* * *
Когда под Секешфехерваром позади меня что-то шандарахнуло, то взрывом меня к стенке так плотненько приложило, что вырубило из сознания до полного мрака в сообразиловке. Так уж в жизни поведётся: были бы мозги, -- а сотрясение найдётся! Когда в мозгах посветлело, то почувствовал я в левой штанине что-то тёплое, липкое. Подумал о расстройстве желудка на почве сильных впечатлений от окружающей действительности. Но подбежавший Лёха установил медицинский факт ранения в ягодицу.
Кусочек железа в заднице, как довесок, незначительно изменил мой вес, но значительно утяжелил моё настроение. На всю боевую выкладку бойца пулемётчика - 36 килограммов! Хирург в санбате, выколупывая осколок из моего организма под сто граммов спиртяшечки, для общей анестезии, под моё печальное кряхтение, объяснял научно:
-- Давно воюешь, солдат? А ранение только первое? Видать, ты хитрожо-оп... всё уворачивался? А, вот, для твоей хитрой жопы, хитрый осколок нашелся - винтом! На! -- любуйся...
Звякнула в плошке хитро изогнутая железка в сгустке крови, а хирург засмеялся своей шуточке. Может быть в первый раз засмеялся молодой, ещё недоучившийся, хирург в те ненастные Сехешфехерварские ночки и денёчки, которые простоял он бессменно за полевым хирургическим столом, под шум дождя и уханье "богов войны", кромсая искалеченное мясо человечье! А шуточка хирургическая, запомнилась мне потому, что была она только первой среди множества шуток, которые предстояло мне услышать в медсанбате по поводу моего "хитрожопого" ранения.
В санбатовской "команде выздоравливающих" амбулаторно лечились "легкораны", без отправки в госпиталь. Хорошая компания, душевная. Но, на мою беду, на соседней койке оказался старший сержант из полковой разведки, разбитной парень Володька Сугатский. Был он на пару лет меня старше, пережил на передке две зимы и три ранения, имел "Славу", "Отвагу" и "Боевые заслуги". Вроде бы, при годах и таком иконостасе, мог бы быть и посолиднее. Но был он родом из Одессы, а родство с таким шебутным городом запросто нахратит любую серьёзную биографию. И Володька, как и многие жители этого говорливого города, не мог ни есть, ни пить, ни в сортир сходить без того, чтобы "по пути заправить баки, да так, чтобы через край лилось!"
Узнав о моём экзотическом ранении, Володька расцвёл, как майская роза и взял персональное шефство над моим ранением, подавляя своей напористостью все мои возражения. И хотя его грубоватые шуточки были не обидны, но когда над тобой шутят непрерывно с утра и до вечера, то хоть уши на гвоздик вешай... таки это уже совсем не смешно, а наоборот. А утром в санбате, после моего появления, произошло событие более потрясного значения: в помещение команды легкоранов явилась, кажется, не касаясь земли грешной, свежеумытая, розовеющая от смущения, юная медсестрёночка, имеющая благое намерение делать нам перевязки "на дому", из-за занятости хирургии. Это явление, совпав с моим появлением, вызвало бурное извержение Володькиного речеиспускания:
-- Ой, мамочка моя, женщина! Век мне щастья не видать, як на свете е хто чаривней цей сестрички! Це ж найкращий из ангелов предохранителей!! Так шооо жеж скажете, братцы, за тот кошмар одесского значенья, ежели кровавый фашизм, таки, оторвал мне лучшую половиночку самого харного уха во всей Одессе! Як подывлюс, так зараз и теряюсь: а яким жеж местом мне понравиться цей харненькой сестричке! Ось дрУхое ухо я держу ще вострее, как маю рядом боле хероичного хонкурента - Сашу с Уральмаша! Тильке благодаря ему, имею я наличный интерес войти в мировую историю тем же местом, що оздоровляюсь не токо плечом к плечу, но и тохес к тохесу с выдающимся хероем! - Тут Володька закатывает эффектную паузу для того, чтобы, как Ленин на памятнике, устремить указующий перст на мою многострадальную казённую часть. Эта пауза даёт мне возможность для реплики:
-- Кровавый фашизм дал крупную пенку, оторвав тебе пол-уха, а не пол-языка! - после чего я поворачиваюсь спиной ко всей компании честной, понимая, что бесполезно пытаться заткнуть чем-нибудь фонтан Володькиного словоизвержения, под тектоническим напором вдохновения от расцветающего застенчивого румянца на юном личике медсестрички и дружного ржания двух дюжин жизнерадостных жеребцов -- "команды легкоранов", отоспавшихся на австрийских пуховиках и отъевшихся на ненормированных харчах санбатовской кухни. Под гогот "команды" Володька продолжает:
-- Шик, блеск, красота! Спасибо Родине за высокое доверие лежать впритирочку со скромным хероем, возлежащим, таки, в данный исторический момент, казённой частью кверху, як на пляжу в солнечной Одессе! Но дети и внуки наши будут визжать от дикого восторга, изучая самый передовой опыт по боевому использованию казённой части! Тильке Саша с Уральмаша более других изобрёл до невозможности шикарный приёмчик по затыканию амбразур вражеских дотов казённой частью, шоб личная хрудь для нахрад экономилась! Шик, блеск, красота! За такой хитрожопый случай вся Одесса поимеет огромное удивление и мы, современники легендарного героя, подравняем свои отсталые тохесы по передовому тохесу хероя! Кошмар тильке подумать, как жеж до того мы похано воевали!? Мне б так жить... Итд, итп...
Такой фонтан словоблудия Володька смог выплеснуть на аудиторию, благодаря моей стратегической ошибке: когда я повернулся задом к трепачам, то юная сестричка, превратно истолковав мой маневр, тут же начала, не очень умело и мучительно робко, отдирать присохшую повязку от многострадальной части моего организма... и мне стало не до диспута. А Володька, пользуясь моим беспомощным положением, продолжал извергать экспромты:
-- Фу ты, ну ты, шо ты, шо ты! Я солдат из разведроты! А на меня сестрица -- нуль вниманья, фунт презренья!? Хде уж нам уж выйти взамуж, да супротив цей херойской казённой части!...
"И так всегда с полночи до утра, с вечера до вечера и снова до утра!"... слушал я неистощимый трёп потомственного одессита Володьки Сугатского, сопровождаемый жизнерадостным гоготом одуревшей от безделья "команды легкоранов". Когда на мне поджило, стал и я нести караульную службу при медсанбате. На каждый пост "легкоранов" назначали по двое и сидеть на посту разрешали. А я нёс караульную службу по уставу - стоя. И обедал я тоже стоя... умел бы, -- спал бы стоя. И смешливые медсестрички, по молодости помнящие сказки Андерсена, назвали меня -- "Стойкий солдатик".
Как только сняли повязку, дал я дёру из медсанбата в роту, где продолжаю играть в пятнашки с Курносой. А везёт мне потому, что и в мыслях не допускаю я то, что Санька Рыжий, чес, может так же, как многие другие, быть перемолотым в этой дурной мясорубке. Не для того же от Владика до Вены так лихо волокёт меня по кочкам... а кто волочёт? -- кроме собственной бестолковки? А?? А -- Бог!?
Свободное копирование
