уши, от огорчения, повисают до полу. Ротный -- бегом в мансарду, за ним Акимов, побросав свои трофеи к нам под лестницу. Ну, думаю, опять отцы командиры что-то затевают... но меня это не касается -- я не любопытный. Любопытные на войне долго не живут... что-то ужин не несут... опять на кухне бардак... разуться бы... тьфу твою мать!... именно меня кличет ротный, будто бы тут, кроме меня, никого... хорошо, -- не разулся.
В призрачном предночном свете от золотого запаса заката, отложенного на долго светящихся в сумерках горных вершинах, я оглядываю мансарду. В центре кресло стоит, в кресле немецкий солдат сидит. Моих, примерно, лет. Ничего такого в нём нет: заурядный гансик среднеевропейской вшивости. Но почему не стоит он на вытяжку, не лепечет перепугано: "Гитлер капут!", а развалился в кресле, как домоуправ перед жалобщиками... а-а-а... по ногам ему крепко попало... и крови лужа... сразу не разглядел - темновато. Это ротный с Акимовым усадили фрица в кресло. А до того лежал фриц под дверью без сознания, а рядом -- шмайсер со взведённым затвором и четыре колотушки... По этому натюрморту понятно, о чём фриц думал... а виноват старшой - дальше некуда, -- только чудом рота не лишилась нескольких солдат! В первую очередь тех, которые возле лестницы в мансарду устроились... Как же старшой в мансарду не заглянул?!
Небось, заговорились колхознички про кухню окафеленную и удобства в доме загранколхозника... пардон - бауэра - который всю жизнь пахал "под гнётом капитала". И хотя земля здесь - одни камни, -- но нет тут, таких, как в СССР, нищих колхозничков у которых ни в поле, ни в огороде ничего не родит, кроме бабы, которая рожает и на колхозном поле, и на огородных грядках, потому как работа на благо Родины для советской бабы - выше личных интересов!
И главное затруднение при организации загранколхоза в этом дорфе будет в том, что не найдут они в бауэрском коллективе ни одного засранца голодранца, достойного занять пост председателя в соответствии со своим пролетарским происхождением. То-то Карламарла так вызверился на крестьян, как на недоделанных буржуев! Только в России, на плодородных землях, живут нищие крестьяне! А тут, на голых альпийских камушках, -- одно кулачьё, которое срочно нуждается в раскулачивании и ссылке в вечную мерзлоту, под бдительный надзор НКВД, а то они и там, на льдине, урожай вырастят и окулачатся. А пока подрастёт здесь свой крестьянский пролетариат, придётся сюда для организации колхозов Давыдовых и Щукарей из России завозить...
Задумался, небось, над такой проблемой старший сержант Акимов, коммунист с коллективизации на Орловщине, потому что стал он тут, за границей, кое-что понимать, вспоминая житьё-бытьё односельчан, дети которых до сих пор спрашивают: а что такое сахар? А выводы сделать ему, правоверному партийцу, трудно. Тяжело признаться, что всё то, что с риском для жизни, делал он в родной деревне, - преступление перед земляками!
И не то - от обдумывания планов коллективизации в Австрии, не то -- от ломки своего мировоззрения, но дал пенку старшой с мансардой -- забыл в неё заглянуть! И, благодаря этой забывчивости, жив остался! Потому что были у фрица серьёзные намерения: срезать из шмайсера того, кто дверь откроет, а через открытую дверь - колотушки вниз - кому там сколько перепадёт! Да не повезло фрицу - сомлел от потери крови. Впрочем, как раз - повезло! Очухается, поймёт: он-то тоже в живых остаётся! Как говорится: пустячёк, а приятно, а раз приятно, то не пустячёк!
И что за странный фриц попался - такой воинственный? Сейчас, под конец войны, все фрицы покладистые: в плен идут, как к тёще на блины. Завидят русского "ивана" и -- белый платочек на хворостиночку, (с более серьёзным оружием фрицам гулять по Европе уже опасно), и маршируют радостно под знаменем сопливого носового платка, лыбясь при этом так благостно, будто бы богатого родственничка встретили! И галдят, как гуси, издалека: "Гитлер капу-у-ут!" И как их ни обложи матом, а они, хором: "Я, яа-а! Россия гу-ут!!" А этот фриц, вроде, немецкого Матросова. Главное, бессмысленно то, что затеял он, если "криг капут"! И откуда в нём столько злости?
Свободное копирование
