Встреча - 2

* * *

Конец бывает не только у сказок. Близится конец и бесконечно тягучему кошмару - войне. В этот тихий свежезелёный уголочек Австрии "Криг Капут" пришел раньше, чем в Германии, прокопчённой пожаром войны. Там, сотрясая старушенцию Европу уханьем орудий и лязгом танковых траков, всё ещё кроваво и тупо марширует по трупам озверелая работа - война. Марширует, размазывая по кровавым дорогам войны богатое внутреннее содержание народов Европы.

А здесь конец войны подкрался тихонечко, без антуража героических штурмов, без дюжины эпохальных дублей водружения знамени перед профессиональной кинокамерой, срочно доставленной из Москвы. Просто позавчера, в такой же ясный день, как сегодня, сперва разведка, потом и все остальные, спохватились, озадаченные: а с кем тут воевать?! Ушла у-ушлая "живая сила противника"! Предпочла быть "живой", а не "пораженной". И пока она бегает на целеньких ногах, живенько разбежалась "живая сила" по живописным австрийским лесам и долинам, попряталась в лабиринте горных хребтов, в маленьких, как игрушечных, деревеньках. А так как, с точки зрения начальства, "солдату без дела быть не положено", то опять мы куда-то топаем.

Второй день весеннее солнышко греет наши потные спины, значит, топаем на север, выходя из гор. Топаем сноровисто, споро, как умеет делать это пехота. Топаем привычно, терпеливо, оставляя за собой десятки километров, всё дальше уходя от войны, от фронта... А где, в этих горах, фронт? Этого не знают ни те, кто с умным видом водят холёными пальцами по паутинкам изогипсов в сетке координат штабных военных карт, ни те, кто звякая котелками о приклады карабинов, терпеливо меряют шагами долгие километры военных дорог.

Весь день пальба возникает то слева, то справа, а то и впереди колонны, в каждом едва населённом пункте, где встречаются разрозненные группы немецких солдат, пробирающиеся по горным тропам к нашим союзничкам, чтобы сдаться в плен им, а не нам - страшным азиатам.

В этой тихой деревушке, по всему видно, только что бой был. Хорошо, -- без артиллерии обошлись: хотя окна в домах, -- вдрызг! -- но стены и крыши целы - есть где ночевать. Под конец войны артиллерии наклепали столько, что пехоте невмоготу. Впрочем, пехоте всегда невмоготу: и в наступлении, и в отступлении, и в обороне, и с артиллерией, и без. Позавчера под вечер из-за сопливых юнгштурмовцев, которых я и пулемётом пугнул бы так, что им пришлось штанишки от попочек отклеивать, так нет же, -- какой-то заблудившийся артдивизион стодвадцатимиллиметровых пушек-гаубиц так лихо дал прикурить по городку, что симпатичный, небось исторический, городок, со средневековым зАмком, извели на кирпичный порошок, пригодный для чистки пуговиц перед грядущим Парадом Победы. Видимо, пушкарям не терпелось избавиться от бесполезного груза тяжеленных снарядов. Браво отстрелявшиеся "боги войны", взревев могучими моторами, отправились блуждать по путям неисповедимым, а мы, "царица полей", остались ночевать среди горящих руин.

В горах этих долбанных, где об ландшафт все ноги изотрёшь, если сразу не обломаешь, от артиллерии, как и от танков, толку чуть и даже меньше. Только пехота, которая каждой дырке затычка, тут воюет. Поэтому от нашей роты половина и осталась. Не столько при штурме Вены, сколько на крутых альпийских дорожках "исписались карандаши", как изящно называют потери пехоты штабные генералы.

Остались от полной роты в аккурат полтора взвода, которые задумчиво восседают на шинельных скаточках перед просторным домом с мансардой, пока старший сержант Акимов, он теперь за ротного старшину, с двумя солдатами дом и двор осматривают. В настроении лиричном и чуть-чуть философичном на шинельной скаточке я задумчиво сижу и на этот дом гляжу из давнишней сказочки. Незнакомый дом чужой предоставлен мне судьбой. Но идёт всё своим чередом "и сегодня здесь будет мой дом"... ни-хре-на, и его обживём!

Даже удивительно, как меняется любое помещение, куда вваливается наша рота! Только что чужой, загадочный интерьер со своими запахами, звуками, обстановкой, после команды: "Первый взвод налево, третий направо, второй посередине... па-а места-ам... ма-а-арш!! - становится привычной казармой. И будь это концертный зал, где звучала музыка Штрауса и пахло изысканными духами, или крестьянский дом, недавно наполненный детским гомоном и запахами перца и хлеба, -- любое помещение вмиг наполняется родным ароматом роты: махры, портянок, свежей ружейной смазки и застарелого пота. Таинственный шёпот призраков прошлого смущённо смолкает от специфично резких сержантских голосов, звяка военного железа, бряка котелков, клацанья затворов при проверке оружия и слитным гулом незлобивой перебранки, окликов, подначек, смеха и бездумных расхожих фразочек из того особенного армейского матерщинного лексикона, который и не ругачка, и не юмор, а просто - разговорчик. В армии матом не ругаются, в армии матом общаются и очень задушевно.

У всякого создания Божьего бывает обжитое место: пещера, берлога, нора... короче - дом его.

"Иисус сказал ему: лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнёзда; а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову" (Лк.9:58).

И мы, пехота, сыны человеческие, тоже мыкаемся! Но если человек засыпает каждый раз на новом месте, то домом его становятся те, кто с ним кочует. Для Христа домом были Его ученики, для меня - рота. Она - мой дом в самом обычном понимании этого слова. С привычными анекдотами и запахами. Привычный дом, который утром по привычной команде привычно закидывает на привычные плечи привычные оружейные ремни и хомуты скаток, и привычно шагает в привычную неизвестность привычной войны...

Говорят, что муравей не может жить без муравейника, даже если поселить его в армейском продскладе. И фронтовику невмоготу, если оставить его без роты, и батальона, которые его стерегут, берегут и подкармливают. Нас, таких разных в прошлой жизни, так притёр друг к другу общий дом - вторая рота, -- будто б мы и родились ротой, с ротной памятью и подначками. Каждый в роте - как облупленный, потому что при такой общей, близкой и тесной жизни, друг от друга передаются не только мандавошки, но и образ мыслей.

Все о каждом знают такое, что не знают и не узнают ни папа, ни мама, ни будущая жена, даже, энкаведе. Только одно неизвестно: а что и с кем завтра будет? Попадёт ли его фамилия в графу: "Потери"? А с потерей каждого все оставшиеся в роте теряют что-то от себя, -- кирпичик ротного дома... Но мне грех на войну обижаться. Тьфу-тьфу-тьфу, постучу и по лбу, и по прикладу, как видно, ангел хранитель мне достался шустрый. Только разочек Курносая меня пощупала, хотя и с юморком. Пошутила, но предупредила: "Эй, Рыжий! Наглеешь?"